Мир глазами двадцатилетних
Европейский банк реконструкции и развития вместе с газетой The Financial Times придумали конкурс для двадцатилетних на лучший очерк, рассказывающий об авторе в контексте глобальных перемен, случившихся после падения Берлинской стены. Как жили молодые все эти годы, когда новый порядок еще не укоренился, что считали для себя важным, а что нет, какие изменения приветствовали, а какими возмущались — обо всем этом нужно рассказать в заметке размером не более 1500 слов, а также поделиться своими надеждами, ожиданиями и тревогами по поводу будущего. При этом участникам предоставляется полная творческая свобода, никаких специальных требований организаторы не предъявляют. Главное — придерживаться заявленной темы.
Проект «Сноб» предложил детям членов клуба, родившимся в самом конце 1980-х годов, тоже попробовать написать такие очерки и при желании отправить их на конкурс. На предложение откликнулись трое — сын Самвела Аветисяна Тигран, Лиза Бычкова, дочь Василия Бычкова и Лиза Жицкая, дочь Стаса Жицкого.
Тигран Аветисян
За окном утреннее октябрьское солнце холодно просачивается в вагон тихо едущего поезда. Суббота. Рядом никого нет, я сижу один, любуюсь пейзажем из окна. С каждым километром природы становится больше, а города меньше: бетонно-серые дома постепенно превращаются в осенне-желтые листья. В голове мысли проносятся примерно с той же скоростью, что мчится поезд — одна сменяет другую, не дав предыдущей развиться. В это самое время в вагон заходит контролер, женщина лет тридцати в новой темно-синей форме, на груди логотип железнодорожной компании. Быстро осмотревшись и поняв, что в вагоне я один, она направляется ко мне. Я успеваю заметить под логотипом значок с именем Svetlana, написанным латинскими буквами.
— May I see your ticket please? — со слегка заметным русским акцентом говорит контролер.
Я достаю билет из заднего кармана джинсов и думаю, стоит ли, шутки ради, ответить ей на русском. Пока я соображаю, билет оказывается у женщины, она ставит на нем штамп и уходит. И я решаю продолжить осмотр окрестностей из окна поезда.
А когда-то бывало и по-другому. Типичная питерская зима. В троллейбусе советского производства уличная температура, а может, даже и холоднее. Обогреватели здесь отказались работать много зим назад. В другом конце троллейбуса с пассажирами возится сутулый пожилой человек в осевшем изношенном пальто с красной повязкой на руке. Зрелый возраст мешает контролеру — замедляет процесс сбора с только что вошедших людей денег, и у меня с отцом есть время подумать, что нам делать дальше. В кармане десять рублей на двоих — хватает ровно на два билета. Тем не менее мы решаем дойти до дома пешком, а десять рублей потратить на что-нибудь съедобное. Оказавшись на улице, мы подходим к первому же киоску и тратим деньги на две пачки сухариков. Впереди семь остановок — около получаса ходьбы. Мне лет десять, и, несмотря на погоду, очень приятно побыть с отцом наедине и поговорить о чем-нибудь серьезном. Тогда он был без работы, точнее, работа была, но денег не приносила, и в тот вечер мы как раз возвращались из издательства, где он помогал писать книгу о вине. Разговор, кажется, начался со школы и успехов в учебе.
Поезд остановился в часе от Лондона, в маленьком городке Кент. Я спешу на свадьбу двух мужчин — к приятелю по Сен-Мартинсу. Он выходит замуж за одного из выпусников университета, дизайнера из Техаса. Приглашено много гостей, все одеты по последней моде, многие, как позже выяснилось, тоже занимаются фэшном или как-нибудь с ним связаны. На свадебном банкете меня сажают за стол с очень разговорчивым и, видно, уже чуть-чуть подвыпившим мужчиной. Выясняется, что он музыкант и в 90-м был на гастролях с оркестром в тогда еще советской Москве. Он рассказывает, как они решили устроить мини-концерт прямо на Красной площади. Отыграть им удалось только одну композицию.
— The KGB stopped us! They wouldn't let us play! — чуть ли не крича, рассказывает возбужденный англичанин и добавляет: — How could you stand it? There was no freedom.
Я отвечаю, что мало помню то время: СССР распался, когда я был совсем маленьким. Все мои знания про социалистический строй были получены на уроках истории в школе, или из телевизора, или от родителей. Англичанин, ожидавший более развернутого ответа, заметно расстроился. Я решаю не огорчать его еще больше, говоря, что Россия не сильно изменилась с момента его последнего визита, что чувствуется сразу же по прилете в Домодедово, в очереди на паспортном контроле. Причем сам я тут же понимаю неуместность собственного замечания: сам я за границей, у меня есть возможность обучаться вдали от родины, да и вообще, о грустном на свадьбах говорить не принято.
Сухарики закончились, все, что осталось, — несколько крошек и упаковка. По проезжей части, мокрой от снега, медленно, испугавшись погодных условий, едут машины. Уличные фонари вместе с автомобильными фарами освещают нам дорогу.
— Папа, а когда жить было лучше? — спрашиваю я, проходя мимо последней остановки.
— Трудно сказать... Свободы нет, есть беззаконие.
Лиза Жицкая
Не помню, чтобы в детстве я чувствовала себя в чем-то ограниченной, чтобы мне чего-то не хватало.
Да, я пессимист. Вот, говорят, к нам пришла демократия, но от обычных смертных ничего не зависит, за всем стоит государство. Это, конечно, мое обывательское мнение. Кого оно интересует? Особенно у нас. Может быть, где-то все по-другому? Вряд ли. На днях приезжала приятельница из Голландии. Все то же самое — веры в демократию нет и там.
Лиза Бычкова
...Cобытия 1989 года — события не нашего поколения. Когда я появилась на свет, я приняла все таким, какое оно есть. И не было в этом мире ни зла, ни добра. Этот мир просто был. Для меня он начинается сегодня, в эти дни, когда то, что происходит вокруг, начинает жить вместе со мной и моими мыслями.