5 ноября армейский психиатр Нидал Малик Хасан расстрелял 13 человек на базе Форт-Худ в Техасе. Пять дней спустя в тишайшем пригороде Портленда, штат Орегон, Роберт Байзер вошел в лабораторию, где работала его жена, застрелил ее, ранил двух коллег, после чего застрелился сам. Каждый раз, когда телевидение или Интернет приносит подобные новости (образный ряд всегда один: стоянка, полиция, скорая, желтая лента на ветру, кого-то уводят с одеялом на плечах, озабоченный мужчина в сером костюме орет в сотовый), в голову мне приходит один и тот же вопрос: почему такого не происходит в Нью-Йорке?

И действительно. Жизнь здесь подразумевает уровень стресса, немыслимый для, скажем, Среднего Запада. Мы весь день дышим, кашляем и сморкаемся друг другу в лицо. Мы живем в крохотных по американским меркам квартирах и воруем друг у друга «Таймс», воду и вай-фай. Мы знамениты своими уличными сумасшедшими: прогуляйтесь из угла в угол Юнион-сквер в любое время суток, и вы узнаете много нового про конец света (который должен случиться 21 декабря 2012 года), 11-е сентября (Буш подстроил) и услышите лярушистов (которые утверждают, что Обама — это Гитлер, а за всеми войнами стоят британские интересы). Нас ненавидят за океаном и дома: есть места, в которых эпитет «нью-йоркский» служит прозрачной заменой слову «еврейский». И тем не менее беспорядочная стрельба по окружающим, это конкретное проявление американского психоза, в видавших всякое полицейских хрониках Нью-Йорка на моей памяти еще не появлялась.

Причин этому, мне кажется, три. Во-первых, вопреки сложившимся в Европе представлениям о Злых улицах Манхэттена, Воинах Бронкса и Больших переполохах в Маленьком Китае, в Нью-Йорке де-факто запрещено владение оружием. Не в штате Нью-Йорк, а именно в городе. Так как на федеральном уровне эту тему невозможно поднять, не потеряв половину голосов (Конституцию у нас трогать не любят), а на севере штата в это время года к каждому второму капоту привязано по оленю, то единственный способ оградить людей от оружия — это действовать в муниципальной плоскости, и именно это наши мэры и делают. Блумберг умудряется даже выгонять продавцов оружия из штата Пенсильвания: город их разоряет через суд, когда удается отследить манхэттенский преступный след их товара; это вообще высший юридический пилотаж. Короче говоря, любой ствол в Нью-Йорке, кроме табельного, заведомо нелегален и «весит» полтора года за решеткой.

Вторая причина, как ни странно, прячется именно в вышеописанном стрессе. Мы все время тремся друг о друга, смотрим друг другу в лицо — взаимодействуем, короче. И эти постоянные столкновения, хоть и выматывают нервы, в то же время гуманизируют незнакомцев — по крайней мере больше, чем взгляд на мир через ветровое стекло. Труднее открыть огонь в универмаге, когда знаешь имя пятилетней дочки продавца. В антисептичности американского ландшафта за пределами больших городов есть что-то нереальное — недаром люди любят сравнивать эффект от езды по глубинке США с ранними компьютерными играми, в которых на заднике все время чередуются одни и те же три здания, деревцо и горка. Отсюда не так далеко и до ощущения, что застреленный тобой полицейский сейчас подернется рябью и растворится в воздухе, а у тебя прибавится очков, патронов и силы.

И третья причина самая простая. От нас не ждут приветливости и хорошего настроения. У ньюйоркцев давно сложилась репутация нервных крикунов, которые в ответ на вопрос «как пройти?» вполне могут рассмеяться в лицо или послать подальше. Насколько эта репутация заслуженна — другой вопрос; иногда мне кажется, что это просто стереотип, а мы подыгрываем, чтобы ему соответствовать. Тем не менее, когда у нас плохое настроение, мы можем огрызнуться, никого этим не шокировав. И на угрюмого официанта не обижаемся, так как знаем, что, в отличие от своего кливлендского коллеги, он, скорее всего, в данный момент дописывает в уме сценарий или диссертацию. И знаменитая американская натянутая улыбка (слухи о которой опять же несколько преувеличены, ну да ладно) на нью-йоркских лицах и улицах отсутствует напрочь. Именно это — факт, что нашей грубости умиляются как квазинациональной черте характера, — оказывается тем самым клапаном, который позволяет нам, когда дела по-настоящему плохи, не взрываться.