Недавно Александр Невзоров открыл публичную полемику по поводу музы истории Клио. По выражению Александра Глебовича, не первое уже тысячелетие мраморный подол этой особы задирают все кому не лень с известной и, увы, весьма примитивной целью. Кажется, девушка обслужила такое количество самых гнусных монстров, что репутация ее безвозвратно погибла. Но значит ли это, что Клио сама виновата в похабных желаниях, которые возникали у оприходовавших ее товарищей?

Истории как науки не существует, утверждает Невзоров, поскольку история лишена главного критерия научного знания, а именно проверяемости опытом. Смысла в ее изучении не больше, чем в чтении беллетристики. Действительно ценная память человечества отжата в естественно-научных дисциплинах. Остальное — количество пуговиц на мундире Бонапарта или форма его ботфорт — это, конечно, мило, но не имеет никакого значения для развития вида homo sapiens.    

Невзоров говорит: «Хотел бы я посмотреть на трилобита, которому для того, чтобы развиться, нужно было бы постоянно вспоминать какого-нибудь аномалокариса или какую-нибудь еще более раннюю кембрийскую органическую живность. Это совершенно необязательно».

По мысли нашего уважаемого автора, единственный практический смысл истории, то, для чего она собственно издревле существует, — это обслуживание интересов власти:

«Что скрепляет нацию лучше всего? Лучше всего нацию скрепляет злоба. Где ее брать? Одно время думали, что хорошим станком для производства злобы будет религия и церковь. Но, во-первых, религию и церковь накладно содержать, они все время клянчат недвижимость, их нужно обвешивать бижутерией, они скандалят, а злобы, такой объединяющей матерой злобы, нет. И поэтому есть исторические недра, из которых злобу можно качать, как нефть».

Александр Глебович, действительно, поднял очень важный вопрос: зачем на самом деле существует история, в чем практический смысл знаний о прошлом для тех людей, которые не оказались на вершине власти, а потому не способны извлечь выгоду из оболванивания миллионов всевозможными историческими мифами. 

С простецами более-менее все понятно, объясняет Невзоров. Им история нужна для того, чтобы чувствовать себя сильнее: они, эти неудачники, через исторический миф ощущают себя частью великой стаи — непобедимого народа, который всех лучше, сильнее и народнее. Смотрясь в зеркало истории, наш неудачник преображается в прекрасного витязя на белом коне, содрогается в оргазме упоительного самообмана и так, незаметно, становится послушной биомассой, из которой власть потом добывает «лагерную пыль», «пушечное мясо» или свой рейтинг.

Удел простецов, увы, быть топливом для лимузина, в котором комфортно развалились совсем другие люди. Но нам-то с вами зачем история, нам, которые не неудачники, которым есть чем гордиться, кроме подвига пращура, огревшего дубиной чужого пращура, из соседнего племени? Мы не хотим быть биомассой и даже, по-видимому, ею не являемся.

Тем более что пассажиры лимузина — давно не такие людоеды, как их предшественники, и милостиво разрешают жалким 15-20% сдохнуть не в топке лимузина, а естественной смертью на даче в Жуковке или даже в тосканском поместье. Нам, критически мыслящим индивидам, история не нужна, утверждает Невзоров. Для комфортной жизни в Жуковке, да хоть в Сызрани, достаточно очищенного от вранья и избыточной лирики опыта человечества, собранного естественно-научными дисциплинами. Вот та история, которой довольно Невзорову. Остальное предоставьте простецам — для самоутешения и самовозвеличивания, а господам из лимузина — для одурачивания этих простецов.    

Так нужна ли история оставшимся 15–20 процентам? Ответ очень простой. Во-первых, история — это интересно. Ее отцом считают Геродота, который написал первую «Историю» в V веке до н. э. Он не тщился открыть какие-либо законы исторического развития, выработать научный аппарат этой дисциплины, он просто рассказывал занимательные и поучительные байки из прошлого. В конце концов этимологически греческое слово «история» связано с важнейшим свойством человека — его любопытством и происходит от глагола «узнавать», «расспрашивать», «исследовать», «изучать». Тяга к познанию естественна и непреходяща и, кстати, свойственна тем самым пятнадцати-двадцати процентам. Согласно статистике, около 20% населения Земли (и только!) заходят на вторую страницу в поисковике Google. 80% довольствуются первой.

Черт его знает почему, но мне интересно, что Екатерина Великая любила вареную говядину с подливой из клюквы и соленые огурцы, а своего фаворита, графа Григория Орлова, называла Гришефишенькой. Какую практическую пользу несут эти знания? Никакой. Это просто инстинкт нашего вида — тот же инстинкт заставил Христофора Колумба с маниакальным упорством требовать от португальского короля денег для исследования западного пути в Индию. Король Жуан II задал вопрос: зачем? Ведь Индия на востоке. Зачем плыть на запад? Жуан II не подозревал, что именно в тот день, когда он отказал Колумбу, решался вопрос о будущем не только всего мира, но и непосредственно Португалии. Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская, испанская королевская чета, выделившая деньги Колумбу, оказалась предприимчивее и любопытнее. Не удивительно, что скоро великая Португалия — первая могущественная морская держава Европы — была поглощена Испанией.

Одним словом, с любопытства в этом мире начинается многое, если не все. И не стоит от него отказываться ради утилитаризма. Бог весть, куда нас приведет это любопытство. Может быть, в Америку, а может, мы просто хорошо проведем время.

Я согласен с Александром Глебовичем, что практический опыт человечества обобщен в физике, химии, медицине, других естественно-научных дисциплинах. Но давайте не будем забывать, что эти науки возникли не сами собой, а в результате длительной ментальной эволюции, причем эта эволюция охватывала не весь земной шар, а сравнительно компактный его регион — Западную Европу. Почему исламская цивилизация, которая до XIII века была много динамичнее и успешнее западной, вдруг проигрывает ей и постепенно уходит на периферию истории? Почему первая школа, даже не университет, была основана в России только в 1687 году? А в Англии в том же 1687 году Исаак Ньютон опубликовал свой фундаментальный труд «Математические начала натуральной философии», в котором сформулировал закон всемирного тяготения и три закона механики? Что с нами не так? Что не так с исламской цивилизацией? Другими некогда передовыми регионами мира? Почему в Европе стало возможно формирование запроса на «натуральную философию» Ньютона, а в России столетиями не возникало даже потребности в изучении хотя бы греческого и латыни?  

Эти вопросы заставляют нас выдвинуть на первый план именно науки о человеке или гуманитарные науки. В них следует искать ответы на все эти «почему». Да, эти науки не похожи на естественно-научные дисциплины, у них иные методики верификации фактов и построения концепций, но они, как ни крути, старше, и именно их развитие в Западной Европе сделало возможным появление естественных наук. История и философия — колыбель нашей мыслительной технологии, ее первый университет. Физика вышла из метафизики, как математика — из музыки, а история — из занимательных анекдотов. Культ знания, столь важный для нашей цивилизации, невозможно представить себе без культа книги, главной книги — Библии. Религия обожествила знания задолго до того, как эпоха Просвещения найдет поводы для этого за пределами собственно веры.

Неслучайно исторически европейские университеты — это религиозные корпорации. Отсюда характерные плащи и шапочки студентов и профессуры, которые напоминают священнические. Слово «клерк» — им в новоевропейских языках обозначают служащего — не что иное, как латинское «клирик». Важнейший инструмент интеллектуала — очки — были созданы для богословов, юристов и историков. Время «очкариков» начинается в XIII веке и, как многое в этом мире, начинается в Италии. Именно тогда знание становится силой в прямом смысле слова и возносит на вершины мира безродных ученых. Без этой предыстории мы не поймем ни природы первой значительной естественно-научной революции, связанной с Галилеем и Коперником, ни последующего триумфального расцвета европейской науки. Еще и в XIX веке ученые нередко продолжали писать на главном сакральном языке западного мира — латыни.

Функция истории в обществе варьировала от эпохи к эпохе. Христианство превратило историю в священное знание, поскольку ее начало и конец заключены в божественной воле. Таким образом история людей была вписана в божественную от сотворения мира до Страшного суда. Без этой сакрализации истории, существенно поднявшей ее статус в системе знаний, трудно представить и зарождение научных подходов к исследованию прошлого. Поиск исторической истины отныне освящала задача обнаружения и корректного истолкования божественного замысла, явленного в событиях прошлого и настоящего.

Примерно тогда же, когда Ньютон заканчивал свои «Математические начала», бенедиктинский монах Жан Мабильон опубликовал эпохальную работу De re diplomatica. Этот труд заложил основы современной критики источников. Год выхода книги Мабильона — 1681 год — можно считать началом науки «история».  

Выработка научного инструментария постепенно очищала историю от мифов, благочестивых фантазий и произвольных толкований. Тем не менее история была и остается зеркалом, весьма кривым, тусклым и поврежденным, в которое люди смотрятся из своего времени и видят только то, что им интересно или нужно. А нужно им бывает разное, и историческая правда среди этого «нужно», увы, не главное.

Русские в массе своей до сих пор предпочитают жить в пространстве мифа. Напластования романтических фантазий, злонамеренной лжи, фальсификаций, собственно, и составляют сегодня российскую историю. Десятилетиями она писалась в основном с одной целью: представить торжество самостийного тоталитаризма единственным смыслом всего тысячелетнего развития страны. В свою очередь простецы черпали в величии предков, иногда сомнительном, утешение в своем бездарном и бессмысленном существовании.

Беда в том, что в России до сих пор не появился другой заказчик истории, кроме государства и униженного народа. Кажется, история нам нужна исключительно для самоутверждения и самовозвеличивания, а не для самопознания и самообъяснения. По сути, наши исторические запросы остались где-то в XIX веке.

После катастрофы Второй мировой войны, на фоне разочарования в идее государства и нации, в Западной Европе стал формироваться новый запрос на историю, не вовлеченную в политику, не лечащую глубоких национальных ран, а рассказывающую, wie es eigentlich gewesen sei («как это было на самом деле» — Леопольд фон Ранке). Именно тогда на смену национальной истории пришла история цивилизации, культуры — выбор нового ракурса зафиксировали исследования основателей французской школы Анналов, которая по сей день определяет лицо мировой историографии.  Цари и герои переселились в костюмированные сериалы, ученых же захватила история сознания, ментальности, история «безмолвствующего большинства» (А. Я. Гуревич). Неудивительно: интеграционные процессы эпохи глобализации смещали исследовательский фокус с национального на наднациональное, сквозное, эпохальное.

Сначала «умер» Бог — Ницше сформулировал этот тезис в 1881–1882 годах. Затем «умерла» Нация. Это случилось в 1945 году вместе с падением режима, который довел национальную идею до ее логического предела: уничтожить сразу или постепенно всех ненемцев. Наконец, в 1991 году с крахом Советского Союза «умер» Класс.

За годы свободы мы  изрядно подзабыли, что когда-то в отечественной историографии именно классовая борьба мыслилась двигателем истории навроде Бога, нации или государства. Что осталось после «смерти» всех этих конструктов? Человек и его сознание. Неслучайно современных исследователей волнует прежде всего становление и самоопределение личности, глубинные мотивы ее поведения. Мы адресовали прошлому новые вопросы и вдруг услышали то, что прежние поколения исследователей принимали за фоновые шумы. Никогда одна из главных наук о человеке не была такой человечной, как после Второй мировой войны. В ней (хотя не только в ней) формировался новый «дух времени».

Мировой тренд — глобализация, вытеснение всех конфессиональных и национальных различий в музей, ресторан и фольклорный театр. Социально-рыночное хозяйство и общество потребления существенно сгладили и имущественные противоречия. Современный успешный человек идентифицирует себя скорее через профессию и образ жизни, чем через предопределение своей национальной, конфессиональной или социальной принадлежности.        

Этот тренд пока еще шокирует отсталые регионы мира, вроде исламской пустыни или великой русской равнины. Но перемелет и их. И мы в России тоже когда-нибудь дорастем до запроса на новую историю, не вовлеченную в политику, не лечащую глубоких национальных ран, а рассказывающую, wie es eigentlich gewesen sei. Просто так, потому что интересно, важно для самообъяснения и самопознания и в конечном итоге для моделирования нашего настоящего и будущего. Путешествуя в пространстве, мы лучше понимаем себя через сравнение с инаковым. Путешествие во времени — еще один способ авторефлексии, осознания природы и содержания наших ценностей.