Фото Семен Фридлянд
Фото Семен Фридлянд

Галина Лапшина, доцент МГУ, кандидат филологических наук, 1937 года рождения

Когда началась холодная война, все очень боялись реальной атомной войны. В «Правде» было опубликовано интервью Сталина, где его спросили: «Как вы думаете, будет война в ближайшем будущем?» Он  ответил: «Я думаю, что нет». И в обществе появилось ощущение успокоения. А после его смерти была мысль: «Что с нами будет?» Это вообще типично для русского человека, потому что он испокон веку жил в ощущении, что есть нечто, не зависящее от него, что движет его жизнью. Это может быть бог, царь, вождь — что угодно.  

На демонстрации нас никто не гнал, хотя они длились до 4–5 часов. Мы сами шли. В 52-м году на шествии 7 ноября, когда колонна, в которой шла наша школа, вступила на Красную площадь, было уже около пяти часов, за нами не было почти никого.  Шли очень близко к Мавзолею. Мы остановились и начали так громко кричать: «Сталин! Сталин!» И я запомнила выражение его лица. Это был старый человек с очень доброй улыбкой.

Смерть Сталина вызвала не только ощущение освобождения у меньшей части общества, у большей — которая ничего не знала — было ощущение потрясения и страха перед будущим. Мы плакали.

Сначала доклад Хрущева нигде не публиковался, даже отрывками. Коммунистам читали его на закрытых партсобраниях. Потом его напечатала югославская газета «Борьба». Ребята купили ее в киоске на Моховой, где продавалась коммунистическая пресса. Мы пытались ее прочитать, когда наверху было принято решение читать доклад на комсомольских собраниях. У нас его читали поочередно три человека — из-за волнения.

Фото: Неизвестный автор
Фото: Неизвестный автор

Дома про 37-й год стали что-то рассказывать только после смерти Сталина. Когда мы вернулись с этого собрания и начали делиться впечатлениями от доклада, тетушка сказала: «Ты ничего не знаешь». Мама рассказала, как они всегда держали с отцом чемоданчик на тот случай, если подъедет черная машина.

Вслед за этим пришло чувство свободы. Комсомольский секретарь на собрании процитировал нам французского журналиста Лустало: «Великие мира кажутся нам великими только потому,  что мы сами стоим на коленях. Поднимемся!» Это лучше всего отражает, что мы тогда чувствовали. Не было желания сокрушить строй. Было желание ощутить, осознать себя в этом мире. Хотели, чтобы нам разрешили читать литературу, которой не давали в списках, чтобы мы, комсомольцы, могли решать какие-то свои вопросы без отчета перед партийным комитетом. У нас была абсолютная уверенность, что этот строй возможен в «другом варианте» — то, что потом получило название «социализма с человеческим лицом». Когда мы выходили в 59-м году с факультета, даже было чувство, что у нас очень много возможностей. Мы были поколением идеалистов. Это люди с верой в то, что не нужно больше крови, с доверием к западным ценностям как к общечеловеческим идеалам. Сейчас определенная часть общества нападает на шестидесятников — ну кто они такие? Думаю, это связано с разочарованием в Горбачеве. Кто такой Горбачев? Он ушел из университета в тот год, когда я пришла. Горбачев не мог реформировать страну, потому что ему, в отличие от Хрущева, досталось общество, уже растерявшее  идеалы, с одним только желанием материальных благ.

Хрущев положил начало тенденции перманентного разрушения прошлого, но без конца разрушать прошлое нельзя, это вызывает в обществе в конце концов отторжение   разрушителя. Какое бы прошлое ни было, его надо показывать диалектически, объемно.

Москва тогда была очень чистая. Стали появляться кафе, новые товары — после 53-го оживилась легкая промышленность: появились красивые вещи, новая техника — проигрыватели. Организовывались выставки, до этого кроме Третьяковской и Пушкинского музея ничего такого не было. Помню вернисаж молодого Ильи Глазунова в ЦДРИ. Еще ходили двухэтажные автобусы: один из них был от «Площади Революции» до нового здания Университета. В метро открывались станции-дворцы, например «Таганская». Были недели итальянских и французских фильмов в «Ударнике». Я посмотрела там «Дорогу» Феллини, «Умберто Д.» Витторио Де Сики, «Хлеб, любовь и фантазия» Луиджи Коменчини, «Машинист» Пьетро Джерми.

Фото: Наум Грановский
Фото: Наум Грановский

Стиляг у нас было человек пять на курсе. Никакой погоды они не делали, мы нормально с ними общались, без какого-либо презрения или, наоборот, зависти. Другое дело, что часть из них быстро отчислили, потому что они не сдали сессию. На вечеринки эти ребята приносили записи со старым танго, танцевали рок-н-ролл. Все это не было мне чуждым, оно было никаким. Стилягами были единицы. Мы все равно вместе учились, вместе готовились. В аудитории эти ребята приходили в обычной одежде, ну был у кого-то клетчатый пиджак… Мы не читали сатирических стишков про стиляг, а то, что слышали — не считали, что это про наших знакомых. Не было ощущения, что их преследуют. Вообще, это была какая-то тысячная часть жизни. Когда я посмотрела фильм «Стиляги», многому  удивилась.

Как-то в 90-х встретилась с одним из бывших «стиляг»-однокурсников. И он вдруг говорит: «Господи, всё променяли на колбасу!»

— Это ты говоришь?

— Да, Галя, это я говорю.

Вступление в комсомол было праздником. Счастьем. Ты приобщался к чему-то такому высокому... Ты чистил себя внутренне. На собрании тебе могли задать любой вопрос, одна девочка спросила меня: «Вот ты всегда ходишь и не здороваешься первой, почему?» А я говорю: «А ты почему не здороваешься?..» Все это был наивно. Сейчас комсомол поносят, но тогда это была единственная возможность людей самоорганизоваться. Я была очень активным существом: то комсоргом, то вожатым, то аккомпанировала кому-то. Было ощущение возможности своими руками выстраивать жизнь вокруг себя. Мы выходили из университета с этим ощущением. А такого, что жизнь твоя кончена и ничего тебе в этой стране не светит, никогда. Это, скорее, сейчас у кого-то есть такое ощущение, к сожалению.

Другие тексты проекта:

Прогулки по Москве. 40-е. «Я думал, что Сталин будет всегда»

Прогулки по Москве. 60-е. «Москва пустынная, спокойная, никто тебя не трогает»

Прогулки по Москве. 70-е. «Это было унизительно, но тогда мы этого не понимали»

Прогулки по Москве. 80-е. «Было ощущение, что тебя поманили, а потом, как у кота изо рта, вытащили сосиску»

Прогулки по Москве. 90-е. «Облако агрессии накрыло Москву, как булгаковская тьма, пришедшая с моря»

Полная версия проекта здесь:

Здесь можно скачать приложение TheQuestion.ru, чтобы задавать свои вопросы и писать ответы.