Что говорит «СЛОН»: мастерская Брусникина на заводе «Кристалл»
«Слон» — это название двух больных шедевров, двух фильмов о внешне немотивированных массовых убийствах: англичанина Алана Кларка и американца Гаса Ван Сэнта. Никаких слонов в фильмах нет; отсылают ли названия к популярной притче о слепых, ощупавших разные стороны огромного животного и оттого пришедших к ложным выводам, или к поговорке о «слоне в посудной лавке» и вытекающему из такого визита ущербу — вопрос без четкого ответа. В спектакле «СЛОН» эти фильмы не упоминаются (зато возникает полдюжины других дискомфортных кинокартин о насилии и зависимости, эпизоды которых реконструируют актеры, но об этом позже), но не исключаю, что режиссер Андрей Стадников их видел — и, как минимум, на подсознательном уровне следовал примеру. Хотя бы в том, что в спектакле, изначально задумывавшемся как спектакль о СЛОНе (Соловецком лагере особого назначения), ни одного прямого упоминания ни о Соловках, ни о репрессиях в СССР. Вынесенная в заглавие аббревиатура — это и лагерная поговорка «Смерть Легавым От Ножа», подсказывает программка, но это и тот загадочный, пугающий, смутный (первая «с» в названии взывает к такой расшифровке) объект, что маячит у Кларка с Ван Сэнтом.
Стадников и его команда — композитор Дмитрий Власик, художник Шифра Каждан, артисты мастерской Дмитрия Брусникина — отталкиваются от темных страниц советской истории, также известных как «белые пятна». Сегодня пятна закрашены в нарядные цвета георгиевской ленты, а страницы по возможности вырваны — истории, написанные кровью, вытесняются за пределы официальной политики и культуры. Символично, что и спектакль играется вне привычных театральных территорий — в цехах завода «Кристалл» на Самокатной, 4, совсем недалеко от центра, в новом многообещающем арт-кластере, — но вместе с тем на периферии, за границей «приличных» театров. «СЛОН», построенный на очень свободной игре ассоциаций, дает и рецензенту право на фантазию: для меня предпринятое его авторами сознательное вынесение «за скобки», за пределы театральной цивилизации (предыдущий опыт брусникинцев — отчетливо политический и достаточно экспериментальный по форме «Переворот» — гармонично вписался в репертуар «Практики», тогда как «СЛОН» нарочито чужой, громоздкий, испытывающий терпение, обживает странные места) срифмовалось с официальным запретом в России фильма Child 44, зловещего триллера о жертве Голодомора, сироте, ставшем энкавэдэшником и охотящемся за убийцей детей: болезненный комикс, в котором и охотник, и маньяк — разные воплощение инициированных людоедской государственной машиной мутаций. Так и в «СЛОНЕ» романтические советские тексты оборачиваются патологией (прежде такая метаморфоза получалась только у Владимира Сорокина); происхождение не скрыть, и возвышенная арбузовская «Таня» — плоть от плоти страны, породившей архипелаг ГУЛАГ. А энкавэдэшника Льва Демидова в Child 44 играет Том Харди, другой герой которого — вечный заключенный Бронсон из одноименного фильма Николаса Виндинга Рефна — стал и героем спектакля.
Теперь надо, наконец, пояснить, как в одном произведении оказались Соловки и Чарли Бронсон, что там, на «Кристалле», происходит. «СЛОН» — сложноустроенное трехчастное сочинение, спектакль-путешествие в сердце тьмы. В первом акте зритель оказывается в камерном подобии замшелого советского ДК, на сцене которого играют коллаж из трех советских пьес: практически неизвестного сегодня текста «Далёкое» Александра Афиногенова, пережившей второе, кинематографическое рождение в оттепель (когда Геннадий Полока снял по ней фильм) и в перестройку (когда фильм Полоки выпустили в прокат) «Интервенции» Льва Славина и до сих пор популярной «Тани» Алексея Арбузова. Эти пьесы играли в тюремных театрах узники сталинских лагерей. Брусникинцы чураются буквального изображения зеков, но в их мертвенно бледных лицах, механической моторике людей-зомби, почти безэмоциональной, вытравленной декламации, пластике мучимых физической болью подранков — абсолютная концентрация советского ужаса, отражающегося от выложенных казенным кафелем стен. И безобидный текст финала той же «Тани»: «Глядите, какой снег! Он будет лететь нам вдогонку, а мы, как в детстве, задерем головы и будем глотать его, как мороженое... А вечером, когда мы доберемся до города, мы достанем вот этот огурец, посолим его и торжественно съедим... А наутро снег заметет наши следы, словно мы никогда и не проезжали по этой дороге» — звучит и синопсисом апокалиптического хоррора, и заупокойной молитвой (забегая вперед, скажу, что в третьей части Стадников превратит в такую молитву восемь стихотворений Пауля Целана).
Во втором акте мы перемещаемся в светлый зал, где актеры исполняют музыкальный текст Дмитрия Власика — своего рода гимн блуду подневольного труда, ораторию бессмысленных, изнурительных действий. Третья, самая продолжительная часть долгого трехчасового спектакля разворачивается в гигантском ангаре, напоминающем съемочный павильон. Здесь актеры будут разыгрывать эпизоды из «Бронсона» и «Конформиста», «Мастера», «Горькой луны» и «Голода» Стива МакКуина — все так или иначе связанные кроваво-красными нитями насилия, подчинения, несвободы.
Этот театральный эксперимент сродни произведениям современных академических композиторов: вместо прямого посыла — рефлексия, задача — не столько изложить четко формулируемую идею, сколько предложить спектр чувств: «СЛОН» предлагает испытать страх, растерянность, усталость. В части с реинактментом сцен из избранных фильмов Стадников, по-моему, перегнул: эпизоды длятся и длятся, не добавляя, кажется, ничего к уже сказанному; огромный диалог объявившего голодовку бойца ИРА Бобби Сэндса со священником, обильные куски «Мастера», навязчиво повторяющиеся монологи Бронсона, мозаичные осколки «Конформиста» — в какой-то момент монтаж текстов грозит обернуться дурной бесконечностью. Мне еще повезло с публикой: на майском прогоне собрались относительно вежливые зрители, не скандалили и даже телефонами светили умеренно, что для России редкость. Здесь любой спектакль, в котором паузы длятся дольше нескольких секунд, а нарратив разрушен, подвергается риску срыва: в прологе петербургского спектакля Дмитрия Волкострелова (коллеги Андрея Стадникова по «Группе юбилейного года» на Таганке) «Беккет. Пьесы», дарящем несколько минут магической кромешной тьмы, обязательно найдется недовольно пыхтящий жлоб, а недавняя «Золотая маска» породила легенды об омерзительном поведении музыкального жюри (с составом можно ознакомиться на сайте «Маски»), проболтавшем всю «Лекцию о ничто» того же Волкострелова. В общем, у «СЛОНа» тоже есть риск нарваться на, мягко говоря, неусидчивого зрителя: в спектакле много сознательных лакун и длиннот, порой его просмотр становится испытанием, причем для участников с обеих сторон. Но пройти его стоит. Говорить только о тяжелых сторонах «СЛОНА» — все равно что уподобляться слепцу из притчи: как и поставленная Стадниковым на Таганке «Репетиция оркестра», это очень красивая работа; избегая классического катарсиса, она тем не менее очищает страданием; артисты мастерской Брусникина удивительны, не просто молоды и талантливы, но еще и отчаянно смелы. И интерьеры, в которые вписан этот проект, способны поселиться в ваших снах. А для третьей части Стадников придумал один подвижный аттракцион — умолчу какой, чтобы не лишать вас удовольствия неожиданности, — буквально переворачивающий мир.
