Вадим Рутковский: Секс в публичных местах. «Театр.doc» про любовь и Россию

Куда ведет это «24+», не понятно. Пьеса ухмыляющегося сюрреалиста Максима Курочкина и Михаила Угарова поставлена со студентами Московской школы нового кино и дополнена их импровизациями — до поры исключительно о сексе и отношениях. Начинается почти как документальная драма — know how «Театра.doc», — из которой сознательно устранены все общественно-политические аспекты; только о личном. На первом плане — обращаются напрямую в зал, сводя общение друг с другом к минимальным комментариям в формате «всё не так совсем было» — трое: муж, жена и любовник. Начинает Антон, муж, (Антон Ильин, герои и исполнители носят одинаковые имена), и начинает с чуть ли не дословных цитат из Олби («Марта переодевается...  и переодевается Марта не ради меня. Ради меня Марта уже сколько лет не переодевалась») — этим героям еще нет тридцати, но усталости скоплено на зависть тем «взрослым», что не боялись Вирджинии Вульф, и кажется, что год семейной жизни у них — за два, как на «северах». Жалуется Антон на охлаждение жены Насти (Анастасия Слонина), у которой совершенно точно есть другой, — и точно, есть, историю продолжает Настя, сама недоумевающая, как так вышло: ну что такое этот Коля (Николай Мулаков), ноль без палочки, даже имя какое-то невыразительное (про имя добавит Антон, но не суть), а поди же — едва увидела голосующим на проселочной дороге, тут же кончила. А после монолога Антона о своих неясных отношениях с напористой, горячей Настей и первом знакомстве с Колей, завершившемся показательным мордобоем, в действие вступят герои, пребывавшие на втором плане — Марина и Лиза (Марина Ганах и Елизавета Витковская), бывшие Антона и Коли соответственно, придавая спектаклю стереоскопическое измерение. Тут на меня нахлынули не самые очевидные воспоминания о хорошо сделанной советской пьесе: Александр Гельман умел вот так оставлять своих героев «наедине со всеми», без стеснения обнажая всю подноготную отношений (кстати, физиологических подробностей в «24+» не намного больше, чем у Гельмана — это весьма целомудренный текст, который в плане сексуальной откровенности уступает даже некоторым колонкам в отечественном глянце).

Угаров раздевает своих героев догола буквально, но совершенно неожиданно выруливает к сюрреальной сцене шаткой небесной гармонии: любви втроем (вообще вполне реальная вещь, главное — жить вместе не надо, и все будет хорошо). Это действие — еще и образец театральной гармонии, замечательного сотворчества двух непохожих драматургов: в фирменную фантасмагорию Курочкина вплетается важная для Угарова тема мужского соперничества, борьбы зацикленных на себе самцов. О преувеличенной ценности мужского полового члена рассуждал еще миляга Обломов из «Смерти Ильи Ильича»: «Это такая малая часть человека! У кого три вершка, у кого четыре... Подумай, какая малость! И что он может знать?.. Вот спроси у него — что такое человек? Так он тебе и наговорит чепухи, уши заткнешь!» (Герои «24+» прямо заявляют о нежелании меряться членами, однако, сколько ни декларируй благородное намерение на словах, от природного желания доминировать не уйти.) Кульминацией в развитии темы стал «Маскарад, маскарад», поспешно снятый ЦИМом из репертуара после принятия антиконституционного «антиматного» закона (это, кстати, отдельный повод для разговора — трусость некоторых театров, которые угодливым актом самоцензуры будто сами себя сглазили, в отличие от того же «Театра.doc», который мужественно пережил гонения, инспирированные чуть ли не ближайшим окружением Путина, сменил адрес в Трехпрудном переулке на Малый Казенный, но не сдал ни творческих, ни идеологических позиций; да, а новый подвальчик похож на старый, только удобнее и уютнее, так что нет худа без добра). «Маскарад» — спектакль, не лишенный обычно чуждого Угарову позерства и искусственной эстетизации, — был более умозрительным и более узким, что ли: там за схваткой перебравшихся в наш век Арбенина и Звездича (их играли почти одногодки Егор Корешков и Павел Молочников) совсем терялись женщины, в «24+» они, к счастью, тоже важны.

Но в «24+» плюс есть и условный третий акт, встраивающий пусть не лишенную обобщений, но все же частную историю в бескрайние российские просторы — и так маленькое, личное, на три вершка, все же становится общественным достоянием; тесно человеку на «Третьей Мещанской», душит маршрут «дом — работа — дом», обставленный одинаковый мебелью из IKEA. Третья часть — про иррациональное бегство «Коли-ни-то-ни-се» из домашнего рая в какой-то неведомый Мариинск, куда 60 часов трястись в плацкартном вагоне. Пушкинское «Зимнее утро» звучит в «24+» дважды — оргиастическим завершением второй части и мерным, гипнотизирующим, как стук колес поезда о железнодорожное полотно, финалом всего спектакля. Угаров, конечно, логоцентричный режиссер, но этот Пушкин в ритме неохватной, подчиняющей себе все и вся географии за окном русского поезда — идеальный театральный финал, вырастающий за границы слова. Таким же аскетичным и хлестким ходом был финал «Часа 18», где угодивший на тот свет судья Криворучко не мог допроситься стакана воды, как уничтоженный в тюрьме юрист Сергей Магнитский; в конце концов, высшие силы все же расщедривались на горячую воду для судьи, но стакана не давали, и в ладони преступника от закона лился кипяток. 16 ноября 2015 года, в годовщину смерти Магнитского, «Театр.doc» сыграет новую версию «Часа 18» — политика по-прежнему в приоритете самого свободолюбивого российского театра наших дней. Но «24+» — изобретательное и убедительное подтверждение, что хроники империи чувств могут быть не менее острыми, актуальными и вневременными.