Внеплановый ребенок

— Вы знаете, я тут что-то как-то растерялась, — сказала уже не очень молодая, коренастая женщина и потерла переносицу толстым указательным пальцем. Представилась Кариной.

— А что случилось? — поинтересовалась я.

— Мальчик, подросток…

— Да, с ними всякое бывает, — согласилась я. — Расскажете подробнее?

Карина охотно рассказала. Начала говорить с трудом, а потом разговорилась. Подростковость у почти уже четырнадцатилетнего сына Карины получалась по современным «виртуально-гаджетовым» меркам весьма экстремальной: прогулы, побеги из дома, неоднократные кражи из супермаркета.

— Есть ли у мальчика какие-то неврологические или психиатрические диагнозы?

— В разное время разные врачи то одно, то другое ставили. Сейчас — расстройство поведения, неуточненное, F98.

Да, подумала я, немногие родители наизусть знают код проблем своего ребенка по МКБ-10.

— Вы медик?

— Нет, я бухгалтер.

— Поведение сына всегда было девиантным?

— Нет, все резко обострилось после смерти моего мужа, его отца. Странно, ведь у Мишки с отцом не особо хорошие отношения были.

— Отец пил?

— Нет, наоборот, говорил, что мозги надо в ясности держать. И спортом обязательно заниматься. Но, видимо, от судьбы не уйдешь — два инфаркта подряд. А ведь всего пятьдесят шесть лет было. Впрочем, его отец и вовсе 42 года прожил.

У меня постепенно складывалось отчетливое ощущение, что, несмотря на открытость Карины и ее подробный рассказ о проблемах сына, я все еще не знаю чего-то важного для анализа ситуации. Родители однозначно возрастные, подумала я. Следовательно, до рождения Мишки у них обоих уже была своя довольно долгая история. Возможно, что-то кроется там.

— Миша — ваш с мужем единственный ребенок?

— Мой — да, а у мужа есть еще взрослая, 28-летняя дочь Виктория от предыдущего брака. Ее родная мама умерла. Вика росла с нами с семи лет, но сейчас живет отдельно.

— Какие у вас отношения с Викой?

— Совершенно прекрасные. 

Я почему-то сразу поверила.

— У Миши и Вики большая разница в возрасте.

— Да. Но я вообще не хотела детей.

Вот! Я мигом поняла, что мы добрались до существенного.

— Почему вы не хотели детей?

— У меня мама в ПНИ живет. Я ее опекун.

— Что с мамой? Какое-то прогрессирующее ментальное заболевание?

— Нет. Она изначально, можно сказать, была слабоумная. Хотя в нашем городке, где я родилась, никто диагнозов не ставил, но всем все было и без них понятно.

— Расскажите о своем детстве, взрослении. Вы знали своего отца?

— Да были всякие предположения, городок небольшой, да и соседи догадками делились… — усмехнулась Карина. — Что тут скажешь… я самостоятельной росла. Всегда все сама. Мама иногда и еду готовила, и книжки даже почитать могла, а иногда…

— Она работала?

— Да. Часто. Уборщицей в магазине. Добрые люди еще устроили ее на фабрику, но потом фабрика закрылась. Квартира у нас была от бабушки. Дом деревянный, типа барак, на четыре семьи, при нем участок. Мама цветы сажала, а я, когда подросла, — огурцы, картошку, капусту, морковку. Мы их потом всю зиму ели. Ко мне, конечно, все приглядывались: соседи, в школе, — нормальная я или нет? И я вот так и жила, всем доказывая: я — нормальная. У меня получалось.

— Нелегко вам, наверное, приходилось?

— Да нет, я ведь другой жизни не знала. Свободы у меня всегда было больше, чем у других детей. Ответственности, правда, тоже. Я собой, можно даже сказать, гордилась. Книжки в библиотеке брала, читала. Очень любила историю про Пеппи Длинныйчулок. Потом уж, после рождения сестры, мне даже и пенсию матери стали в руки выдавать, я шла в магазин и все покупала впрок. 

— У вас есть сестра?

— Может, еще есть, а может, и нет уже, — вздохнула Карина. — Когда я ее в последний раз видела, ей восемнадцать лет было и она была беременна… Не уследила я…

— Сестра была ментально здорова?

— К сожалению, нет. Она изначально отставала в развитии, а с возрастом это только усугублялось. Читать-писать она еще с грехом пополам научилась, но после пятого класса уже не ходила в школу. Сидела дома, песенки пела, птичек кормила, картинки рассматривала, мозаику складывала. Впрочем, с матерью они всегда очень хорошо ладили. Мать Ксюшу намного больше, чем меня, любила, понимала ее потому что. А про меня говорила: злая ты, жесткая, от тебя холодом веет. Она и сейчас, бывает, говорит, когда я ее в интернате навещаю: лучше бы ты сгинула, а не Ксюша, она — божий человек была, а ты — ведьма.

— Что случилось с Ксюшей?

— Никто не знает. Ушла однажды из дома и пропала. Милиция ее искала, но не нашла.

— Мать в интернат вы определили?

— Да, она после исчезновения Ксюши еще больше сдала. Сначала я ездила домой уже из Питера два раза в месяц. Убиралась, привозила продукты. А однажды соседи мне позвонили и сказали: Вера в магазин заходит и  продукты просто так берет или на земле в огороде лежит и вставать не хочет. А на дворе — апрель. Ты или забирай ее, или еще что делай, потому что не по-человечески это выходит. Тогда я посоветовалась в социально-психологической службе, все однозначно сказали: в Питере она после вашего поселка жить не сможет, сначала тебя изведет, а потом, не ровен час, и вовсе погибнет. Оформляй опеку и отправляй в интернат, там она будет под присмотром. Я так и сделала. Ей в интернате нормально: сытно, тепло, подружки есть и в церковь они ходят. В городке нашем она хуже жила. За Ксюшей только очень скучает…

— Решение не иметь детей вы приняли, исходя из наследственности?

— Да, конечно. Но мне всегда хотелось семью, поэтому я подумала и дала в брачное агентство такое объявление:  «Женщина, с профессией и жилплощадью, внешность так себе, здоровье хорошее, своих детей иметь не могу, но хочу встретить мужчину с ребенком или детьми, чтобы их совместно воспитать», — и представьте, почти сразу нашелся подходящий человек. У Михаила была жена, два года тяжело болела — онкология, а потом умерла. Дочка Вика, семь лет. Я ему свою историю всю честно рассказала, он выслушал и сказал: что ж, мы оба, получается, уже настрадались. Давай съезжаться? Съехались. У него, конечно, свои тараканы обнаружились, но мне к мозговым тараканам не привыкать…

— Какие тараканы водились у Михаила?

— Он бывший военный, и ему хотелось, чтобы все было по линейке. Расходы и доходы в тетрадке каждый день до копейки расписывал. Планы писал и на стену вешал. Если я или дочка куда-то шли, обязательно давал нам листок со стрелками, как дойти. Утром — для себя и для дочки — гимнастика и обливание холодной водой. Спать — в десять часов. Подъем — в шесть (даже в выходные). Восемь часов сна — достаточно. Постельное белье требовал раз в три дня менять, говорил, что иначе там клещи заводятся. По вечерам надо было с ним планы на завтра обсуждать, и что за день случилось — удачи и неудачи тоже. И еще, это он от детей каждый день требовал, какой урок они сегодня вынесли из всего случившегося, что поняли.

Но я легко приспособилась, потому что и хорошего было много. Михаил помогал по хозяйству: стирал, готовил, ходил по магазинам, помогал с уборкой. Уроки делал с детьми. Если было нужно, то мог отвезти, привезти, встретить, проводить — «только напиши все точно на бумажке и стрелки проставь». Очень злился, если проскальзывала какая-то неточность или опаздывал кто-то. С лучшим другом на пять лет поссорился, потому что тот обещал куда-то там прийти и потом замотался — забыл, не пришел.

Вика уехала из дома, когда ей исполнилось восемнадцать лет. В общежитии жила, потом мы ей квартиру в ипотеку взяли. Сейчас она уже сама ее выплачивает.

— У Вики какие были отношения с отцом?

— Плохие. Она и сейчас ему простить не может, говорит: он и мать мою просто замотал, она от этого его самодурства заболела. Я ей говорю: отпусти, нельзя так, их уже на свете нет. А она молодая, не понимает еще.

— Вы с Михаилом изначально все обсудили о детях. Откуда же взялся Мишка?

— Муж меня уговорил. Клялся, что всегда будет помогать (я знала, что не врет). Говорил, что вот Вика скоро уедет и должен же быть в жизни смысл. Льстил. Каждый день приводил новые аргументы по списку. И однажды я просто сдалась.

— Какие отношения были у Мишки и Михаила?

— Сначала Михаил сына просто боготворил. Потом начался кризис, трех или пяти, не знаю. Были жуткие скандалы, истерики. Я кидалась утешать, уговаривать, а Михаил требовал: просто уйди из квартиры, я сам разберусь. И, знаете, разобрался. Истерики прекратились. Но и обожания больше не было. Я бы сказала: вооруженный нейтралитет. Но однажды, когда Мишке было лет одиннадцать, он на мой проходной вопрос: как ты? — вдруг ответил отборным матом. По сути все то же: он меня замучил. Я обомлела, у нас в семье не матерился никто и никогда. Попробовала с Михаилом это обсудить, он сказал: все нормально, не беспокойся, жизнь не манная каша с изюмом, мой внутренний монолог в 11 лет был приблизительно таким же (он в это время уже в суворовском училище учился). Раз он тебе сказал, значит, доверяет. Гордись.

— Как Мишка учился?

— Вполне прилично. Одна-две тройки в четвертях, остальное — четверки-пятерки. Учителя его скорее хвалили: не прилежный, но сообразительный.

А потом Михаил умер — и все вдруг посыпалось. Учеба — ладно. Но побеги, хамство? У нас отношения испортились. Иногда Мишка вдруг рыдает, просит прощения. Потом говорит обратное, мол, это я все тебе врал и притворялся, чтоб ты мне телефон отдала. А я растерялась и не знаю: это нас генетика догнала, заболел он чем-то или что? И могу ли я тут еще хоть что-то сделать?

***

В следующий понедельник у нас будет окончание истории. А пока, уважаемые читатели, приглашаю поделиться мнениями: что и почему происходит с Мишкой? Кто и как мог бы ему помочь? Что в сложившихся обстоятельствах делать Карине и как ей самой помочь себе? Все ваши письма я, разумеется, опубликую в нашей уже ставшей традиционной рубрике «Люди пишут письма». Адрес для писем: [email protected].