Все на себе. Когда в семье все упрекают друг друга

— Вы знаете, это удивительно, но наши с братом мать и отец всегда искренне считали и говорили одно и то же, и в то же время противоположное, хотя и непонятно, как такое может быть: «Я все на себе тащу, я бесконечно устал(а), а тебе и дела нет, ты меня ни в чем не поддерживаешь и только критикуешь».

— Они приводили какие-то аргументы? — спросила я.

Передо мной сидела невысокая, молодая, очень симпатичная девушка лет двадцати пяти, назвавшаяся Радой, полное имя — Радислава.

Детей у нее не было, она мне сразу кокетливо сообщила: вы знаете, у меня в детстве были та-а-акие сло-о-ожные отношения с родителями! — с удовольствием пронаблюдала, как я скривилась (я действительно не особо приветствую современную, идущую еще от фрейдизма тенденцию сваливать на родителей все проблемы уже давно взрослых людей), и искренне и удовлетворенно засмеялась.

— Конечно, приводили аргументы, — продолжила наш разговор Рада. — Мама говорила приблизительно так: да он даже не знает, как выглядит квитанция на оплату квартиры, откуда в шкафу берутся чистые рубашки и как зовут учительницу сына, хотя она его уже четыре года учит! Мне приходится все самой, все самой. И никакой поддержки, даже моральной. Если задать прямой вопрос, то на него всегда один ответ: делай как знаешь, мне все равно. А это, между прочим, очень обидно! Как будто все, что я делаю, не имеет совершенно никакого значения, но при этом — все на мне. И ощущение, что я, из сил выбиваясь, тяну годами в бесконечность этот воз, но совершенно непонятно зачем. Никакой благодарности ниоткуда, ничего, а я, между прочим, тоже работаю. И дети растут такие же, все: еда, одежда, развлечения — берется из ниоткуда само собой, и так и должно быть, и еще возмущаются, когда их просят оторваться от экрана и разговоров по телефону и чем-то по хозяйству помочь. Но разумеется: они же смотрят на отца.

Отец, со своей стороны, говорил так: я уже привык — старайся, не старайся, никто не оценит. Сколько денег ни заработай, всегда мало. Нет ни за что благодарности. Всегда это ощущение — «ты недотягиваешь», которое выматывает. Годами слышишь: да, но ведь ты же помнишь, что нам нужно еще — купить шубу, поменять машину, сделать ремонт, съездить в отпуск, заплатить за обучение сына… Никогда, никогда мне никто не сказал: муж, отец, достаточно. Отдохни немного. «Я тоже работаю!» — сколько она там получает за свою работу в художественном салоне три раза в неделю, на которой она к тому же, в отличие от меня, ни за что не отвечает. Хватит три раза в недорогой магазин сходить. Но от меня требуется всегда и все, по полной, как будто я где-то какой-то кабальный договор подписал. И еще — моральная поддержка. Да я вас умоляю! И дети ведь смотрят на мать: ты не хочешь нас понять и уважать наши потребности. Их потребности. А мои?

То есть в целом у нас с братом в детстве была нормальная, обычная, полная, благополучная семья, — неожиданно закончила свой рассказ Рада.

— Вы это так оцениваете? — несколько удивилась я.

— Конечно, — в свою очередь удивилась Рада. — Мама и папа прожили вместе уже почти тридцать лет и никогда не собирались разводиться, по-своему ценили друг друга, всегда старались все и всем нам с братом обеспечить, у нас была дача на лето, у каждого по своей комнате, все увлечения нам без вопросов оплачивали, кормили, одевали и учебой не особо напрягали… Что еще нужно? Не у многих моих сверстников все это было, да они мне тогда так прямо и говорили: какая же у тебя, Радка, благополучная семья…

— Гм… ну хорошо, — в таких случаях я считаю за лучшее с человеком не спорить. Столько современных молодых людей высасывают свои детские и подростковые проблемы буквально из пальца и искренне считают себя несчастными по самым неожиданным причинам. А Рада вот наоборот: видит свое детство прошедшим в гармонии и благополучии. Так тому и быть, и не мне ее переубеждать.

— А что же теперь? — спросила я.

— Наши родители больны. Оба.

— Чем?

— Папа три года назад перенес инсульт, но сравнительно хорошо восстановился. Мама тогда всех на уши поставила, требовала, ходила, писала куда-то, выбила папе реабилитацию, лекарства, и знаете, он даже на работу вышел, не на прежнюю, конечно, но все равно… Устает, правда, быстро и изменения в личности, конечно, есть: он как бы помягче стал и поглупее. Даже заплакать может иногда, когда фильм смотрит, а раньше и подумать о таком нельзя было. А у мамы — онкология. Была операция, успешная, потом химиотерапия, сейчас вроде бы ремиссия, но при ее типе рака выживаемость пять лет — пятьдесят процентов. 

— Сочувствую, — сказала я. — И как оно у вас сейчас?

— Своеобразно, — признала Рада. — Мама и папа регулярно вслух рассказывают, как им плохо. Каждое утро — где что болит и что это, скорее всего, значит. И друг друга обвиняют. Это ты своими вечными требованиями меня до инсульта довела. И до второго доведешь точно. Это вы все меня просто заездили, все знают, что онкология — это от нервов. Вот умру в муках — пожалеете еще, что не ценили. И потом хором: и ведь никакой поддержки, ни одного доброго слова от тебя не услышишь!

Им реально тяжело, я признаю, их болезни серьезные и вовсе не выдуманные, но…

— Вы живете с ними? 

— Да, конечно, последние годы было тяжело, особенно когда папа еще не до конца встал, а мама — слегла, да и сейчас им самим просто не справиться, в том-то и дело.

— Что вы делаете по жизни?

— Я закончила экономический институт, но по специальности проработала три месяца и поняла: не мое. Я еще когда училась, начала делать маникюр, сейчас работаю в большом салоне и иногда выезжаю на дом к постоянным клиентам, коллектив у нас хороший, меня все устраивает.

— Ваш запрос ко мне? — Рада мне нравилась, хотелось ей помочь.

— Неделю назад я прямо на кухне заорала им всем в лица: я все тащу на себе, а вы ко мне еще и претензии предъявляете?! Вместо чтоб поблагодарить и поддержать?!

Остановилась. Ушла в свою комнату, вспомнила все и задумалась. Непорядок — правда?

Мои друзья мне говорят: съезжай от них и устраивай свою жизнь. Но как я могу? Они же меня проклянут, что я их бросила, а потом у них что-то случится, я же себя поедом и съем…

— Вы упоминали, что у вас есть брат. Он младше или старше вас?

— Младше, погодок. О, мой брат — это отдельная песня. В школе он почти не учился, закончил кое-как, хотя вроде и дураком не был, потом отслужил в армии, сейчас работает кладовщиком. Купил мотоцикл. Девушек постоянно меняет. Живет в общем хорошо.

— Он помогает вам по хозяйству?

— Нет, даже деньги на хозяйство дает только после скандала. Если сильно на него надавить, говорит совершенно спокойно: я — нахлебник? Я бессмысленно живу? Я вам надоел? Отлично! Тогда я завтра иду и подписываю военный контракт. Пойду воевать и, конечно, погибну — солдат из меня плохой, это еще в армии ясно стало. Привезут меня домой в аккуратном гробике, а вам еще и денег заплатят. Сомнительный смысл, зато хрестоматийный. Вы этого хотите? Так я пошел?

Тут мать, конечно, начинает сразу в истерике биться: нет, нет, нет! Отстаньте все от него! — и на этом все и кончается.

Что мне делать-то?

— Для начала снять на полгода квартиру в соседнем доме, — подумав, сказала я. — Можно на двоих с подругой, чтобы дешевле. И посмотреть, как все будет.

Рада надолго задумалась, потом зарделась и тихо спросила:

— А с другом можно?

— Можно, если он согласен, чтобы жить рядом с вашей нынешней квартирой. Будете приходить каждый день, строго на фиксированное время. Помогать по списку и плану. Моральную поддержку обязательно включите в план: им этого всю жизнь не хватало, пусть хоть в конце покушают. И купите родителям такой специальный тревожный телефон с большой кнопкой. Их же двое. Если что, кто-нибудь один точно успеет нажать. И еще предупредите: будете попусту нажимать, я буду злиться и ругаться.

— А так можно? — спросила Рада.

— Можно и нужно. Условный рефлекс — слышали про такое? Через полгода оцените развитие ситуации.

Полгода спустя

— Вы знаете, так хорошо вышло! – Рада пришла через полгода. – Родители как будто даже и пободрее, и поздоровее стали, как начали жить отдельно. Сначала дергали меня по всякому поводу, а я злилась и ругалась, как вы велели, и они постепенно перестали. Мама пироги печет. А папа теперь сам в магазин ходит — кто бы мог подумать! — йогурт для мамы выбирает и шаги считает по шагомеру, а потом перед мамой хвастается: вот я сколько прошел, а ты дома сидишь.

— А что же брат?

— Ой, это с братом даже смешно бы вышло, если б не такое грустное в основе. Меня мой друг научил, а я — папу. Брат как начал свое: вы что, хотите, чтоб я в приписной пункт пошел…? — так папа ему и говорит: что ж, сынок, ты уж не первый раз об этом упоминаешь, значит, такое твое призвание — быть военным, и время сейчас тревожное, а мы гирями у тебя на ногах висеть не будем, что ж, иди! Вот прямо сейчас и иди! 

Брат, конечно, обомлел. Смотрит на мать. А мать ему: страшно, конечно, сынок, но раз тебе так надо — иди…

Встали и стоят рядом — плечом к плечу. Брат сник (он у нас трус вообще-то, даже в детстве не дрался никогда, всегда предпочитал договариваться, я больше него дралась), потом пробормотал что-то типа: да как же я вас оставлю, вот Радка уже сбежала, а если еще и я…

В общем, три недели назад он тоже переехал к своей очередной девушке, а до того все молча делал, что ему родители говорили— нахвалиться не могли, даже ставили мне в пример.

— Отлично. А что же — ко мне?

— Да мы с моим другом думаем — ребенка бы уже… — мило зарумянилась Рада.

— Замечательная мысль! — одобрила я.

— Но я волнуюсь: потяну ли я? Если вот с родителями хуже станет? И ребенок?

— Потянете, — усмехнулась я. — Наследственность у вас для этого самая подходящая.

— А какая у меня наследственность? — удивилась Рада.

— Ну а как же! Вот эта вот — «все тащу на себе». Привычное ведь для вашей семьи дело?

— Ох да! — Рада облегченно рассмеялась. — Так я тогда пошла?

— Идите — и удачи вам всем! — с удовольствием пожелала я.