
Елена Махова: театр для меня – контакт душ

Как возникла идея поэтических спектаклей? Планировалась ли сразу дилогия?
Дилогию я изначально не планировала. Первым был «БродскийМаяковскийБлок». Но и он, и второй спектакль («ЦветаеваШпаликовХармс») родились из моего эгоизма. Я не избалованная сценой актриса, а на сцену выходить люблю.
Когда уходит спектакль, я скучаю по нему, как по человеку, и по некоторым словам и мыслям — как по людям. Слова для меня — это не набор букв, а энергия, практически человек, душа. В свое время я участвовала в проекте под названием «Бродский» Паши Михайлова. Мы его много играли, и даже случались гастроли, но после ковида все стало потихоньку разваливаться. Сложно было собрать артистов и пр. Однако Бродский, который, к слову, не является моим любимым поэтом, меня не отпускал. Цикл к М. Б. — я с ним засыпала и просыпалась, эти стихи во мне постоянно «говорили», искали выход.
И я подумала, что у меня много любимых слов и много любимых друзей — прекрасных артистов, которые замечательно читают стихи. Почему бы мне это все не собрать воедино и не сделать спектакль — наше высказывание? Но только про Бродского было бы нечестно. Так я добавила любимого Маяковского. А Блок… по созвучию в названии подобрался. «Бродский, Маяковский…» Хотелось такого вот «ты-дынс»! «Ты-дынсом» оказался Блок.
То есть спектакль был независимым проектом. Как вы оказались в «Практике»?
Сначала мы играли его в Powerhouse. Чтобы спектакль существовал и рос, он должен играться хотя бы раз в месяц. Я написала Марине Станиславовне Брусникиной, прислала запись — и она откликнулась. Спектакль довольно быстро с Малой сцены «перепрыгнул» на Большую. Сейчас мы играем блоками, по два спектакля подряд.
Что касается второго спектакля, он связан с моим личным состоянием. Последние пару лет были очень тяжелыми, я часто «лечила» себя словами, стихами, книгами, иногда лекциями… Чаще всего ходила в лекторий «Прямая речь» к Свете Большаковой, моей большой подруге. Я захотела посвятить ей этот спектакль, так и сказала: «Ты так много делаешь для мира, ты такой наш свет в этом темном царстве, пусть этот спектакль будет светить тебе».
Мы год поиграли «ЦветаевуШпаликоваХармса» в «Прямой речи» — абсолютно счастливые. Там прекрасная команда! Но потом мы поняли, что раз в месяц там играть не получается. И я снова пришла к Марине Станиславовне — и она снова нас приняла.



Елена, не могу не задать этот вопрос. Вы начинали в «Практике» как актриса. Это было важно, когда вы решили обратиться к Брусникиной с предложением перенести ваши спектакли на эту сцену?
Конечно! «Практика» — это мой дом, моя родина. Здесь состоялся мой первый выход на профессиональную сцену в спектакле Светланы Земляковой «Бабушки». Он, кстати, до сих пор идет, собирает полные залы и за это время стал культовым. Так что, конечно, я счастлива, что Марина Станиславовна приняла оба мои предложения. Она очень трепетно и с уважением относится к нашим спектаклям. Это настоящее чудо.
Вы с большой теплотой говорите о «Практике». Что цените здесь больше всего?
Во-первых, театр находится на Патриарших прудах. Для меня это центр моего треугольника, моего места силы. Здесь произошло становление меня как человека, женщины, актрисы.
А во-вторых, как бы банально это ни прозвучало, я обожаю «Практику» за команду. Здесь нет равнодушных или злых людей. Может осветитель подойти и сказать после спектакля: «Понравилось!». Или девочки-администраторы ночью звонят и спрашивают: «Леночка, может быть, ваших учеников позвать завтра, чтобы не было пустых мест в зале? Не до конца продали зал». Да я готова всю жизнь их на руках носить только за то, что они ночью не спят и думают про такое.
И, конечно, не могу не восхищаться Мариной Станиславовной. С годами, когда я стала ставить спектакли и собирать свои курсы, я поняла, как тяжело быть руководителем. А ей присуща эта редкая мягкая сила, при этом рациональность и приверженность принципам «Практики». Годы идут, худруки меняются, а «лабораторность» и экспериментальность театра остаются. Это театр с открытыми дверями — сюда можно прийти с предложением, и тебя обязательно выслушают. Никто не посмотрит на тебя сверху, как на человека, пришедшего с протянутой рукой, — ты сразу партнер.
К слову, о партнерстве. Расскажите, пожалуйста, о своих личных взаимоотношениях с авторами, которые были выбраны для постановок.
У меня, наверное, как и у любой женщины, есть свои раны любви. Как актриса, я произошла из этого. Логично, что у Бродского я обожаю любовную лирику. Чувствую его боль от расставания и расстояния.
Дальше — Маяковский. Много-много читая о нем и его, я начала его чувствовать, понимать его мысли и поступки. По-настоящему наша с ним любовь случилась только в прошлом году. Меня полгода пробовали на роль Лили Брик в кино — не утвердили. Зато эти полгода я жила с ней и ею. И уже через это пришла к Маяковскому. Он стал моим «крашем» (смеется). Мой русский Том Харди. Маяковского я люблю не только как поэта, но и как мужчину.
А вот до глубин Блока мне еще предстоит дойти. Пока я его больше ощущаю и понимаю через Марину Цветаеву и Ариадну Эфрон — через их воспоминания, стихи, слова о нем.
А вот Цветаева вам точно откликаться должна.
О, Цветаева — это мое альтер эго. Кто в подростковом возрасте не проходил через нее и не думал, что она «чувствует, как я»? Цветаеву не любят, в основном, мужчины. Видят в ней лишь женскую истерику. Это поверхностный взгляд. Это женщина огромного ума и начитанности, с таким кругозором слов, что не снилось большинству наших поэтов.
Бродский, кстати, считал Цветаеву лучшим поэтом за всю историю человечества. Она гений — как Пушкин и как Моцарт. Каждое ее письмо, не говоря уже о стихах, — произведение искусства. «Мой Пушкин» — в детстве это было первое произведение, которое так в меня попало, что я начала Цветаеву изучать и приближаться к ней.
Если говорить о Шпаликове… Его невозможно не любить. Мне кажется, такой степени откровенности, душевной близости нельзя найти ни у одного другого поэта. Он как будто сидит рядом с тобой на табуреточке на кухне, смотрит тебе в глаза и говорит душу. Он весь — душа, которая понимает и обнимает тебя. Я не знаю человека, в которого он бы не попал. Это как котенок — на него невозможно налюбоваться.
Ну и про Хармса. Абсолютно запредельный, божественный уровень сюра! По моим ощущениям, это мужской автор. А, допустим, Цветаева — больше женская, Ахматова — мужская. Шпаликов — женский. Есенин, Маяковский — женские. Они все — душа. Блок, Хармс, Бродский — мужские. Их гений — из головы.

