Издательство: «Гараж»

Вопрос отзывчивости

Возвращаясь мысленно к тем роковым холмам, где 9 мая 1936 года была установлена «империя», которой было суждено просуществовать всего несколько лет, я всегда вспоминаю еще одну историю. Пару десятилетий назад я привел своего друга-предпринимателя к старому политику из Вечного города.

Мы сидели перед столом этого таланта государственного управления, заваленным всяким хламом и кипами старых бумаг. Местный маленький царек отвел нам около тридцати минут своего драгоценного времени, поэтому нам пришлось быть краткими. Я взял слово и сразу перешел к делу, изложив следующее: «Многоуважаемый синьор, хочу представить вам моего друга-героя, он частный предприниматель и готов предоставить средства на создание в Риме центра современного искусства. По контракту он обязуется провести реконструкцию выбранного вами здания и полностью финансировать его в течение десяти лет, затем контракт нужно будет продлить. Мы даже уже нашли подходящее место — строение 1930-х годов напротив кинотеатра Sacher в Трастевере. Оно не используется и принадлежит муниципалитету Рима». На это наш многоуважаемый, которого едва было видно за кипой бумаг, посмотрел прямо на нас и с насмешкой изрек: «Это все прекрасно, ребята, но при чем тут я, какова моя роль в этой сделке?»

Он был прав, конечно же, такие сопляки и в особенности такие эгоисты, как мы, подумали обо всем, кроме него. Немножко ошарашенные его реакцией, но все еще верящие в успех, мы попытались объяснить Его Превосходительству, что его выгода будет исключительно политической: не потратив ни копейки, он создаст в Риме важную культурную институцию, практически сотворит чудо. Он, хотя и делал вид, что все еще нас слушает, был явно вне себя от гнева и хотел покрыть нас оскорблениями, но сдержался, вместо этого связавшись со своей секретаршей, чтобы спросить о следующей встрече. Затем он резко поднялся, пожал нам руки и попрощался, не скрывая своего презрения. Он пообещал, что рассмотрит наше предложение, но сейчас у него нет на это времени — надо совершать другие чудеса.

Выйдя из его красивого палаццо, мы изумленно переглянулись и тут же начали строить догадки. Почему он нас выгнал? Что он хотел этим сказать? Где мы допустили ошибку? А главное — что он хотел? Но из любви к своей родине мы предпочли оставаться в неведении о причине нашего неожиданного изгнания, вместо того чтобы найти ответ на наши неуместные и пагубные вопросы. Выпив как всегда отменный римский кофе, мы снова сели в такси и направились в аэропорт, оставив за спиной холмы, которые стали роковыми для многих, включая нас самих.

Вопрос стиля

Сеньор вылетал из Неаполя, как всегда, по билету с открытой датой, который, соответственно, мог стоить институции, а следовательно и ее публике, в пять раз дороже обычного билета. Сеньор, который нравился женщинам определенного возраста, прибыл на юг из бывшей северной столицы, как гунн эпохи постмодерна. Внук сенатора, сын профессора, он женился на дочери режиссера и однажды попал на телепрограмму, после участия в которой на десятилетие присоединился к итальянскому социализму. «Правда ли, что вам просто повезло добиться таких фантастических результатов на выборах?» — спрашивает Его Преосвященство сидящий на раскладном стуле интервьюер. Смутившись, но только на мгновенье — никогда еще с ним не обращались так грубо и фамильярно, — Отец смотрит сверху вниз на чичисбея, который сидит почти у его ног, и с достоинством отвечает: «Возможно».

Я всегда задавался вопросом, как покойному Великому кормчему удалось тогда удержаться от смеха. Лишь спустя шесть лет чичисбей покажет зрителям на маленьком экране Отца, пытающегося укрыться от дождя из монет перед отелем «Рафаэль». Сменяются правительства и времена года, но чичисбей все тот же, незыблемый, как геологический пласт. Кавалер ордена «За заслуги», он в конечном счете типичный итальянский герой — никогда не перестающий заискивать перед хозяевами и злоупотреблять своим положением с теми, кто его ниже. Однако ему нельзя отказать в остроумии, обаятельности, а порой даже искренности. Например, он никогда не пытался выдавать себя за искусствоведа. Однажды, прогуливаясь по залам лондонского музея, он остановился перед картиной Дэмиена Херста, сплошь покрытой цветными точками, посмотрел на нас и воскликнул, ища нашего участия: «Тут вы должны согласиться — это полная туфта!» И возможно, тут он был действительно прав.

Вопрос пропитания

Зал на самом деле был не совсем залом, а больше походил на то, чем был на самом деле: частью внутреннего дворика палаццо, переделанной в закрытое помещение с двускатной крышей из дешевой древесины. В общем, помещение без каких-то архитектурных амбиций, чья непритязательность плохо сочеталась с приютившим его благородным старинным миланским палаццо. Да и элегантная ренессансная планировка самого палаццо, бесконечно повторявшаяся в прекрасных зданиях нашего Прекрасного края, перестала просматриваться из-за разбивки на множество двухкомнатных и трехкомнатных квартир. 

Как только я зашел в здание, какая-то невидимая сила, вместо того чтобы сразу направить меня в этот странный зал, повела меня сквозь анфиладу комнат первого этажа, куда можно было попасть через открытую слева неприметную служебную дверь с крестовым сводом. Мы переходили из одной комнаты в другую, ведомые чьим-то высшим замыслом; этот некто был слишком надменен, чтобы проявить себя физически, — мы должны были в одиночестве любоваться его незабываемой (так сказать) коллекцией современного искусства в помещении, где некогда жил консьерж. Его коллекция, как это часто бывает, походила на многие другие и в целом производила удручающее впечатление. 

Она не была «милым Египтом вещей», перефразируя слова Осипа Мандельштама, — коллекцией Египетская марка. произведений, собранных визионером или хотя бы страстно увлеченным человеком, то есть произведений, которые могут ничего не значить для публики, но полных смысла для того, кто их собрал. Перед нами очередная коллекция «военных трофеев» — именитых художников, которые у всех на слуху и, что важнее, дорого стоят. Вот кролик Джеффа Кунса, фотография Ай Вэйвэя, большое полотно Питера Дойга, а вот Герхард Рихтер. Ну и так далее. Эти унылые трофеи даже собирал не сам хозяин дома, а работающий на него молодой куратор. Наконец метрдотель ведет меня, притворно восхищающегося вереницей меркантильных расчетов, во внутренний дворик. Немногочисленные предметы мебели — большой диван, фуршетный стол и несколько журнальных столиков — в этом огромном пространстве робко жмутся по углам, как, впрочем, и несколько слегка оробевших гостей. 

Никогда еще я не был на столь эксклюзивном ужине-вернисаже, на котором присутствовал лишь хозяин дома, доверенный куратор, художник и четыре-пять местных знаменитостей. Хозяин, хвастун по натуре, забыв в собственном доме всякие правила приличия, положил ноги на столик перед собой и разразился абсолютно невнятным монологом, поскольку произносил он его как минимум с двумя оливками во рту; он сам смеялся над своими шутками, а остальные пугливо ему поддакивали. Эго куратора и художника было не меньше, но подчиненное экономическое положение не позволяло им пресекать вульгарное поведение хозяина, они смеялись, пытаясь придумать, как перехватить что-то из того огромного количества еды, которое проплывало в его сторону. По меньшей мере двенадцать слуг-филиппинцев в синих ливреях порхали между восьмью гостями с жареными артишоками, рикоттой, моцареллой буффало и другими деликатесами на подносах. Увы, все эти подносы оказывались только на столе нашего хозяина. Соответственно, если куратор, художник или я хотели не то чтобы поесть, а хотя бы попробовать что-то, нам приходилось вставать и идти клевать эту еду перед хозяином, как забавным городским воробьям на столиках уличных баров. Вот так весело прошел этот вечер.