Издательство: «Альпина Паблишер»

«Ревностные усилия» 

Погоня через океан

Ливерпульско-Манчестерская железная дорога, первая в мире железнодорожная линия, оснащенная станциями для пассажиров и имевшая фиксированное расписание, открылась в 1830 году. Как с восхищением писала газета The Scotsman, «перед нами величественные и изумительные плоды колоссального труда, которые, по всем расчетам, должны принести огромную пользу обществу». На пышном торжественном открытии этой линии, состоявшемся 15 сентября, сочли необходимым присутствовать такие важные политические деятели, как герцог Веллингтон и премьер-министр; вместе с толпой других желающих они втиснулись в поезд, чтобы поучаствовать в его первом путешествии. Впрочем, не все пошло по плану. На одной из станций паровоз насмерть переехал Уильяма Хаскиссона, члена парламента от Ливерпуля, когда тот пытался перейти железнодорожные пути. Инцидент, при всей его трагичности, словно бы символизировал то, как публика воспринимает новый вид транспорта. В обществе упорно распространялись опасения, что он может нанести вред здоровью.

В последующие годы в газетах и журналах начали появляться рассказы о пассажирах железнодорожных вагонов, впадающих в буйное помешательство из-за шума и ритмичного движения поезда. Авторы статей заявляли, что сумасшествие, порождаемое поездками по железной дороге, представляет большую угрозу благополучию общества. Дошло до того, что в 1862 году почтенный медицинский журнал The Lancet учредил «особую научную комиссию для исследования влияния железнодорожных путешествий на общественное здоровье». Комиссию создали для того, чтобы успокоить взволнованных викторианцев. «По-видимому, душевное состояние пассажиров, как правило, достаточно мирное и беззаботное, — сообщала комиссия, — однако несколько весьма внимательных наблюдателей известили нас о чувстве беспокойства, часто испытываемом многими из тех, кто путешествует поездом, хотя это беспокойство и редко перерастает в настоящий страх».

Журнал отмечал, что для появления такой обеспокоенности порой достаточно опоздания поезда или его остановки в незнакомом месте. Даже неожиданный свисток паровоза мог усилить неуютное чувство, владеющее пассажиром. «Сама скорость движения тоже мешает путешественнику наблюдать предметы природы и достопримечательности, попадающиеся по пути, а ведь такое созерцание делало поездки в карете источником душевного успокоения и приятным способом проведения досуга, — рассуждали в журнале. — Железнодорожный пассажир принужден обращаться к субъективным источникам умственной деятельности; для склонных же к возбуждению такая особенность железнодорожных путешествий поневоле должна рассматриваться как нежелательное свойство этого способа передвижения».

Исследование, проведенное изданием, мало способствовало успокоению викторианских нервов. Никто не придавал особого значения тому факту, что Великобританию пересекают во всевозможных направлениях более 10 000 миль железнодорожных путей (проходя через поля и холмы, соединяя крупные города), что пассажиры ежегодно совершают более 200 млн поездок, при этом практически никогда не подвергаясь нападениям буйнопомешанных. Страх железнодорожного сумасшествия никуда не делся.

«Эпоха научного прогресса может гордиться изобретением совершенно новой и уникальной общественной пытки, — язвительно отмечала газета The Saturday Review 16 июля 1864 года. — Английский железнодорожный вагон — в особенности английский железнодорожный вагон первого класса — можно с полным правом назвать устройством, позволяющим с беспримерной эффективностью изолировать человеческое существо от общества и покровительства ему подобных, сделав его беззащитной жертвой смертоносного произвола. Из этой тюрьмы на колесах нет выхода. Находясь в ней, вы уверены лишь в том, что рано или поздно непременно переломаете кости, не говоря уж о риске разлететься на мельчайшие кусочки».

Случившееся неделей раньше явно служило подтверждением справедливости приведенных доводов — хотя в статье это происшествие не упоминалось.

***

Суббота, 9 июля. Поезд, отошедший в 21:50 от станции «Фенчёрч-стрит» Северолондонской железной дороги, прибыл в Хакни в 22:11. Генри Вернес и Сидни Джонс, клерки банкирского дома Robarts, Cutrtis & Co. (одной из множества контор лондонского Сити), нашли пустое купе в вагоне первого класса No69. Представьте себе внутреннее убранство купе: полированное дерево, плюшевые сиденья (по два с каждой стороны, каждую пару разделяет подлокотник), обтянутые голубой материей и американской кожей, и все это озарено мягким сиянием единственной масляной лампы, закрепленной на стенке.

Вернес уселся на правой стороне купе лицом к паровозу, а Джонс занял место напротив. Едва устроившись, Джонс отнял руку от подушки сиденья и увидел, что она промокла от крови; он показал Вернесу свою поблескивающую темным ладонь. Мужчины подняли тревогу, чем привлекли внимание поездного охранника Бенджамина Эймса. Он не без труда добрался до тормозного вагона и схватил свой переносной фонарь.

Войдя в купе клерков и подняв фонарь высоко над головой, чтобы развеять полумрак, Эймс тут же заметил: что-то не так. «Кругом натекло порядочно крови, — рассказывал он позже. — На подушке сиденья было много кровавых пятен». Кровь, еще не высохшая, собралась в выемках обшивки сидений, застегнутой на пуговицы. Подлокотник между двумя сиденьями в правой половине купе был измазан кровью, словно кого-то «проволокли через него». Кровавые брызги образовали мрачно-причудливый узор на стекле окна — самое крупное пятно было «размером примерно с шестипенсовик». Опустившись на колени, Эймс заглянул под сиденья и обнаружил пустой кожаный портфель с кровавыми отпечатками пальцев на латунных замках, скомканную шляпу и «толстую трость с тяжелым набалдашником из слоновой кости», тоже в крови.

Эймс собрал находки, запер купе снаружи и велел машинисту без остановок следовать к «Чок-Фарм», конечной станции Северолондонской линии. Через какие-то минуты, в 22:20, машинист другого поезда, возвращавший опустевшие вагоны на станцию «Фенчёрч-стрит», заметил нечто лежавшее «на шестифутовой ширины межпутевой дорожке, на перегоне между станциями “Хакни-стрит” и “Боу”».

Он потянул рычаг тормоза и оповестил об увиденном своего поездного охранника Уильяма Тиммса. Тот спустился посмотреть, в чем дело. «Я увидел, что это тело мужчины, — рассказывал потом Тиммс. — Он лежал на спине, головой в сторону Хакни». Правая нога была выпрямлена, левая согнута в колене и приподнята. Правая рука находилась под телом, а левая пересекала туловище. Глаза неизвестного были полузакрыты, он был без сознания, однако подавал признаки жизни.

Тиммс бегом спустился по железнодорожной насыпи и устремился к видневшимся неподалеку огням трактира «Митфордский замок» на улице Уик-лейн: он спешил позвать на помощь. Джеймс Хадсон, хозяин заведения, стоял за стойкой и удивленно поднял взгляд, когда какой-то весьма возбужденный человек ворвался в зал и объявил, что «рядом, на железной дороге, нашли между путями искалеченного джентльмена». Пять посетителей-мужчин отставили в сторону свои кружки с пивом и проследовали за Тиммсом к месту обнаружения незнакомца. Все вместе они подняли распростертое на земле окровавленное тело и оттащили его в паб. Полицейский констебль Эдвард Дуган, приписанный к районному управлению К (Степни), подошел помочь им: совершая обычный обход, он обратил внимание, что рядом с трактиром поднялась какая-то суета.

Незнакомца уложили на диван в каморке позади бара. Он негромко стонал, однако не приходил в сознание. Голова его была вся покрыта ушибами, одежда пропитана кровью. Опустившись на колени, Дуган обшарил карманы пострадавшего. В них он нашел ключи, четыре монеты по одному соверену, серебряную табакерку, «десять шиллингов и шесть пенсов серебром и медью», шелковый носовой платок и билет первого класса Северолондонской железной дороги. Из одного кармана он извлек «несколько писем и бумаг», которые позволяли опознать жертву как мистера Томаса Бриггса, главного клерка уже знакомого нам банка Robarts, Curtis & Co. на Ломбард-стрит.

В одиннадцать вечера прибыл местный хирург Альберт Бреретон. Воздух в комнатушке сгустился от дыхания всех этих благонамеренных зрителей, сгрудившихся вокруг тела на диване. Врач велел перенести Бриггса наверх, в комнату побольше, положить на стол матрас и опустить пострадавшего на это импровизированное ложе. «У него наблюдалось явное сжатие мозга, — вспоминал Бреретон. — Я предпринял попытку восстановить его реакции различными методами, однако не преуспел». Поразительно было, что Бриггс вообще еще жив.