Максим Диденко: Десять лет назад было понятнее, кто в революции был «хороший», а кто «плохой»
Ɔ. Как появилась мысль сделать спектакль по «Десяти дням»?
Мне позвонила Каталин Любимова, вдова Юрия Петровича, и сказала, что очень хочет, чтобы я сделал какой угодно спектакль к его юбилею. Я изучил его спектакли и подумал, что будет логично к столетию революции и столетию Любимова поставить «Десять дней, которые потрясли мир». Как известно, одноименный знаменитый спектакль, который Юрий Петрович поставил в 1964 году, был первой русской иммерсивной постановкой: зрителей встречали у метро и действие начиналось на улице, актеры провожали зрителей до Театра на Таганке.
Я предложил идею Дмитрию Брусникину, и мы с ним стали бегать по разным театрам и площадкам и пристраивать куда-то эту постановку. Она не пристраивалась. В конце концов, мы пришли с ней в Музей Москвы, а там нам говорят: «У нас и так будет выставка, посвященная Любимову». Мы просили музей все же найти нам отдельное место для показа спектакля. Потом я узнал, что художник выставки — мой друг Леша Трегубов, он делает ошеломительную декорацию для этого проекта. И я понял, что наш спектакль надо поместить в пространство выставки.
Ɔ. Вы сделали не ремейк на спектакль Любимова, а свою постановку по книге Джона Рида?
Я не ставил перед собой задачи сделать ремейк, потому что это очень непросто и не очень интересно. И даже когда люди решают делать ремейк, у них все равно получается их собственное высказывание. В основе моей работы — либретто любимовского спектакля, текст книги и личные ощущения.
Ɔ. Иммерсивный театр в России — по-вашему, это долгоиграющая история?
Безусловно. У иммерсивного театра древние корни, он восходит к языческим мистериям, в которых каждый зритель становился частью происходящего, оказывался внутри действия. Это, пожалуй, более традиционный жанр, чем театр в итальянской «коробке», поэтому нет ничего удивительного в том, что он снова появился и привлекает зрителя. Мы сыграли 400 спектаклей «Черный русский», у проекта «Вернувшиеся» огромный успех, там уже пять или шесть составов сыграли.
Ɔ. Насколько то, что написал Рид, было схоже с вашими представлениями о революции, с вашим отношением к ней?
Я немного помешан на революции и часто обращаюсь к этой теме. Мне кажется, ни один текст не дает адекватной оценки тех событий, именно поэтому я сделал спектакль, который ни один зритель не сможет посмотреть целиком. Как минимум в пяти пространствах происходят какие-то события, и зритель, путешествуя по этим пространствам, становится Джоном Ридом, который что-то замечает и пытается описать. Но никакой общей картины составить не получится. Я сделал так, чтобы у каждого был личный взгляд.
Ɔ. Но все-таки поменялся ли ваш взгляд на события столетней давности после плотной работы с текстом «10 дней, которые потрясли мир»?
Его изменила скорее не книга, а работа над спектаклем. Мы с драматургом Константином Федоровым читали и дневники Николая II, и «Красное колесо» Солженицына. Самая удивительная вещь, с которой я столкнулся, пока шла работа, заключалась вот в чем: если еще буквально десять лет назад было понятно, кто во времена революции был «хороший», а кто «плохой», то сегодняшняя реальность совершенно размыла эти очертания, стало тяжело ориентироваться среди мифологических фигур — Ленина, Николая II, — потому что сегодня мысли по поводу различных эпизодов российской истории настолько полярны, что мне даже на территории собственного спектакля тяжело найти точку примирения мнений. Я стараюсь сделать спектакль не дидактическим, не пропагандистским, а наоборот, антипропагандистским и свободным для интерпретаций, поэтому за кого зритель «болел» до того, как его посмотрит, — за большевиков, или за царскую семью, — за того, наверное, и продолжит «болеть».
