Зачем церкви помпезность, золотые иконы и прочие «прелести», если вера — внутри, и она должна быть аскетичной, а не выпендрежной?

Алексий Уминский: Христианам, которые жили в первые три века нашей эры, были чужды роскошь и богатство. В наше время, когда от церкви ждут в первую очередь свидетельств справедливости, правды, добра и милосердия, роскошь могла бы быть за скобками, в ней нет необходимости. А «вера внутри» — это такая вещь, которой просто не бывает. Это то же самое, что все время испытывать голод, но ничего не есть, буду испытывать жажду, но пить не буду.

Довид Карпов: Могу дополнить. Допустим, человек кого-то очень любит, но не проявляет знаков внимания. Я сомневаюсь, что девушку такая позиция устроит. Важно все: и вера, которая внутри, и ее выражение. Когда человек стоит перед Богом, конечно, вся эта мишура не нужна. Но мы материальные существа, живем в материальном мире, и в этом смысле есть очень красивый комментарий: слово «лестница» на языке Писания родственно слову «деньги». Деньги сами по себе не являются добром или злом, они — это та лестница, которая может нас поднять к Богу, если употребить их на хорошие дела, но может и спустить нас. Достаток и богатство — это только инструмент и испытание.

По идее Господь полностью ответственен за жизнь человека. Где же свобода воли?

Алексий Уминский: Каждый из нас ответственен за жизнь наших детей. Но мы не принимаем за них решения. Мы за них все время отвечаем, мы за них горюем и переживаем, мы готовы дать им совет, когда они к нам обращаются. У нас нередко возникает желание что-нибудь запретить, закрыть дверь на ключ, никуда не пустить ребенка, но мы этого не можем, потому что понимаем, что если ребенка лишить свободы, то он никогда не станет взрослым, никогда сам не станет отцом и никогда не будет принимать решений. Так же работают отношения между человеком и Богом, которого мы называем Отцом.

Следующий вопрос: после протестов мусульман в Москве перед посольством Мьянмы по поводу притеснений мусульман в этой стране можно ли сказать, что ислам стал политической силой? И то, что людей в Грозном заставили выйти на митинг, — это принуждение к религии или нет?

Довид Карпов: Я не знаю, что творится в Чечне и насколько искренни были люди, вышедшие на митинг. Но я думаю, что религиозные сообщества имеют право высказывать свое мнение и отстаивать его, как это делают какие-нибудь профсоюзы. Если это без экстремизма, почему нет? Насколько это добровольно — это вопрос совести каждого, что конкретно его привело на этот митинг.

Должна ли меняться церковь, должны ли меняться Священные Писания, ведь 21-й век на дворе?

Алексий Уминский: Все земное меняется, традиция развивается, она не может быть мертвой: она с чего-то начинается, куда-то идет и, значит, развивается. В течение веков менялись церковные архитектура, живопись, пение. Конечно, любая религиозная система очень консервативна и меняется очень-очень медленно. Но тем не менее изменения случаются благодаря внутрицерковным богословской и богослужебной дискуссиям. Богослужение сейчас не то, каким оно было 100 лет назад. В начале прошлого века христиане причащались от одного до четырех раз в году, сейчас же христиане причащаются почти каждое воскресенье. Но изменения не касаются священных книг — они неизменны.

Опираясь на что, руководство России так легко поменяло веру: от православия к коммунизму и от коммунизма к православию? Все эти бывшие партийные лидеры, которые со свечкой в храме стоят, — о них уже 25 лет говорят с момента либерализации законодательства о вере. Что вы думаете?

Довид Карпов: В каждой религии есть понятие раскаяния. Почему мы отказываем в праве на раскаяние Ельцину или Путину, когда они стоят в храме со свечкой? Да, может, это выглядит неестественно. Но, может, это их истинная душа, которая была зажата в советское время. Каждый человек может вернуться к Богу. Публичному человеку это сложнее, но он имеет на это право.