«Озеро надежды замерзло»: театральный каминг-аут

Щуплый очкарик в курточке нарезает на катке круги по льду. С него не сводит глаз бабушка — грузная, в войлочных ботах и мохеровом берете, из-под которого нелепо торчит седая челка. Время от времени она дает ему указания тоном, не терпящим возражений. Бабушка и внук. Он давно стал признанным режиссером, Рига и Москва жарко обсуждают его спектакли, но через два часа вы поймете, что все это неважно, что он по-прежнему остался этим мальчиком на коньках, сходящим с ума от того, что он не такой, как все, что его не понимают ни зрители, ни актеры. А первой из тех, кто не понимал или не хотел понять, была все-таки она, бабушка. И забыть это невозможно.

«Озеро надежды замерзло» — это вторая часть театрального каминг-аута, исповедального спектакля Владислава Наставшевса в Новом Рижском театре. Спектакля настолько откровенного, что в какой-то момент хочется стыдливо отвести глаза: нет, так не бывает, не может человек о себе и своем детстве рассказывать столь бесстрашно. Как будто он человек без кожи.

Фото: Ансис Старкс

Мальчик меж тем разворачивает конфету, высыпает с фольги прямо в рот шоколадные крошки, как делают только в детстве, и кладет серебряный кусочек на патефон. Тот начинает светиться, пластинка — вертеться, и звучит ария Татьяны: «Вообрази, я здесь одна, никто меня не понимает…» Татьяну перебивает грубый окрик: «Сколько уже можно это слушать?!» На этом сочетании щемящей лирики, гротеска и фарса режиссер построил весь спектакль. В нем много таких смешных моментов, так что даже традиционно сдержанная рижская публика начинает хохотать, и такой финал, что невозможно удержать слезы.

На сцене всего четыре актера. Каспарс Знотыньш — Влад, он все время на коньках, едет и едет по тонкому льду, падает, разбивается и снова встает на ноги, он мастерски копирует, даже чуть-чуть пародирует пластику и интонации самого режиссера и вызывает доверие с первых же минут. Вилис Даудзиньш — Бабушка. Он играет женскую роль в лучших традициях херманисовского театра, когда-то потрясшего Москву своей «Соней» по рассказу Татьяны Толстой. Это тоже уже не психологический театр, а некая сказочная условность, он человек-кукла, что особенно очевидно в сцене в бане. Наставшевс при всей своей тонкости отчаянно пускается здесь в путешествие по раблезианским низам. Он сознательно снижает пафос, переосмысляя все высокое в материально-телесном плане. Такого веселого и отчаянного гротескного спектакля я у него еще не видела.

Фото: Ансис Старкс

Именно в этом ключе играет замечательная Мария Линарте — играет собаку, и это высший актерский пилотаж, и подружку детства героя, с которой, кто знает, могло бы что-нибудь получиться, если бы не вечное бабушкино: «Не женись на латышке!» и «Бойся женщин — они хотят только забеременеть и тянуть с тебя деньги». Ну или автору хочется думать, что что-нибудь получилось бы, если бы ему не мешали. Нам ведь всегда мешают другие, а сами мы ни в чем не виноваты. У Влада и Марии есть восхитительная сцена, когда под песню Анны Герман «Мы эхо друг друга» они танцуют и проживают все то, чего не было и не могло быть в действительности. В сущности, весь спектакль — это путешествие не только во времени (бабушка-то давно умерла), но и в параллельные, воображаемые миры.

Арис Матесовичс играет самого себя, то есть Актера. Режиссер поручает ему важную для себя роль, и в их диалогах как на ладони предстает вся драма непонимания и отчаяния постановщика на репетициях. Потом он же виртуозно воплотит картинки на телевизионном экране (бабушка переключает каналы) — от кенгуру до Бритни Спирс и прогноза погоды, и тут уже зал зааплодирует, чего в Риге во время спектаклей вообще, кажется, не бывает. А закончит все драмой несостоявшегося артиста, когда насильно заставит режиссера слушать в своем исполнении монолог Тригорина. Тут выяснится, что хрупкий смешной режиссер на самом деле гораздо сильнее брутального, олицетворяющего в спектакле грубое начало жизни актера.

Фото: Ансис Старкс

В предыдущем спектакле «Озеро надежды» Наставшевс рассказывал о своей маме — там была гениальная Гуна Зариня и полное единение уморительного и нежного спектакля с залом. «Озеро надежды замерзло» — гораздо трагичнее. В программке есть фотография: бабушка с родственниками в 1978 году. О, эти сумрачные взгляды советских никогда не улыбающихся женщин в жутких пальто и сапогах! Бабушка все в том же неизменном берете смотрит строго и крепко сжимает в руках сумку. Судя по всему, она так же крепко держала в руках судьбу дочери и внука и искренне полагала, что без нее они пойдут по миру. «Кому ты нужен в этом театре? Разве ты сможешь там заработать на жизнь?!» В сущности, она всего лишь хранила ту систему ценностей, которая помогла ей выжить. Когда она отказывается лечить умирающую собаку — «На какие шиши?» — внук в ярости кричит ей страшное. И потом добавляет: «После твоей смерти на твои деньги я поставил два первых своих спектакля». Этот диалог продолжается и, похоже, не кончится никогда.

Люди стараются никого не пускать в свои семейные тайны. И это огромная смелость — вывернуть наизнанку не чеховских героев, а себя самого. На такое способны лишь настоящие художники: у Йоко Оно был знаменитый перформанс Cut Piece («Отрежь кусок»). Зрители поднимались на сцену и отрезали по кусочку ее платья, она в итоге оставалась в лохмотьях и почти голая. У Наставшевса редкий и хрупкий лирический дар, в его лучших спектаклях очевидна их оригинальная поэтическая природа. И все-таки почему так беспощадно он рассказывает о несомненно любимой и любящей бабушке? И почему замерзло озеро надежды?

У каждого зрителя будут свои ответы. Вот один из них: травмы детства никуда и никогда не исчезают, но что-то необратимо меняется, когда те, кого можно в них обвинить, уходят навсегда. Ты остаешься один на один с ледяной реальностью, и сколько ни швыряй в ярости помидоры о белую глухую стену (еще одна ключевая сцена), ее не прошибешь. Остается лишь вспоминать — в финале внук подарит бабушке единственную лирическую сцену, ее монолог о войне — и пытаться обнять. «Так хочется жить» — это последние слова и героини, и самого спектакля. И еще песня, музыка слов и музыка голоса, вызывающие личные дорогие воспоминания уже не автора, а тех, кто сидит в зале. Несмотря на «ледяное» название, финал получился совсем не безнадежным.