Художник Таус Махачева: Считать, что какая-то страна является лидером прогресса — это нечто колониальное
Ɔ. Простите, я не успел распечатать вопросы, буду задавать их по памяти.
Я очень рада, что вы не потратили бумагу.
Ɔ. Почему?
Из-за желания сохранять природу. Как-то с моим знакомым разговор зашел о мусоре, и он мне сказал: «Таус, ты понимаешь, что самой идеи мусора 60 лет назад вообще не было, особенно в деревне. Остатки еды перерабатывались, упаковок пластиковых не было».
Я не делаю ничего экстраординарного. Просто лишний раз не использую бумагу, не покупаю пластиковые пакеты и бутылки. У меня дома стоит девятнадцатилитровый баллон, откуда я переливаю себе в стеклянную бутылку воду. У этих мер простая задача — чтобы планета просуществовала дольше.
Ɔ. Вы учились в Лондоне, переехали из Дагестана в Москву, ваш образ жизни назовешь скорее западным. Вы с этим согласны?
Я не знаю, что такое западный образ жизни. Я общаюсь с людьми из Мексики, Франции, Бейрута и Англии — и со всеми нахожу общий язык. Это нечто колониальное — считать, что какая-то страна является носителем знания и лидером прогресса, а какая-то страна — получатель этого знания, которому нужно объяснять, как жить. Мне эти разделения и поучения не близки.
Ɔ. Мне кажется, что в Европе некоторые процессы более развиты. Выборы честнее, например.
Я считаю, что страны развиваются одинаково. Для триеннале в музее современного искусства «Гараж» я придумала специальное меню, из которого можно было заказать суп «Барятинский», названный в честь генерала, который присоединил Дагестан к России. Съесть его можно было «усатой ложкой» — это копия ложки из Дагестанского музея изобразительных искусств, которую использовали мужчины, чтобы не замочить усы во время еды. Аналоги были и в викторианской Англии. И вот ты покупаешь «Барятинский» суп, ешь его ложкой, и это маркеры двух таких разных цивилизаций. Тогда ты задаешься вопросом: а что является стандартом прогресса?
Ɔ. То есть нет чего-то, к чему должны стремиться все страны?
Нет никакой правильной модели существования, в том числе и художественного. Есть страны с более развитыми системами социальной и художественной поддержки — этого хотелось бы пожелать и России. Но признавать какую-то страну лучшей… Из этого простого ощущения превосходства всходят войны.
Ɔ. Темы ваших работ обычно связаны с Дагестаном. Что зрители, не бывавшие там, могут из них узнать?
В моих работах есть микро- и макроуровни. Смыслы видеоработы «Канат», где Расул Абакаров, канатоходец в пятом поколении, ходит по канату, натянутому над обрывом между двумя скалами, переносит картины из одной точки в другую, понимает и директор центральной европейской художественной институции, и сотрудник российского регионального музея, потому что работа передает ощущение, знакомое всем музейным работникам мира. Работа «Байда» — про дагестанских рыбаков, но и про беженцев, которые тонут во всех морях, и про гибель вообще. Моя выставка называется «Облако, зацепившееся за гору». Но оно отцепилось и полетело дальше. Помимо контрапунктов, связанных с родной землей, облако проходит над многими странами.
Ɔ. Есть ли нечто, за что Дагестан можно назвать прогрессивным?
Этих вещей миллион. Например, адаптивность моего народа. Может, для кого-то это не маркер прогресса, но, по моему мнению, адаптивность и самоирония — это именно что прогресс. Все мои проекты связаны с Дагестаном. Часто меня вдохновляют люди: например, история смотрительниц дагестанского музея Марии Коркмасовой и Хамисат Абдулаевой, которые в начале 1990-х спасли полотно Родченко «Абстрактная композиция» от грабителя. Моя подруга, супергероиня Супер Таус, благодаря им решила поставить памятник тихому, невидимому труду музейного сотрудника.
Ɔ. Как появился проект «Байда»?
Я участвовала на выставке в музее Помпиду, где встретилась с куратором Кристин Марсель, она предложила что-то сделать для Венецианской биеннале. Я съездила на research visit. Стала листать каталоги старых биеннале — оказалось, что раньше работы продавали, и биеннале функционировала как ярмарка, представляете! Потом я уехала в Дагестан и спустя какое-то время услышала историю про рыбака Шамиля Фиксу, девять дней проведшего в море с перевернутой лодкой, а потом и другие похожие истории. Он привязывал себя к лодке, чтобы родные смогли найти тело. Меня это поразило: люди уходят в море как в последний раз, и это просто образ жизни. Мы нашли Шамиля Фиксу, нашли еще других рыбаков с похожими историями. Я ездила еще пару раз в архив в Венеции и говорила с тамошними рыбаками. Тим Этчеллс написал текст на основе 70 страниц этих интервью. Мы поехали в Дагестане снимать видео для работы, жили в селе Старый Терек. Утопили лодку, но съемка не получилась. Утопили вторую, сняли. В итоге работа выглядела как объявление, анонсировавшее, что перформанс проходит ежедневно по таким-то координатам в Адриатическом море и онлайн можно посмотреть документацию перформанса. Конечно, никакого перформанса в море не проходило, а была только фиктивная видеодокументация с закадровыми голосами любителей искусства, которые озвучивали все сомнения художника, связанные с этой работой, и о том, как вообще можно сделать художественную работу о тонущих вокруг нас людях.
