Художник Ирина Корина vs драматург Михаил Дурненков: Мы живем в «джунглях» с китайского рынка

Михаил Дурненков: Расскажи про название выставки. Может я нахожусь под влиянием стереотипов, но от слов «Прощание с вечной молодостью» веет трагедией.

Ирина Корина: Когда меня позвал поучаствовать Коля (Николай Палажченко, арт-директор «Винзавода». — Прим. ред.), я сначала подумала, что название и впрямь какое-то обидное. Потом решила, что так как молодость «вечная», то, значит, я с ней не могу попрощаться — тут вставлено слово, которое все меняет.

Михаил Дурненков: Но вообще прощание с молодостью можно принимать как нечто положительное? Например, ты перестал быть начинающим художником, а стал художником зрелым.

Ирина Корина: Я считаю, что нет каких-то начинающих или зрелых художников. Это все полная чепуха. Это просто для удобства регламентации участия в конкурсах и для подсчета размера гонорара за работу. Художник либо уже в три года художник, либо вообще нет.

Михаил Дурненков: Можно неприличный вопрос? Как ты думаешь, что людям нравится в твоем творчестве? Ты никогда не задумывалась, зачем им это нужно?

Ирина Корина: Может, и не нужно. Это нужно мне.

Михаил Дурненков: Ты явно востребованный художник. Мне интересно, как ты себе отвечаешь на вопрос, почему ты востребована?

Ирина Корина: Многие говорят мне, что у меня веселые работы — поэтому, наверное, они нравятся кому-то. Хотя меня это удивляет — я считаю, что мои работы чудовищно мрачные и грустные, и делаю я их от тоски.

Михаил Дурненков: Современное искусство иногда меня пугает. Например, когда оно притворяется театром, все эти перфомансы. Я каждый раз задаюсь вопросом: это еще театр или уже современное искусство?

Ирина Корина: А разве важно, как это называть?

Михаил Дурненков: Для меня важно, потому что это маркер того, к чему подключаться, от чего получать удовольствие.

Ирина Корина: Я об этом тоже, кстати, очень часто думаю, важно ли, как нечто названо. Потому что на самом деле —  это же известный психологический феномен — пока человек испытывает сильную эмоцию, ему очень сложно озвучить слова, связанные с ней; но если человек сумел рассказать о своем чувстве кому-то, назвать свое переживание, структурировать, в язык превратить — эта эмоция побеждена.

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Михаил Дурненков: Одна половина мозга «задавливает» другую.

Ирина Корина: Да, и ты в состоянии смотреть отстраненно. Это некий шаг к преодолению кризиса, например.

Михаил Дурненков: То есть, когда тебя заставляют формулировать название выставки или произведения, ты чувствуешь, что «разрушается мгновение»?

Ирина Корина: Да. Я поняла, что могу формулировать только после открытия выставки.

Михаил Дурненков: Я понимаю, о чем ты говоришь. При написании пьесы важно не знать сюжет полностью. Потому что если знаешь — будет скучно, а если тебе будет скучно, то будет скучно зрителю и читателю. Ты просто получаешь вдохновение от того, что шаг за шагом движешься в неизвестном направлении. Например, вместе с героем пьесы заходишь в дом и не знаешь, что вас там ждет. Мне кажется, это важно.

Ирина Корина: Да, это так. Ты понимаешь, о чем работа на самом деле, только когда она уже закончена.

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Фото предоставлено пресс-службой

Михаил Дурненков: Почему твоя выставка стала завершающей в цикле «Прощание...»?

Ирина Корина: Изначально такого в планах не было. Разговоры о выставке велись с Колей Палажченко много месяцев, она обсуждалась как летний проект, но я не могла что-либо придумать, из-за чего мы постоянно переносили дату начала выставки, пока не оказалось, что подошел конец «Прощания…», и потом естественным образом она оказалась завершающей.

Михаил Дурненков: А могла бы ты резюмировать, хоть тебе это и не очень, возможно, понравится — о чем твоя выставка?

Ирина Корина: Моя выставка — это размышление об архитектуре. Улицы и дома кажутся мне чем-то вроде долин и утесов. У домов есть пристройки, навесы – то, что можно назвать «постархитектурой». То есть тем, что находится вне ведения архитекторов. Архитектор придумывает проект, продумывает некую режиссуру постройки, а потом сдает объект и больше не имеет к нему отношения. А в здании начинается жизнь. Могут пристроить ларечек рядом, пирожки продавать. Возникают микрообъекты, которые можно считать декором здания. Все, что я делала для этой выставки — это как бы такие пристройки.

Михаил Дурненков: Правильно ли я понял, что, создавая некий архитектурный ландшафт, ты как бы возвращаешь зрителя к природе?

Ирина Корина: Не совсем. Я люблю природу, дачу, лес, снег, Сибирь, но я воспринимаю это, как Марс, то есть как место, где в реальности побывать очень непросто. Природа остается только в голове: какие-то воспоминания и сны. В городе природа существует только в виде рекламы туристических агентств и тому подобного. Это такие джунгли с китайского рынка. И мы в них живем.