Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича

[bigallery list="1957048"]

Действующие лица:

Вольдемар Аркадьевич, режиссер спектакля и исполнитель роли Старого Сталина.

Владимир Кудрявцев, исполнитель роли Молодого Сталина

Валентина, медсестра и подруга Старого Сталина в исполнении Анны Крылатой, ближайшей помощницы Вольдемара Аркадьевича

Владимир Ленин в исполнении Захара Корякина

Лаврентий Берия в исполнении Гии Ркацители

Никита Хрущев в исполнении Алексея Балабанова

Терентий Грибс, автор пьесы

Человек из министерства

Охранники Сталина, врачи, члены политбюро, журналисты

Министр культуры в виде двух телеграмм

Президент в виде кашля над сценой

Сцена первая. Ночные стражники

Ближняя дача Сталина в Кунцево.

Первый: Быть того не может.

Второй: Я тебе клянусь.

Первый: Не может!

Второй: Клянусь! Он сам рассказал.

Первый: Тебе?

Второй: Холодно, как в январе. Почему так холодно? Мне кажется, холодно оттуда (показывает на дом).

Первый: Тебе в последние дни так много всего кажется, что тебя пора пристрелить.

Второй: (вдруг говорит прерывисто и взволнованно) Ты ведь знаешь, как он не любит, когда к нему внезапно приближаются? Потому я к нему вчера шел, гремя и топоча ногами, как слон, как стадо слонов…

Первый: Ты рехнулся, чертов идиот! Ты все-таки рехнулся!

Второй: …как стадо слонов, чтобы он заранее знал, что я подхожу, чтобы издалека слышал, чтобы не кричал на меня, как тогда…

Первый: Когда ты от страха обмочился? Как он потом хохотал! Только он мог хохотать, глядя на тебя. Другой бы расстрелял на месте такого охранника.

Второй: Какой другой?

Первый: Я для примера. Конечно, никакого другого…

Второй: Для какого примера? Зачем нам этот пример?

Первый: Я ничего такого — не говорил. Клевещешь? На охранника товарища Сталина?

Второй: Я-то, может, и обмочился…

Первый: Может?!

Второй: А знаешь, почему? Не потому, что он закричал, не потому! Когда я внезапно подошел к нему, он поднялся над столом на несколько метров и молча, тихо, нежно поплыл на меня...

Первый: Что ты несешь! Провокатор!

Пауза.

Первый: Ну, как жена, дети?

Второй: По-прежнему. Жена днем на работе, вечером при мне. И при детях. Наташка как на уроки труда начала ходить, с тех пор мечту не предавала: поварихой, говорит, буду во взрослом возрасте. А Петя этнографом хочет стать.

Первый: Что за ребенок, который хочет стать этнографом? Ты сам хоть знаешь, что это такое?

Второй: Петя объяснил. Я его ремешком, вот этим, со звездой, отоварил, он утих. А сейчас опять — этнограф, говорит, я, исследователь. Народы дальние меня беспокоят. Люблю их, и все тут. Я опять свой звездный ремешок достал, но он вытерпел. Не хныкал даже. И раны пятиконечные — пальцем не тронул. Герой, что ли, растет... Я его потом подорожником лечил...

Первый: Ты его к врачам водил?

Второй: К каким врачам?! Товарищ Сталин врачам не доверяет, и я врачам не доверяю. Он приказал сжечь истории своих болезней, и я сжег истории своих болезней, и истории детей сжег, хотя они совсем короткие были, абзаца на три. А своего личного врача, Виноградова, товарищ Сталин приказал арестовать…

Первый: Он будет мне рассказывать!

Второй: И еще требовал: «Обязательно закуйте его в кандалы! Сразу, в кабинете — в кандалы!»

Первый: Да я это сам тебе рассказывал!

Второй: Вот именно. И сам теперь говоришь — покажи сына врачам. Они все в кандалах. Я таким не доверяю.

Пауза. Вдруг второй снова взволнованно начинает говорить.

Второй: А эта фраза: «Охраняй и властвуй»? Зачем он мне ее сказал? В тот четверг, когда ты опоздал на проверку...

Первый: В тот четверг ты опоздал на проверку! Ты! Как тебя терпят, терпят-то — как?

Второй: Он подозвал меня. Я пошел, опять громко топоча, как слоновье стадо. Но он же сам меня звал, потому вот так рукой сделал, мол, потише шагай. И потому я подошел к нему бестопотно.

Первый: Бестопотно? Вот ты урод.

Второй: А на столе лежит бумага, то-о-о-оненький листик лежит, и он мне на него показывает, а там его рукой написано: «В итоге победу одерживает только смерть».

Первый: Да-да. Я помню, я тоже видел. Случайно.

Второй: Так почему удивляешься, что он вчера мне сказал, что видел Ленина?

Первый: Потому что… Сам понимаешь, почему!

Второй: Потому что если товарищ Сталин…

Первый: Видит призраков…

Второй: Разве товарищ Ленин — призрак?

Первый: Нет, ты все-таки рехнулся, чертов идиот! Не живой же Ленин приходил?!

Второй: Значит — призрак?

Первый: (почти плачет) Черт бы тебя побрал!

Второй: Значит, по-твоему, товарищ Сталин лжет?

Первый: Это ты сказал. И я этого не слышал.

Пауза.

Первый: Мы же видели Ленина в Мавзолее. Мы вместе ходили. Он лежит. Потому что мертвые не могут встать.

Второй: Он же не под землей лежит. И у него… у него все есть — руки, ноги, всё…

Первый: Мёртвые не могут встать и пойти! Понял?!

Второй: А ради товарища Сталина? А если лично к нему? Если?..

Пауза.

Первый: Ну? И что Ленин?

Второй: Товарищ Сталин сказал, что призрак Ленина жутко матерился. А потом говорит: «Коба, я тебе оставил великое государство, а ты его просрал».

Первый: Все! Сейчас пристрелю!

Второй: (в полусумасшедшем восторге) А товарищ Сталин говорит: «Как просрал? Границы крепки, страна огромна, люди послушны, амбары полны, здания упираются в небо, а все души — веруют в тебя-Отца, в меня-Сына, и в пролетарский рай, куда устремлены сотни счастливых миллионов».

Первый: Ну?

Второй: Что ну?

Первый: А Ленин что?

Второй: Ты, говорит, как и я, скоро превратишься в труп. А значит — ты все просрал, все, что я тебе оставил. Потому что, когда властелин превращается в кусок холодного мяса, двуногий, двурукий, одноголовый кусок мяса, — какой же это властелин?

Первый (направляет ружье на Второго): Ты готов? Сейчас превратишься в кусок мяса, и все скажут — какой же это охранник?

Второй: Да тебя на месте расстреляют за то, что убил охранника товарища Сталина. Стой да слушай.

Первый: Я больше не могу.

Второй: Тсс!

К ним приближается Иосиф Сталин. Под гримом угадывается режиссер Вольдемар Аркадьевич. Не обращая на них внимания, Сталин декламирует стихи:

Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.

А в песне его, а в песне —
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.

Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.

Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.

Сказали ему: «Проклятый,
Пей, осуши до дна...
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»

Уходит.

Второй: Пристрели меня. Очень жутко мне.

Первый: Держи карман шире. Мне что, одному тут оставаться?

Второй: Пойдёшь к внешней охране. Пригреют.

Пауза.

Первый: Это же его стихи?

Второй: Да, он писал в детском возрасте... Ты что... Не учил в школе? Что за школа была?

Слышен глухой стук.

Первый: Он упал?

Второй: Что-то упало.

Первый: Иди. Иди проверь.

Снова глухой стук.

Первый: Он ведь не может упасть дважды? Если уже упал?

Второй: А если на него напал товарищ... Ленин…

Первый: Заткнись, гнида, троцкист, взбесившийся пес, гидра…

Второй: Врача? Виноградова? Из тюрьмы?

Первый: Чертов идиот!

Второй: Тогда Валю! Надо разбудить Валю! Если ложная тревога, ей он голову не снесет, ее он пощадит…

(идут за Валей быстрым шагом, и, заражаясь друг от друга ужасом, убегают)

Сцена вторая. Полуфабрикат-с

Через несколько секунд охранники возвращаются вместе с режиссером Вольдемаром Аркадьевичем, который играл Сталина. Раздаются аплодисменты, сверкают фотовспышки. Режиссер отдает одному из охранников-актеров трубку, тот бережно ее принимает, другому отдает китель генералиссимуса и остается в черной водолазке и белых брюках. Подходит к микрофону.

Сталин: Мы представили журналистам и избранным гостям первую сцену из будущего спектакля об Иосифе Сталине. Театр понимает, в какую раскаленную общественную обстановку он внедряется с этим спектаклем. Казалось бы, не лучше ли просто обойти эту тему и не нарываться на огонь со всех сторон, ведь недовольными окажутся и сталинисты, и антисталинисты, и консерваторы, и либералы... Но мы принимаем вызов Истории. Понимая... Но лучше я дам слово автору, Терентию Грибсу. Его дело формулировать, а наше — играть.

(из глубин сцены возникает Терентий)

Терентий: Я согласен с Вольдемаром Аркадьевичем: недовольными окажутся все, и мы к этому готовы. Ведь сейчас толком никто не понимает, во что мы верим и куда идем, и поэтому неприкосновенным объявляется все: и прошлое советское, и прошлое имперское, и царь, и цареубийцы, и церковь, и те, кто сносил храмы. Впрочем, это только кажущийся парадокс, и он легко объясним: власть должна быть права в любых своих решениях и проявлениях, а потому она верно поступала и в 1905, и в 1917, и в 1937, да во все годы... Нашу страну сотрясает много кризисов, но главный я бы определил как «кризис перепроизводства святынь». Одной из таких святынь, увы, оказался Иосиф Сталин...

В зале шум, на сцену выходит Человек из министерства культуры.

Человек из министерства: Министр сожалеет, что не смог прийти на представление. Но он прислал приветственную телеграмму: (достает из портфеля, зачитывает) «Спасибо театру за то, что он прикладывает к нашей исторической травме подорожник правды» (аплодисменты). И, как водится, медаль (под овации режиссер устало подставляет грудь, человек из министерства прикрепляет медаль и сходит со сцены).

Сталин: Я благодарен поддержке министра. Самое главное сейчас: выпускать произведения искусства, чуждые придыханию и священному трепету: этого и так предостаточно и в нашем искусстве, и в нашей жизни. Я рад, что министр вместе с нами верит в очистительную силу смеха. Конечно, наш смех будет глубок и точен. Он будет горек. Это не смех комиксов, а смех трагифарса, который даст нам возможность начать освобождаться от тени, которая нависает над страной почти столетие. Начать выздоровление. Начать освобождение. Я не люблю пафоса. Но я бы хотел, чтобы наш спектакль стал началом грандиозных похорон сталинизма.

На сцену опять врывается Человек из министерства. Он взволнован.

Сталин: Что, снова орден? По-моему, на сегодня хватит?

Человек из министерства: Потрясающая новость! Министр позвонил! Он рассказал президенту, что вы сейчас показываете публике отрывки... Президент посетовал: какая жалость, что меня не пригласили...

Сталин: Мы... Мы не надеялись... Даже не предполагали...

Человек из министерства: Президент все понимает! Он так и сказал: понимаю, что меня не позвали из скромности, вряд ли Вольдемар Аркадьевич намеревался меня проигнорировать.

Сталин: (аккуратно усмехается) На сцене императорского театра игнорировать императора? На премьеру, в царскую ложу, конечно...

Человек из министерства: Он хочет посмотреть сейчас!

Сталин: В каком смысле?

Человек из министерства: Сейчас президент обедает в компании министра культуры. Президент знает, что вы уже показали начало, и он был бы рад, если бы вы изыскали возможность показать ему продолжение. Пока идет обед. Минут на тридцать всего или даже меньше. Когда обед закончится, мы дадим сигнал.

Сталин: А как он увидит...

Человек из министерства: Об этом не беспокойтесь. Трансляция уже пять минут как идет. Президент сказал: любопытно глянуть, как там моего предшественника показать собираются.

Сталин (поднимая голову вверх): Приятного аппетита, господин президент!

Человек из министерства: Ответить не может, но слышит и видит.

Сталин: А про предшественника... (осторожно смеясь, обращается в зал) Юмор у нашего президента непревзойденный.

Человек из министерства: (показывает на часы) Обед в разгаре, приступайте.

Сталин: Польщены вниманием, но это ведь еще не готовый продукт, так сказать, полуфабрикат-с. Мы бы хотели...

Человек из министерства: Ушам не верю. Вы что, отказываете президенту? Вольдемар Аркадьевич. Такое внимание. Мне неловко даже второй раз...

Сталин: Почему отказываю? Слово какое-то нашли! Я просто хотел в наше оправдание...

Человек из министерства: Он все, все понимает. Он любит театр, и знает, чем репетиция отличается от премьеры.

Сталин: Господин президент, строго не судите.

(удаляется)

Сцена третья. Пульс товарища Сталина

Кремлёвская свита и Валентина (подруга и медсестра отца времен), собрались вокруг лежащего на диване Сталина, который бездвижно смотрит в одну точку.

Молотов: (шепотом) Куда он смотрит?

Берия: Что он видит?

Хрущев: На что он указывает?

(сморят туда же, вверх и налево)

Берия: Ты что-то видишь?

Молотов: Ничего.

Хрущев: И я ничего.

Берия: А он — видит! И так было всегда!

Берия и Молотов бросаются на колени, к руке Сталина, но Берия опережает, и начинает неистово целовать Сталину руку. Входят два врача. Их приход ничего не меняет в поведении Берии.

Первый врач: Нам нужно переодеть то… то… то…

Второй врач: …варища Сталина.

Первый врач: И снова осмотреть его необхо… хо… хо…

Второй врач: …димо.

Молотов (глядя на почти впавшего в беспамятство Берию): Я полагаю, достаточно ограничиться товарищеским рукопожатием.

(Молотов подходит к другой руке вождя и с преданностью, с глубоким вздохом пожимает ее. В свите происходит раскол: одна часть подходит к руке за целованием, другая выстраивается для рукопожатий. Незадействованной в противоречивом ритуале остается только Валя — она всхлипывает в углу).

Молотов: (врачам) Какая у него влажная ладонь! Что это значит?

Первый врач: У ладонного потоотделения есть несколько причин... Причина первая…

Второй врач: Сначала нам нужно переодеть и осмотреть. Мы же впервые тут! (первому, тихо) Говорить буду только я, ты не начинай даже, я приказываю, я умоляю...

Молотов (Берии, который, слегка опьянев от поцелуев, отошёл наконец от сталинской руки): Думаешь, ему это понравилось?

Берия: Я не мог иначе.

Валя: Он знал, он все знал. Он мне вчера говорит: «Видишь, Валентина, как заходит солнце? Ранней весной в Москве так редко можно увидеть солнце» (свита недоуменно переглядывается). Ах, вы не понимаете! (продолжает всхлипывать)

Первый врач: Можно, мы посчитаем пульс?

Первый врач подходит к Сталину, берет его правую руку. Но врача так трясет, что он все время роняет руку вождя, и, смертельно бледный, продолжает отсчет снова и снова. Сталин поднимает вверх левую руку. Он будто указывает в ту сторону, куда раньше так упорно смотрел. Все, как заворожённые, смотрят в пустоту, надеясь разглядеть какой-то знак или хоть что-то, что могло приковать столь пристальное внимание генсека. Слышен шепот свиты: «Куда он показывает?» «На что он указывает?» «Ничего не вижу!» «А я вижу» «Что?» «Сам присмотрись» «Не вижу! Расстреляю своего окулиста, падлу».

Шепот охранников: «Врачи подонки, даже глазные» — «Глазные особенно, они ведь на зоркость влияют» — «В том числе на политическую». Кто-то из свиты: «Кто-нибудь заткните охрану!».

В этот момент появляется еще один Сталин. Его никто не замечает.

Сталин: Ха. Указывал. Никуда я не указывал. Я хотел схватить за глотку — их всех, по очереди; мое сердце сдавила жалость, что я так и не успел сделать — их всех, по очереди — мертвыми.

А потом мне стало плевать (рука первого Сталина опускается). Похолодели ноги, до колена, я хотел приказать, чтоб их укрыли одеялом. Но язык не слушал меня. Я даже рот открыть не сумел. Даже. Не сумел. Открыть. Рот. Меня поразило, что сразу похолодели два сросшихся пальца на правой ноге. Значит, закончилось чудо. Даже в Сибири, в ссылке, в жуткие холода, когда все тело обращалось в едва дышащий, едва колышущийся на ветру кусок льда, эти два маленьких героя не мерзли. Никогда! Не поддавались они холоду и в зимнем Петрограде, и в Крещенские морозы в Москве. Нигде! А тут, на теплой даче — прекрасный у меня истопник, как долго я их перебирал! — на теплой даче, в начале весны, пальцы первыми дали предательский сигнал: «Нам холодно! Укутай нас!». Значит, чудо закончилось (закуривает, садится, со злым весельем смотрит на суету вокруг своего тела). Теперь-то можно (пауза). И — никого. Даже Ильич, который посещал мои видения регулярно, не пожелал прийти в предсмертные галлюцинации...

Над сценой раздается грандиозный хриплый кашель.

Хрущев: Будьте здоровы, господин президент!

Сталин: (в гневе) Следуйте тексту!

(в зале оживление)

Первый врач: Мы должны…

Второй врач: (перебивает первого) …поставить товарищу Сталину пиявки.

Первый врач: По восемь…

Второй врач: ...за каждое ухо…

Приступают. Валя рыдает все сильнее.

Сталин: По восемь за каждое ухо… Пиявки приступили к работе во благо партии и народа. Мне лучше не становилось, а шестнадцать крохотных уродцев, восемь за левым ухом и восемь за правым, наливались моей кровью на глазах соратников. И вот мы с товарищами любуемся друг на друга, и я слышу запах их страха — они боятся меня, друг друга, самих себя. Они растеряны, подобно актерам, которых выпустили на сцену, но текста — не дали. Что же делать? Вдруг промолчим слишком длинно? А если заговорим неуместно? Все может принести смерть — и слово, и молчание...

Он приближается к краю сцены.

Сталин: Нам продолжать? Президент не закончил обедать?

Человек из министерства: Подают десерт. Продолжайте, мы дадим сигнал.

Сцена четвертая. Усики выращивает нам на радость

Появляется Ленин.

Ленин: Пламенный колхидец! Чудесный грузин!

Сталин: Владимир Ильич! Я ждал! Здравствуйте?

Ленин: Здоровья нам друг другу желать глуповато.

Сталин: Потому что поздновато?

Ленин: Мне-то уж точно. А вы еще...

Сталин: (трогает свой пульс) Вроде жив пока.

Ленин: (указывает на группу соратников вокруг тела Сталина) Когда пульс прервется, они вас ко мне подложат...

Сталин: Подложат?

Ленин: Все веселее будет, а то у меня там скука смертная... Ходят, пялятся и молчат... Тишина жуткая, нерушимая, три года назад муха залетела, как я был рад ей! Я бы стоя ее поприветствовал, если бы мог. Но ее убили, а мавзолей на время охоты закрыли. Лейтенант и два майора гонялись за крылатой тварью, как три циркача, я девять дней потом эту чудесную сцену вспоминал, и посмеивался, но тайно. Вот так... Правда, усы кололи нижнюю губу, меня же почти не бреют. Все восхищаются — ах, у него растут усики, ах, тридцать лет как мертв, а усики нам на радость выращивает, уж не воскреснуть ли намеревается наш любимый, наш родной?..

Слышен глухой удар.

Берия (шипит, трясясь от гнева): Вы что натворили? Вы уронили зубы товарища Сталина!

Первый врач: Нам нужно было опустошить полость…

Второй врач: Он не нарочно, он от благоговения…

Первый врач: Что значит — он? Это ты уронил…

Второй врач: Я сам себя, что ли, локтем толкнул?

Первый врач: У меня никогда не было локтей...

Второй врач: Что ты несешь? А!.. Так хочешь получить мою кафедру?

Первый врач падает на колени.

Первый врач: Он бредит. Мы искупим.

Второй врач падает на колени.

Второй врач: Я брежу. Мы искупим.

Берия: Под трибунал пойдете! Оба!

Сталин и Ленин хохочут, правда, Сталин хохочет с горечью.

Сталин: Выронили зубы товарища Сталина… Стремясь опустошить полость… Да, это посильней Фауста...

Ленин: А вы не представляли, что однажды подле меня ляжете? Что у нас впереди — совместная вечность?

Сталин: Бывало... Когда приходил в Мавзолей... Это же бессмертие?

Ленин: Паршивенькое... Но уж какое есть. А какие будут к нам очереди! Коммунисты Таиланда, Франции, Бангладеша, Германии... Со всего мира потянется могучий коммунистический поток, а мы будем лежать рядом, и ти-и-и-и-ихо, ти-и-и-и-ихо так разговаривать... У меня там есть кое-какие забавы, я покажу...

Сталин: Забавы?

Ленин: Покажу!

Сталин: А если смерть меня не примет? Если оставит лежать тут годами? Оставит им на посмешище, им на поругание!..

Ленин: На этот счет не расстраивайтесь. Вы умрете на рассвете. Гарантирую (протягивает ему бритвенные приборы). А пока... Вы... Чувствуете мою просьбу? (Сталин принимает приборы и начинает подравнивать Ленину усы и бороду). Да! Великолепно! Как тогда, в октябре семнадцатого!.. Чтобы я мог наконец смеяться и не колоться! Да! И сбоку, сбоку... Без широких жестов! Действуйте как тогда...

Сталин: Перед вашим выдающимся, историческим выступлением!

Ленин: Вы тогда превосходно подровняли мне бороду и усы! Я знал, кому поручить (косится на слишком размашисто гуляющий бритвенный нож). Вы бреете или дирижируете?

Сталин: Тогда было трудно добраться до Смольного, я еле успел, чтобы вас постричь да побрить... Помните, как в то время открыли доступ к царским винным складам, и стали спиваться все, даже пожарные? Тогда по вашему приказу разбили все бутылки и бочки, и люди лакали вино и водку прямо из канав... Перед тем, как совершить историческое обривание вождя мирового пролетариата, я проезжал мимо Зимнего и видел, как мужики и даже бабы пьют из луж новый революционный напиток...

Ленин: (хохочет) Грязь со спиртом? А почему именно такие образы ваша память сохранила? О том великом времени? Проспиртованная грязь... Почему?

Сталин: А ваша?

Ленин: Эй! Осторожней, колхидец! Тогда, в семнадцатом, вы были почтительней... Жилку не трогайте! Она уже тридцать лет не бьется, а вы все равно не трогайте!..

Хрущев (соратникам): Вы усилили охрану? Сюда не проникнет посторонний?

Берия: Ты взволнован, Никита, потому такие глупости спрашиваешь. Ничего. Мы все сейчас себя не контролируем.

Сталин: Но ведь кто-то же из них убил меня? Кому-то это удалось?

Молотов (вдруг не выдерживает и восклицает): Как же мы теперь без него? Есть у кого-нибудь платок... Я в спешке ничего не взял, совсем ничего...

Хрущев подходит к нему, дает платок и кладет руку на плечо. Молотов начинает плакать, к нему присоединяется Берия. Они делят один платок на троих.

Ленин: (показывая стоящему рядом с ним Сталину на лежащего Сталина) Слышите? Вдох-выход, вдох-выход — и пауза. Предвестие чейн-стокса... Вашего последнего дыхания.

Голос из зала.

Человек из министерства: Десерт окончен.

Сталин: Значит, президент...

Человек из министерства: Ушел, ушел.

Пауза.

Сталин (неуверенно): Тогда мы все?

Человек из министерства: Как угодно.

Сталин (в зал): Спасибо за внимание, спасибо, что пришли... Мы завершаем превью... Ждем на премьере через три недели...

Сцена пятая. Десерт почти нетронутым остался...

Публика расходится. За стол на сцене садятся Вольдемар в одежде и гриме Сталина, в гриме остаются актеры, играющие Ленина, Берию и Хрущева. Рядом с ними Валентина.

Ленин: Публика хорошо принимала...

Хрущев: А главный зритель? (Ленин пожимает плечами) Чей это был осуждающий кашель, а? Прогромыхал над сценой и растаял...

Берия: Так не бывает, Никита.

Валентина: Вольдемар Аркадьевич, звонили из вашего музея...

Сталин: Ну?

Валентина: Просят костюм, в котором вы сейчас выступали. Хотят положить под витрину и написать: в этом костюме в первый раз в роли Сталина...

Сталин: Чего торопятся? Не открыли еще мой музей-то. На юбилей мой открываем, до этого еще год. Глядишь, с такими нервами и не дотяну...

Валентина: (всплескивает руками) Не говорите так!

Ленин: Не надо волноваться, гражданочка.

Валентина: Ах, вы ничего, ничего не понимаете...

Сталин: Выйди из роли. Прямо сейчас выйди. Вот. А в музее, где ордена мои и грамоты, не забудут написать: «Вольдемар Аркадьевич к наградам относился иронически»?

Валентина: Уже написали, я видела табличку. Я должна вам напомнить про сегодняшний день. Расписание у нас такое...

В глубине сцены появляется Человек из Министерства. Он исполнен печали. Валентина не замечает его.

Валентина: Сегодня вечером на Малой сцене творческая встреча с актером, который играл под вашим руководством двадцать лет назад; на Новой сцене творческая встреча с артистом, который играл под вашим началом тридцать лет назад. Вам придется быстро перемещаться из зала в зал, мы закупили для этого машину, знаете, удобные такие, ездят в аэропортах, внутри, мы ее украсили цветами и афишами... По пути вам придется открыть в фойе фотовыставку, посвященную вашему творчеству с первых театральных шагов и до сего дня... (Вольдемар Аркадьевич прикладывает палец к губам, Валентина замолкает).

Сталин: Не томите нас.

Человек из министерства молча протягивает телеграмму Вольдемару Аркадьевичу, тот передает Валентине. Она зачитывает.

Валентина: От министра. Прежнюю мою телеграмму считать недействительной. В архив театра телеграмму не сдавать. Уничтожить в присутствии сотрудника Минкульта.

Хрущев: Господи...

Человек из министерства: Уничтожить надо прямо сейчас.

Сталин: Что, сжигать? А спектакль наш? Тоже сжигать?

Человек из министерства: На сей счет указаний не имею. Где...

Валентина разыскивает телеграмму, смотрит на режиссера, тот кивает, она кладет бумагу в пепельницу, поджигает. Человек из министерства собирает пепел в пакетик и прячет в карман. Собирается уходить.

Сталин: Постойте. Мы же...

Ленин: Если отозвана телеграмма, как нам понимать ход дальнейших событий...

Берия: Хотелось бы ясности.

Человек из министерства приближается, шепчет.

Человек из министерства: Вот я сказал там, при всех. Я сказал, что президент доел десерт. Это я вас пощадил.

Хрущев: Господи...

Человек из министерства: На самом деле он не стал доедать. Корзинка сладкая. С малиной. Почти нетронутая осталась. (пауза)

Ленин: Как нам это понимать, товарищ?

Человек из министерства: Ладно. Проясню. Я могу быть уверен, что все, здесь сказанное, здесь же и погибнет?

Валентина: Зачем такие слова...

Сталин: Погибнет.

Человек из министерства: Министр культуры подошел к президенту. Тот был расстроен. (пауза)

Сталин: Ну же!.. Простите.

Человек из министерства: Это нехорошо, сказал президент, что ваш герой умирает. Не надо смерти.

Сталин: А что же надо?

Человек из министерства: Да, вот именно так, не жалея себя, спросил министр.

Сталин: И?

Человек из министерства: Рождение надо.

Берия: Что, вот прямо с акушерками, в роддоме? Маленького Ста...

Сталин: Шутки, Лаврентий, оставь для лучших времен.

Человек из министерства: (внушительно) Не надо смерти. Расстроился президент. И юмора не надо, фарса. Не время сейчас. Он сказал: «Ступайте вглубь».

Хрущев: Господи...

Человек из министерства: Я вам завидую, честно говоря.

Сталин: Что-что?

Человек из министерства: Потому что президент обычно молчит. Или так говорит, что надо догадываться, голову ломать. А ради вас он столько слов сказал, и все понятно. Все министры позавидовали нашему министру.

Сталин: Что он еще сказал? Очень прошу, не надо больше пауз. У моих артистов больные сердца.

Валентина: У Вольдемара Аркадьевича тоже...

Сталин: Не обо мне речь.

Человек из министерства: (торжественно) Министр, рискуя собой ради вас, сказал президенту: в обществе нет консенсуса по поводу отца времен. Кто-то проклинает, кто-то прославляет. Общество накалено и разобщено. Господин президент, мы хотим знать: как мы относимся к Сталину?

Сталин: Ну а он?

Хрущев: Господи, а он?

Человек из министерства: Долго молчал.

Сталин: А потом?

Человек из министерства: Потом высморкался.

Сталин: Ну а потом?

Человек из министерства: У человека, сказал он, не случайно есть два глаза. Не случайно два, а не один. (пауза)

Сталин: Все-таки решили довести артистов до сердечного приступа?

Человек из министерства: Потому одним глазом надо видеть тирана и палача, а другим — великого строителя государства. Министр спросил... Ей Богу, поставьте свечку за его здоровье, так он за вас сегодня сражался!

Сталин: Поставим! Все поставим! Умоляю — дальше!..

Человек из министерства: Министр спросил: значит, следует воспринимать Сталина как палача-героя? Президент снова высморкался. Тогда министр подытожил... Знаете, я сейчас рассказываю, и сам не верю... Наш министр человек героического склада, вот что я вам скажу. Он подытожил — значит, общественный консенсус будем налаживать на таких основаниях: тиран-строитель и палач-герой? И президент выразительно посмотрел на него. Обоими глазами, Вольдемар Аркадьевич. Обоими глазами.

Человек из министерства удаляется.

Ленин: Если следовать правилам конспирации, надо сжечь и новую телеграмму из министерства. Ту, которая повелевает сжечь прежнюю.

Берия: Иначе будет косвенная улитка одобрения...

Сталин: Что несешь! Какая улитка одобрения?

Берия: Я сказал: косвенная улика, подтверждающая, что министр первоначально одобрил то, что потом не одобрил президент.

Сталин: Лизоблюд ты, Лаврентий... Сжигай.

(тот подает телеграмму Валентине, и она ее сжигает)

Сталин: Странно пахнут сожженые министерские телеграммы... Печально как-то пахнут...

Валентина: (всхлипывает) Это запах несбывшихся надежд...

Сталин: Рождение, значит... И юмора чтоб ни-ни... В Кремле смерти нет, конечно... И смешного там ничего нет, как мы могли подумать... А премьера через три недели.

Валентина: А давайте ничего менять не станем?

(все смеются, а Вольдемар по-отцовски гладит Валентину по голове).

Сталин: А мы и не станем. Мы просто сократим.

Ленин: Да там есть что сокращать! Мысль надо довести до кристальной ясности, а потом уже выходить с ней к публике.

Берия: Честно говоря, мне внутри этой иронии некомфортно. Я вообще не понимаю — над чем мы смеемся?

Хрущев: Мое недоумение более глобально: я не пойму, зачем мы смеемся.

Сталин: (берет трубку, поджигает, пыхтит) Вот так же и меня сдадите, да? Как только ветерок в другую сторону подует? (Валентине) Человек есть наимерзейшее творение Бога.

Валентина: Записать?

Сталин: Не надо суеты. Просто запомни.

Сцена шестая. Фарс устарел, Терентий

Врываются актеры, игравшие врачей и охранников — вводят Терентия.

Первый: Вольдемар Аркадьевич, вот этот хотел бежать из театра.

Сталин: Не называйте драматурга «вот этот». Это, между прочим, главное лицо в театре... Как бежать?

Второй: Ага, покинуть территорию.

Сталин: Бежать из театра? Терентий? Там, на воле, только зрители. Ты там затоскуешь. (актерам) Зачем остановили? Пусть этот скучный человек уходит. (Терентий направляется к выходу) Только, Терентий, по контракту театр имеет право на переделку текста. Масштаб переделок, увы, там не указан. Но это ничего, ты можешь обратиться в суд. Но он, увы, случится после премьеры. Ступай, Терентий, до встречи на суде. Не со мной, меня ты больше не увидишь. Ты встретишься с моим блестящим юридическим отделом.

Терентий: Зачем вы сразу так?

Сталин: А ты, когда бежал, не думал, как меня оскорбляешь? Садись. Пока ты притворялся дезертиром, у тут нас было совещание. Серьезное. Не подумай только, брат Терентий, что мы поддались давлению. Или какое там подозрение в твоем либеральном сердце шевелится? Просто первый прогон — он вскрывает язвы. Нарывы показывает, художественные изъяны.

Берия: Налицо изъяны.

Хрущев: Нарывы-то налицо.

Сталин: Видишь. А это ведь негоже... (обходит Терентия, сидящего на стуле) Блестящая пьеса, Терентий! Великолепная! Но надо сократить в три раза и написать другое начало. И все! (Терентий порывается бежать, Хрущев и Берия его останавливают). До премьеры три недели. А до них было два года работы, ожиданий, мечтаний... Терентий, ты что, предашь два года своей жизни? Ты же разумный человек. Издашь ты свою пьесу в полном виде. Я предисловие напишу. Поставишь в другом театре в полном виде — я помогу. А здесь... Как человека даровитого хочу тебя спросить: почему в пьесе столько всего есть, а сцены с мамой нету?

Терентий: С чьей?

Сталин: С мамой Сталина. Мы же не станем только вот этого старика публике показывать (указывает на себя, Валентина вскрикивает: «Не надо так говорить!»). Мы должны поймать тот страшный момент, когда молодой Сталин становится чудовищем. Пойдем вглубь. Ты умеешь идти вглубь? Прямо в душу чудовища, в подземелье, в подполье! Зададимся вопросом — как он стал таким? Был же славным парнем, Библию любил, маму уважал... Рождение Сталина надо показать. А ты со смерти начал. Терентий! Ты нарушаешь законы природы! Все, что я говорю — это вызов, Терентий. Это... как сейчас говорят...

Берия: Челендж!

Сталин: Именно! Все мы сейчас видели реакцию публики. Не воспринимает она смеха. Сатира устарела, Терентий. Фарс устарел. Увы.

Терентий: Когда он устарел? Полтора часа назад? (актеры в ужасе закрывают лица руками).

Сталин: Творческий человек должен быть дерзок. (актерам) Берите пример!

Валентина (Терентию): Если хотите знать, господин смельчак, Вольдемар Аркадьевич на свое восьмидесятилетие запланировал такой дерзкий поступок, что вам и не снилось!

Сталин: Не надо, Валя!.. А что касается устаревания. Ты в театре, Терентий. Тут все может устареть за одну минуту. Выше нос! Если мы увидим, что плохо дело, я первый объявлю: все возвращаем! Ну, Терентий? (Берии и Хрущеву) Я отказываюсь понимать. Творческий человек, молодой человек — чужд эксперименту? Сторонится риска?

Берия: Зону комфорта свою обожает. Это его колыбель.

Хрущев: Его обитель.

Сталин: Все. Я устал. Открывайте двери. Настежь. Я никого не держу и никого уговаривать не собираюсь. Кто-то еще хочет уйти? Кого смущает психологический реализм? Попытка прокинуть в душевные бездны чудовища? Кто хочет кривляться, хихикать и прыгать по сцене, игнорируя жизнь человеческого духа? Таких я не держу. Тем более я не держу тебя, Терентий. (подходит, протягивает ему для прощания руку) Эта задача не по твоим плечам, мой милый юморист. Что ж, так бывает. Зла я не держу.

Терентий: Дайте хоть привыкнуть, вы как лавиной...

Сталин: Привыкают дома к пельменям. А ты должен сейчас сосредоточиться, и — воспарить! Только лететь совсем в другую сторону, Терентий, чем мы летели раньше! Поворачивай с Запада на Восток, Терентий! Ты слышишь? Это не денежные купюры, хотя и они, конечно. Это расправила крылья новая мечта! Вперед, Терентий! Вечером жду результат.

Берия: Мы все ждем.

Хрущев: И верим.

Берия: Талант первостепенный — справится.

Хрущев: Ему раз плюнуть.

Сталин: Верим несомненно.

Сцена седьмая. Рождение чудовища из духа курицы

Репетиция первой сцены обновляемой пьесы. Играют Валентина (мать Сталина) и Молодой Сталин. Другие актеры наблюдают.

Молодой Сталин: Скажи мне, ты здорова?

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Сталин: (Терентию) Гениальный текст. Просто гениальный.

Терентий: Зачем вы...

Сталин: Ты не практик. Ты писатель. Тебе и невдомек, как много в этих фразах. Но есть мы. Скажи спасибо, что есть мы.

Терентий: Спасибо.

Сталин: Вот видишь. Всего одно спасибо — а там ирония и безнадежность, светлая вера в меня и тяжелое недоверие ко мне же... А это лишь одно слово, Терентий. Что смотришь так? Ох, авторы... Не понимают ничего. Напишут гениальное, как вот эти фразы, и не замечают. Напишут чепуху, и носятся с ней... Вот как ты носишься со сценами, которые мы вчера показали. Что в них особенного? Хихиканье да подмигивание. Ты посмотри, как мы сейчас твой текст наполним. Смотри на волшебство, Терентий. (исполнителю молодого Сталина) Ешь курочку, но ешь так, как это чудовище потом будет пожирать людей... Вот! Уже точнее! Воображаемые клыки! Не вижу воображаемых клыков, Володенька! Вот... Вот... Растут... О Боже... Бесподобно...

Молодой Сталин (Валентине): Ты здорова?

Сталин: Нет! Нет! Володенька... Спрашивай так, чтобы в этом вопросе звучало совсем иное... Это существо мечтает всех погрузить в адское пламя, Володенька! Даже мать, тем более мать, это нам известно из архивных материалов, которые добыл Терентий...

Терентий: Я не добывал...

Сталин: (пускает Терентию дым в лицо и обращается к Володеньке) Спроси ее: «Ты здорова»? — так, чтобы в глубине звучало: «Когда же ты подохнешь, старая карга»?

Молодой Сталин: Когда же ты подох... Ой, прошу прощения... Ты здорова?

Сталин: Теперь получше. Но сделай так: «ты» — это первый всполох пламени, а «здорова» — это уже рев, рев адского огня... Давай, Володенька...

Молодой Сталин: Ты здорова?

Берия и Хрущев аплодируют.

Сталин: (Терентию) А это только начало. Через неделю он эту фразу скажет так, что попадет в учебники истории театра. Валентина. Давай.

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Сталин: Валентина! Ты помнишь, что мы работаем с текстом мистическим? (Терентию) Да-да, мистическим. (Валентине) Это не просто фраза — «курочку поешь»... Ты уже поняла, что в твоего сына вселился бес...

Валентина: Вольдемар Аркадьевич, а когда я это поняла?

Сталин: Великолепный актерский вопрос! Твои уроки дерзости, Терентий! Да сегодня утром и поняла. И теперь ты воспринимаешь эту курочку как волшебное зелье... Нет, не зелье... Как волшебную пищу. Потому что ты вложила в эту курочку всю свою любовь, всю свою надежду, Валентина! И ты предлагаешь сыну эту пищу в надежде, что он ее съест, и бес исторгнется! И ты увидишь своего Сосо, своего любимого, своего прежнего Сосо!

Валентина: Курочку...

Сталин: Материнское отчаяние! Вкладывай больше материнского отчаяния, Валентина!

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Сталин: Раздели фразу на две части. «Сосо, ты курочку» — это отчаяние. «Помедленнее ешь» — это уже надежда. На исцеление сына, Валентина.

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Сталин: Надо еще поработать.

Валентина: А у него (показывает на Молодого Сталина), значит, сразу бесподобно... (намеревается заплакать)

Сталин: Твоя задача посложнее, Валентина. И она усложняется вот чем. Ты готова к усложнению задачи?

Валентина: Готова.

Сталин: Вот это «помедленнее» произнеси с обратным знаком. Понимаешь? На самом деле ты хочешь, чтобы он поскорее изгнал беса... Потому «помедленнее» в своей глубине означает «скорее, молю, скорее»! Понимаешь? Вкладывай в эту фразу диалектику, Валентина! Диалектику, Валентина!

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Сталин: Гениально!

Берия: Не слишком ли все это смело, Вольдемар Аркадьевич?

Сталин: Снова решил пошутить, Лаврентий? Так и у меня для тебя шутка заготовлена.

Берия: Отнюдь не пошутить. Я опасаюсь, что в этой курице могут заподозрить орла...

Сталин: Что за чушь? А даже если так, то что?

Берия: Символ нашего государства... Сталин, получается, сжирает символ... Вольдемар Аркадьевич, я рад, что вы улыбаетесь. Но риски надо сознавать.

Сталин: Знаешь что, Лаврентий. Я не позволю никому! Никому! Вмешиваться в мое высказывание. Пусть ты прав. Но эта сцена определяет все, она дает начало, тут мы видим, как из молодого человека начинает вылупляться монстр, чудовище... Я от этой сцены не откажусь. Ни за что. Даже если придет полиция.

Валентина (Берии): Прекрасно понимаю, как бы тебе хотелось, чтобы я вообще не играла в этом спектакле.

Хрущев: Не надо так с Лаврентием. Его подозрительность полезна. А если он совсем осатанеет — расстреляем! (все, кроме Сталина и Терентия, смеются)

Валентина: Я знаю, почему он мне мстит. Вольдемар Аркадьевич, он меня домогался. Пьяный, грязно, подло домогался.

Сталин: Лаврентий...

Берия: Клевета!

Валентина: Докажи!

Берия: Как я докажу, что чего-то не делал?!

Сталин: Блестяще. Веет сталинизмом, как мы и хотели! Лаврентий, а докажи-ка невиновность! Скорей! Скорей, пока я тебе еще верю. Ну же... Ну... Все. Вера утрачена. Ты предатель, Лаврентий. Ты враг. Да шучу я, что вы, ей Богу. Новости у меня для вас, Лаврентий и Никита. Не то чтобы плохие. Творческие новости, а они не имеют ничего общего с моралью. Примите их с открытым актерским сердцем. Хрущева и Берии в новом спектакле не будет.

Валентина: Печально.

Берия: Иосиф! Я не верю...

Хрущев: Вольдемар Аркадьевич, это трагедия.

Сталин: Понимаю.

Хрущев: Мы так мечтали об этих ролях...

Сталин: (с грузинской интонацией) Театр это империя. Что такое одна маленькая актерская судьба в сравнении с судьбой целого театра? Решение принято. Ваши таланты понадобятся в будущем. Сейчас не время. (Молодому Сталину и Валентине) Итак, юный Сосо, любимая Кеке, не отвлекаемся, продолжаем, (Хрущеву и Берии) а вы ступайте в зрительный зал...

Молодой Сталин: Ты здорова?

Валентина: Сосо, ты курочку помедленнее ешь...

Берия и Хрущев уходят.

Сцена восьмая. Коршуны сталинизма и соколы либерализма

Берия и Хрущев.

Берия: Курочку попробуй...

Хрущев: Ты здоров?

(мрачно смеются)

Берия: (передразнивает Вольдемара Аркадьевича) Империя в вас не нуждается, судьба театра важнее ваших судеб... Он думает, что он и есть империя? Что он и есть театр?

Хрущев: Трагедия, трагедия...

Берия: Театр погибает, Никита. Теперь это ясно, как и то, что нам в спектакле не бывать.

Хрущев: Как больно... Не могу поверить.

Берия: И что? Будем сидеть на премьере среди зрителей? Аплодировать и глотать слезы? Этого мы два года ждали? Страшно мне.

Хрущев: Чего?

Берия: Мыслей моих боюсь, Никита.

Хрущев: Озвучь.

Берия: Вольдемар толкает империю в бездну.

Хрущев: Трагедия.

Берия: Мы с тобой, Никита, Гималаи... А эти все актеришки... Лебезят, лишь бы рольки свои сохранить.

Хрущев: Смотреть противно.

Берия: Знаешь, как я называю стиль, в котором Вольдемар собрался работать? Он, кстати, давненько в нем уже творит. С перепугу. «Ни-богу-свечка-ни-черту-кочергизм». Или — «никакизм». Очень современный, кстати, стиль, для тех, кто хочет сохраниться. Вольдемар уже делал такие спектакли, где самоустранялся. Но тут случай особый и опасный, Никита.

Хрущев: Особый и опасный, Лаврентий.

Берия: Знаешь, что это будет за премьера? Это будет премьера выдающегося инстинкта самосохранения Вольдемара Аркадьевича. Во всем этом участвовать — противно. Гадко.

Хрущев: Да?

Берия: Наш император обезумел. Я это увидел еще вчера, когда начались потрясения с телеграммами. Болезнь пошла быстрее, чем я думал. Но не быстрей, чем я пишу. Я все предвидел. (достает из кармана два листа) Тут будет стоять и твоя подпись, Никита. И когда Вольдемар падет, нас за собой в бездну он не утащит! Тут два... Доноса. Один — в организации антисталинские. Второй — туда, где Сталина чтут и обожают. Наш местный Сталин думает, что всех перехитрил. Думает пробежать меж струек сталинизма и антисталинизма, угодить и нашим и вашим! Выдать немоту за высказывание, испуг за объективность, страх за нейтралитет, а творческой тупик за глубокие размышления!.. Но вот эти доносики... Они изменят оптику, сделают острее взгляд. Покажут слабые места — и сталинистам, и либералам. (в восторге) На Вольдемара набросятся коршуны сталинизма и соколы либерализма! А мы в стороне будем стоять, пока они его косточки будут глодать. Стоять и нашептывать: не больно вам, Вольдемар Аркадьевич? Кажется, вам глаза выклевывают? Ах, уже? А что сейчас (качает головой) Селезенку... Как печально... Ну? Ты со мной?

Хрущев: Не. Я пошел.

Берия: После всего, что мы сказали?

Хрущев: Я только слушал, Лаврентий.

Берия: А подпись? Подпись? Ты погибнешь! Вместе с ним! Дурак, тебя же роли только что... Дурак!

(Хрущев уходит. Берия устремляется за ним.)

Сцена девятая. А может, расстрелять вас всех в столовой?

Вольдемар Аркадьевич и Терентий.

Терентий: Я понимаю, театр — это компромисс. Я не предлагаю ставить всю пьесу, целиком, я не безумен, и пониманию, что на вас давят...

Сталин: Ты заблуждаешься, Терентий. Ты как ребенок просто. Давят... Кто может надавить на Вольдемара? Знаешь, какого следует придерживаться принципа? Сначала думаем, потом говорим. Люди, которые делают наоборот, живут проблемно, кратко и печально.

Терентий: Хорошо! Пусть не давят.

Сталин: Да уж пусть, Терентий.

Терентий: Но не двадцать же процентов текста ставить? Хотя бы половину. Иначе уходит интонация, уходит смысл, и я перестаю понимать, о чем вы сейчас ставите, кто такой ваш... наш Сталин, зачем мы все собрались, не понимаю... Подрожать от страха и показать всем, как лихо мы испугались? Давно умершего правителя?

Сталин: Ты все-таки ребенок. Это плохо. Потому что ты не ребенок.

Терентий: Вольдемар...

Сталин: Ты знаешь, как страдает наш Никита? Он только что бился головой о доску распределения ролей. Не увидел там своей фамилии и начал биться. Пробил доску. Голову пробил. (достает бумагу и протягивает Терентию) Распределение ролей. В крови Никиты. Возьми.

Терентий: Зачем?

Сталин: Чтобы ты драму ощутил. Настоящую, а не умозрительную. Приступ у Никиты был, скорую вызывали. Подозрение на инсульт у него. А он все равно в театре остался. Голову платком обязал и остался. Надеюсь, говорит, исполнить долг актера и гражданина. Вот так, Терентий. Ты слышал, как он поет? Напиши ему крохотную рольку, чтобы попел со сцены наш больной человек.

Терентий: Какую роль, чтобы попел...

Сталин: Где-то на внезапной лужайке неожиданный певец услаждает слух будущего диктатора... Ты лучше меня придумаешь, где можно петь, тут я тебе не советчик, тут полная твоя власть. Только спаси Никиту.

Терентий: (пожимает плечами) Тогда и Берию спасать.

Сталин: О, нет! Это предатель. (тихо) Он в карцере сейчас.

Терентий: Что-что?

Сталин: Никита предложил! В шутку поначалу, а потом все увлеклись... Никита больше всех: обязательно, кричал, закуйте его в кандалы (смеется). У нас комнатка такая есть, гримерка давно умершего актера, не отапливаемая. Сейчас Лаврентий там прохлаждается. Вопит. А что делать? Иначе разнесет по городу до премьеры бог весть что. А Никиту наградить надо. Пусть поет. Он заслужил.

Терентий: Про карцер — шутка?

Сталин: Тебе на пятом этаже ничего не нужно?

Терентий: Что мне там делать?

Сталин: Тогда шутка. (Терентий поднимается, чтобы уйти). Думай о Никите, думай о нашем певце. Об актере и гражданине думай! (Терентий уходит, Вольдемар Аркадьевич поет на грузинском) Где же ты, моя Сулико... (Надевает на себя белый пиджак генералиссимуса, закуривает трубку). Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. (входит в роль, говорит с акцентом) Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. Я одинок, как сам Господь. Кругом предатели. Нож за спиной у каждого. Знают ли они, как тяжело быть императором? И как печально видеть вокруг себя лишь рыла. Ни одного лица. (появляется Ленин) Да, тяжела ты, кепка Ильича... (смеется)

Ленин: Иосиф, я не могу поверить.

Сталин: Что я тебя когда-то отравил? Ты верь. Не сомневайся.

Ленин: Ты и меня снял? Ты роль! Ты роль мою...

Сталин: Историческую?

Ленин: Я ухожу.

Сталин: К сожалению, до премьеры выход из театра невозможен. На ближайшие три недели мы все — одна большая, жуткая семья.

Ленин: Если не будет роли, зачем я здесь?

Сталин: Цементировать. Укреплять. Молчать.

Ленин: Уйду!

Сталин: Сомнения мои в твоем уходе равны моей печали.

Ленин: Какой печали? Да что с тобой?

Сталин: Сними ты лысину уже. Какой ты Ленин. Ты так, Захарка, и не надо притворяться...

Ленин: Какой я Ленин? Да никакой.

Сталин: Вот именно. Вот именно. Тут ни один не дотянул до своего героя. Я пока еще решаю насчет спектакля. Быть может, и тебе найдется место. А пока ступай. Все ночуют в главном ресторане.

Ленин: Что? Ты что, серьезно? В ресторане на пятом этаже?

Сталин: Нет. На пятый не ходи, там вопли неприятные. А ты у нас эстет. На шестом у нас главный ресторан. (крестится, повернувшись к иконе) Господи! Эти люди работают в театре десятилетиями, но так и не удосужились запомнить, что на каком находится этаже. И с таким людьми, Господи, ты предлагаешь мне создавать великий спектакль? С такими людьми ты предлагаешь мне строить лучший театр в мире? Да не вернее ли их всех расстрелять в столовой? И набрать новых людей? Чистых людей? (поворачивается к Ленину) Пшел в ресторан. Я приказал бесплатный ужин разогреть всем вашим.

Сцена десятая. Не верьте, Вольдемар! Это монтаж!

Ресторан. Накрыт стол. Актеры и Терентий едят в молчании. Иногда раздаются крики Берии.

Терентий: Я пробовал его вызволить.

Ленин: Зачем?

Терентий: То есть как?

Хрущев: Да он в восторге, что его прикрыли. А то бы натворил делов, потом бы плакал, извинялся.

Терентий: В каком восторге — он вопит.

Валентина: Достоинство-то надо сохранить.

Ленин: Да, сохраняет знатно.

Берия: О, без вины страдаю, без вины!

(пауза)

Терентий: Я, наверное, уйду.

Валентина: Так двери все закрыты.

Терентий: Вы пробовали их открыть?

Валентина: Мы знаем, что они закрыты.

Хрущев: Указ висит.

Валентина: Я помогала составлять.

Терентий: Что происходит?

Хрущев: Нормальный рабочий процесс, что вы, собственно, возмущаетесь. Эти авторы... Написали для меня сцену? Вам говорил Вольдемар Аркадьевич, что я должен петь? Много и обильно? Вот и пишите. Времени навалом. Вольдемар Аркадьевич распорядился, чтобы вы спали на кухне, отдельно, не то что мы — между столами.

Терентий: Берите любого персонажа и пойте.

Хрущев: А можно?

Терентий: Делайте что хотите. Мне уже все равно.

Берия (за сценой): Вольдемар Аркадьевич! Молю! Хоть маленькую роль... Прошу прощения за помутнение... Спасибо вам за заточение...

Валентина: Вот это голос.

Берия: Я искуплю! Я осознал!

Хрущев: Настоящий дар. Сквозь такие стены проникает!

(входит Вольдемар в полном сталинском облачении. Рядом — Берия)

Сталин: Я его простил. Он обещал мне навести порядок среди вас.

Берия: Я оправдаю.

Сталин: Знаю.

Берия: Мой первый преданности жест: вот Валентина.

Валентина: Что Валентина?

Берия: Мы все были уверены, что она любит только вас. Мы это чувство даже разделяли. А оказалось... (раскрывает папку) Мне только что прислали эти фото со второго этажа. Ребята классные, они давно хотели поработать. Я предлагаю там открыть тюрьму, надзиратели уже готовы. Уютную, с удобствами, не надо паники. Так вот: это наша Валя с гримером. Видите... Накладывает, так сказать, грим... А это с кларнетистом... Видите... Мелодию пытается извлечь... Эх, Валя, Валя...

Валентина: Не верьте, Вольдемар! Это монтаж! Я только вам...

Сталин: (рассматривает фото в папке) Роль матери из пьесы изымается. Юный Сталин в начале спектакля встречается с отцом.

Молодой Сталин: С Отцом это правильнее. Тогда появится религиозный оттенок, на мой взгляд. Бунт против Отца в высоком смысле. Не фрейдистском.

Сталин: (обнимает Берию) И этот отец — перед вами. Терентий, не бледней, там и менять-то ничего не надо. Род женский на мужской...

Берия: Сменю. Проблема нулевая.

Сталин: А потому что текст универсальный. Великий текст. Читаю и рыдаю. У всех вино в бокалах?

Валентина: Вольдемар! Вы шутите про роль?

Сталин: Нет больше Вольдемара. Распустились. Гримеры, кларнетисты... Где она кларнетиста тут нашла? Кто из вас играет на кларнете?

Берия: Выясним немедля.

Терентий: (встает) Все! Все! Снимите фамилию с афиш! Ставьте мой полный текст или снимайте мою фамилию с афиш... (убегает)

Сталин: Вы хоть знаете, как его фамилия? И я не помню. Тоже мне событие. Снять то, чего нет. (кричит вслед) Снимем, снимем, пропадай пропадом, идиот. Тупая бездарность. Такой текст любой из нас напишет. Да хоть ты, Никита.

Хрущев: А можно...

Сталин: Вот именно. Текст, где ты будешь петь — садись и пиши, у тебя вся ночь.

Берия: А как Терентий выйдет, если двери заперты?

Сталин: Мне все равно. Он человек погибший. Он эмигрант. Он отщепенец. (Берия что-то шепчет ему на ухо) Нет, не верю... (грозит пальцем) Лаврентий! Все роли хочешь сыграть? Жадность — это плохо. Давай, извинись перед всеми. Нехорошо сейчас мне в ухо шептал.

Берия: Простите меня, дорогие. Это не со зла, это от какого-то восторга. Вот чувствую — несет, несет, несет (вдруг начинает петь большевистскую песню. Вступает Никита, в его пении слышны религиозные ноты. Вдруг в молитвенных славословиях возникает имя Вольдемар, потом Иосиф, потом снова Вольдемар. Режиссер становится на стол. Все актеры поют настоящую церковную молитву во славу Иосифа).

Сталин: А было! Было и прекрасное в пьесе тупицы! Вот там, в финале... Помните... Когда вы просите друг друга расстрелять... А ну-ка!

Актеры начинают по очереди выкрикивать:

Товарищ Сталин!

Мы просим!

Мы требуем!

Повысить квоты на расстрелы!

В Кирове — на восемьсот человек!

В Новосибирске — на две тысячи!

В Ленинграде на полторы!

Государственная необходимость!

Государственная необходимость!

Государство нуждается в трупах!

Ему нужны заключенные.

И мертвые.

В Хабаровске — на пятьсот человек!

В Горьком — на тысячу!

Товарищ Сталин!

Просим!

Требуем!

Повысить квоты!

Миллионы, окружённые холодом.

Миллионы, смешанные со снегом.

Миллионы, сожранные тьмой.

Просим!

Требуем!

Умоляем!

Репрессии необходимы! Время такое!

И что за повышенный интерес именно к репрессиям?

Не надо истерики!

Политика ее не терпит!

Мы что, в войне не победили?

Мы что, не победили пространство?

Не заселили людьми непригодные для жизни территории?

Мы что, не проложили дороги туда, где раньше стояли лишь леса?

Где раньше жили только звери?

Мы что, не создали на глазах изумленного мира великое и страшное государство?

Миллионы, окружённые холодом.

Миллионы, смешанные со снегом.

Миллионы, сожранные тьмой.

Не надо истерики!

Заткни им рты величьем государства!

Человек — ничто, государство — все.

Человек — ничто, государство — все.

Человек — ничто, государство — все.

Сталин: За наш театр!

(все): За наш театр!

Сцена одиннадцатая. Не надо охать, господа

Появляется человек из министерства.

Человек из министерства: Меня не пропускали! Пришлось охрану вызывать. Потом подмогу для охраны. У вас тут прямо крепость.

Сталин: Выпьете, мой друг?

Человек из министерства: А почему же нет. (выпивает) Знаете... Оказалось, мне не очень точно передали слова президента. Так бывает. Не надо охать, господа. Все от этого страдают, не вы первые, не вы последние.

Хрущев: Господи...

Человек из министерства: Я же просил! Понимаете, наш президент уже пилотировал сверхзвуковой самолет, взмывая в небеса, опускался на батискафе в мрачные глубины океана...

Валентина: Я видела. Бесподобно.

Человек из министерства: ...играл на рояли в Большом зале Консерватории.

Хрущев: Гениально играл. Мы ему подпевали тогда у телевизора.

Берия: Помню как сейчас!

Человек из министерства: А вчера утром мечтательно так сказал: как было бы прекрасно, если бы Вольдемар Аркадьевич позволил мне поставить этот спектакль. У меня неоценимый опыт: кому же, как не мне? Нальете? Вольдемар Аркадьевич? Нальете?

FINITA.

Фото: Wikipedia, Государственный музей политической истории России, National Archives and Records Administration, Украинский музейный архив, Государственный архив Российской Федерации, TIME, Kaunas 9th Fort Museum, НКВД, личный архив Tomasz Kizny, U.S. Signal Corps photo, Imperial War Museums, Марк Железняк / Центральный государственный кинофотофоноархив Украины имени Г. С. Пшеничного, Немецкий федеральный архив, Музей истории ГУЛАГа