Поэт в России — боль. На экраны выходит «Большая поэзия»
Поэзия, как мы знаем благодаря Владимиру Владимировичу, — та же добыча радия. Дело даже не в трудоемкости процесса, а в испепеляющем жжении: сколько народа от лучевой болезни погибло — не перечесть. Путь поэта — даже круче, чем путь самурая: часто это не просто смерть, а смерть позорная, в окружении радостно гогочущей толпы.
Виктор и Леха, главные герои «Большой поэзии», которая стала для Александра Лунгина, писавшего сценарии для «Дамы пик» и «Братства», первой самостоятельной режиссерской работой, кажется, не совсем понимали, куда ввязались, когда решили записаться в поэтический кружок. От изящной словесности они всегда были далеки: повоевав на востоке Украины, оба теперь работают инкассаторами в ЧОПе «Кречет», поначалу честно воплощая в жизнь его анекдотический девиз «Сами не воруем и другим не дадим». Воплощает, правда, главным образом Виктор: персонаж Александра Кузнецова с каменным лицом скифа стреляет по грабителям, спасая чужие деньги, пока Леха, сыгранный Алексеем Филимоновым, сидит в сторонке, тщетно пытаясь не обмочить штаны. В итоге один получает в награду золотую зажигалку и конверт с деньгами, а другой — только тему для нового стихотворения.
Общего между друзьями вообще мало. Конечно, будучи охранниками, оба, как положено, застыли на границе между мирами, играя в слова, — только вместо кроссвордов и сканвордов у них рифмы и верлибры. Но, если Леха, как ему кажется, топчется на пороге мира богатых и знаменитых, то Виктор мечтает спуститься из своего обжигающего холодом космоса на землю. Увиденное на войне сделало его сверхчеловеком, поэтому для Виктора дружба, любовь и поэзия — просто разные способы вернуться в мир людей. Получается у него, прямо скажем, не очень: отношения с Лехой выглядят исполнением какого-то самурайского долга, роман с героиней Елены Маховой обречен с самого начала, а стихотворения получаются нелепыми и нескладными. При этом настоящий поэт из этой пары инкассаторов — именно Виктор: он видит красоту везде — в мусорных терриконах, уличных перестрелках, петушиных боях, — но не в силах выразить ее словами. Он сам похож на бойцового петуха, прекрасного в своем уродстве, сделанного из перекрученных жил и готовности умереть, а потому больше ни к чему не пригодного. Слова не слушаются Виктора, он путается в ритмах и рифмах — красота не дает себя поймать, так что остается только мычать и материться.
