Изобретение танца. На экраны выходит «Каннингем»
Люди в черных трико выходят на поклоны, берут букеты, радостно и слегка недоверчиво смотрят на аплодирующих зрителей: это 1964 год, труппа Мерса Каннингема уже объехала всю Европу, но до сих пор вызывала у публики в лучшем случае недоумение. В Париже на сцену летели яйца и помидоры. «Я посмотрел на упавший рядом со мной помидор и пожалел, что это не яблоко, — вспоминает Каннингем. — Очень хотелось есть». Но в Лондоне неожиданно что-то сдвинулось, куда-то сместился фокус, какие-то линзы встали в нужные пазы, и в хаотическом перемещении фигур, в странных движениях рук и ног, несинхронно сгибающихся под немыслимыми углами, люди увидели танец.
Фильм про Мерса Каннингема, американского танцовщика и хореографа, который заново изобрел танец, сняла Алла Ковган, родившаяся в Советском Союзе, прожившая половину жизни в Москве и в середине 90-х отправившаяся в Америку, чтобы учиться делать кино. То, что технология 3D идеально подходит для танцев, продемонстрировал еще в 2011 году Вим Вендерс в своей картине «Пина», посвященной немецкому хореографу Пине Бауш. Вот только надо, наверное, быть Вендерсом, чтобы такие проекты еще и приносили прибыль, так что давать деньги на документальное кино в прогрессивном формате никто не торопился: прошло почти десять лет, прежде чем появился «Каннингем». Учитывая, что для Аллы это первый полнометражный фильм, затея, конечно, амбициозная, даром что Ковган еще в 2018-м сняла VR-короткометражку Devil's Lungs с музыкой и танцами под аккордеон.
Впрочем, даже двухмерная версия «Каннингема» завораживает, время от времени прорываясь в соседние измерения. Вот на экране крутят пируэты странные крапчатые фигуры, то замирая, чтобы слиться с фоном, то начиная стремительный бег в неизвестном направлении — у этой сцены нет ни центра, ни границ. Вот они танцуют среди придуманных Энди Уорхолом серебристых воздушных шаров, которые кажутся не менее одушевленными, чем люди, изображающие то ли фауну, то ли флору тропических джунглей. Откровенно говоря, в фильме, который называется «Каннингем», ожидаешь увидеть больше самого Каннингема — с его мечтами, с его навязчивыми идеями, с его тяжелым характером, с его любовью, с его окружением, куда входили и Джон Кейдж, и Энди Уорхол, и Роберт Раушенберг, и Джаспер Джонс. Но, кажется, Алла Ковган хочет показать историю Каннингема именно как историю его танца, возникновение и эволюция которого расскажет о хореографе больше, чем десяток «говорящих голов» на экране.
В фильме, впрочем, есть и воспоминания его танцоров, и монологи самого Каннингема, и его любовная переписка с Джоном Кейджем: картина примерно наполовину состоит из архивных кадров. В промежутках между ними современные танцоры воспроизводят придуманную Каннингемом хореографию — то в лесу, то в тоннеле метро, то в пустом и прозрачном здании аэропорта. Из всего этого действительно складывается трагический образ непростого и талантливого человека: в сущности, «Каннингем» — это история отчуждения.
Сначала это было отчуждение от зрителей, которые отказывались понимать и принимать его танец, пока после лондонского успеха американцы не осознали, что у них появился выдающийся хореограф. Затем началось постепенное отчуждение от труппы. Каннингем с самого начала не слишком активно общался со своими танцорами, ограничиваясь объяснениями, куда надо ставить ноги и как сгибать руки, но с годами вообще отказался от личных контактов с ними. Труппа была для него палитрой, а отдельные люди — даже не инструментами, а просто красками, которые Каннингем использовал для создания танца.
Сам танец тоже лишался привычных связей и освобождался от всего, что хореограф считал лишним. Для начала он разделил танец и музыку — люди на сцене двигались независимо от звукового сопровождения и часто впервые слышали музыку только во время выступления. Тела танцоров должны были стать свободными и от внешнего ритма, и от сложившихся стереотипов: Каннингем использовал метод случайного выбора для определения последовательности движений, а в последние годы и вовсе подключил к процессу компьютер. При этом он повторял, что танец ничего не выражает и не транслирует никаких идей или образов, существуя сам по себе и не подчиняясь ни логике, ни законам гармонии, ни даже, пожалуй, анатомии.
Каннингем создавал не новое искусство, не новый способ существования на сцене и даже не новую форму жизни. Его танец — это новая стихия, еще одно агрегатное состояние, в котором, кажется, уже нет места для человека. В конце фильма фигуры в разноцветных одеждах танцуют на крыше дома, стоящего на морском берегу. Они действительно очень похожи, вечное море и заново придуманный Каннингемом танец: одновременно живые и неодушевленные, прекрасные и пугающие, вдохновляющие и бесчеловечные.