Дефицитные чернила, или Достать и плакать
Глагол «достать», как и любой глагол русского языка, как и любая часть речи, употребляется обычно в более чем одном значении.
Достать из ящика стола, достать из буфета, достать с антресолей, достать и…
Почти все однотомники избранных стихотворений Бориса Пастернака открываются его ранним стихотворением про февраль. Про «достать чернил и плакать». И довольно, надо сказать, много людей, которые из всего Пастернака знают именно эту строчку. И это неплохо, скажу я попутно.
Каждое первое февраля каждого года в социальных сетях начинают хлестать энергичным фонтаном эти пастернаковские «чернила». Это почему-то считается признаком начитанности, приобщенности к чему-то «высокому» и вообще — хорошим тоном.
Я стараюсь в подобных случаях благоразумно отойти в сторонку, но не всегда получается.
Так я однажды под чьим-то неизбежным «…и плакать» оставил однострочный комментарий-продолжение, сохранив, конечно же, первозданный четырехстопный ямб.
«Чернила нынче хрен достанешь», — написал я, актуализируя таким шутейным образом еще одно из значений глагола «достать».
Этот глагол именно в этом значении был наполнен куда более глубоким метафизическим смыслом, чем безвольное, обделенное живым содержательным наполнением слово «купить». Что купить? Где купить? Вы о чем вообще! Вы, простите, где живете?
И именно с ним, с этим глаголом, связано общей нелегкой судьбой имя существительное «дефицит», многие годы обозначавшее явление, существенно повлиявшее на социальное поведение граждан, на их дела, поступки, высказывания, мечты и грезы.
Дефицит — товарный, продуктовый, книжный, какой угодно — влиял на все стороны жизни, на стиль межличностных и производственных отношений, на сам язык повседневности.
А сколько шуток и анекдотов! Ими в основном и спасались, ими и утешались, чтобы не сказать «утирались», советские люди во дни сомнений и тягостных раздумий. А сколько забавных житейских сюжетов или колоритных мизансцен, запомнившихся навсегда!
Я вспоминаю, как в один из дней середины семидесятых мы с моим другом гуляли по Москве, а ему, в отличие от меня, уже обремененному семейством, было поручено приобрести десяток яиц.
Ну, казалось бы!
Поэтому, гуляя, мы заходили во все попадавшиеся по дороге магазины и, разумеется, никаких яиц там не обнаруживали.
Зайдя, ни на что уже практически не надеясь, в какой-то совсем маленький магазинчик в переулке, поразивший нас даже по тем временам не вполне обычной торжественной гулкой пустотой, мы увидели прилавок, за которым вроде как располагалась продавщица. Но над прилавком возвышалась не ожидаемая голова с глазами, ртом и носом, а, как бы это сказать… ну, в общем, задница.
Продавщица спала в причудливой позе, повернувшись к лесу передом, а к нам, незадачливым искателям куриных яиц, убедительным и надежным тылом.
«Э-э-э-э, простите», — сказал мой интеллигентный друг. Реакции не последовало. Потом он произнес то же самое чуть громче, но реакция была такой же, то есть никакой. Тогда он не нашел ничего лучшего, чем взять с прилавка счеты с тарахтящими костяшками и слегка, по возможности деликатно, постучать ими по той единственной части продавщицы, которая оказалась в досягаемости.
Работница советской торговли зашевелилась, развернулась к нам щедро декорированным, но совершенно пьяным лицом и, запинаясь, спросила, чего нам надобно.
Тут бы нам, раз такое дело, развернуться и уйти восвояси, но друг мой был одержим неутолимой страстью к обретению вожделенных яиц, о чем зачем-то и сообщил продавщице.
«Что? — переспросила она и протерла глаза пухлыми пальчиками с золотыми кольцами и облупленным маникюром. — Яйца? Ну, ты даешь, парень! Яйца какие-то придумал!»
И она обидно расхохоталась. Отсмеявшись, она досадливо махнула на нас рукой и снова развернулась в исходное положение.
Впрочем, яйца в тот раз мы все же «достали». В каком-то гастрономе, отстояв минут сорок в очереди.
И как бы хотелось забыть обо всем этом навсегда, забыть об этом муторном и бесконечно унизительном ощущении обделенности и сиротства.
И можно было бы если не забыть все это совсем, то по крайней мере засунуть поглубже в потайные кармашки памяти.
Можно было бы, если бы он, злополучный этот «дефицит», не загалдел вдруг в последние дни над самым нашим ухом истошным нестройным многоголосьем:
«Где взять маски? Все аптеки обошла, нигде нет». — «В нашем “Перекрестке” сегодня не было муки! Что же дальше-то будет!» — «Полка, где всегда стояла гречка, совсем пустая! Ни фига себе!» — «А кто знает, макароны еще есть?» — «Увидела тушенку! Купила шесть банок? Это мало? Еще купить? Или уже кончились?» — «Подскажите, плиз, где продается недорогое, но приличное красное вино».
Потом выясняется, что тревоги сильно преувеличены, что то, что не нашлось в одном месте, нашлось в другом, что моющими средствами заставлен балкон, так что не выйти туда, и что ежедневно пополняемые запасы туалетной бумаги постепенно заполняют пространство квартиры, бесцеремонно вытесняя нас на лестничную площадку.
Но осадок, как в том анекдоте, остается. И одни других продолжают пугать, а другие третьих — успокаивать и умолять не впадать в панику.
Несмотря на то что я отношусь к тому поколению, для которого опыт любого, даже самого невинного с виду «дефицита» воспринимается лично и, можно сказать, чувственно, я совсем не склонен к панике. И я уверен, что это все временно и что все наладится, как только мы общими усилиями и взаимной поддержкой совладаем со зловредной напастью. Я, уж извините, оптимист.
Но что делать, если все эти воспоминания, где мрачное и смешное переплетены до полного взаимного неразличения, выскакивают мгновенно, как только где-нибудь в фейсбуке наткнешься на чей-нибудь отчаянный вопрос: «Где достать?!»
Начали мы, напоминаю, с того, что сакраментальный этот глагол употребляется в разных значениях, и мы не имеем права об этом забывать.
И совершенно незачем, кстати, далеко ходить за примерами.
«Как же они достали!» — с не воспроизводимой на письме, но хорошо всем знакомой интонацией и с разной степенью темпераментности говорят мужчины, женщины, юноши, девушки, подростки и даже учащиеся младших классов средней школы в самых разнообразных житейских или — все чаще и чаще — в конкретных общественно-политических обстоятельствах.