Откуда взялись автомобилистки, авиаторши и циклистки

Какими эффектными феминитивами блистает светская хроника 100-летней давности! «Княгиня С.А. Долгорукая, рожденная графиня Бобринская, не только искусная и неутомимая автомобилистка и смелая авиаторша, но ловкая и искусная наездница» (рубрика «В городе и свете». «Петербургская газета». 04.09.1910). В этой хронике дамы напоминают героинь поэзии эгофутуриста Игоря Северянина. Титулованные россиянки освоили новые великосветские развлечения: автомобиль (да, сейчас это именно роскошь и лишь потом средство передвижения!) и даже аэроплан. «Княгиня С. А. Долгорукая первая русская светская дама, самостоятельно управляющая монопланами, но кроме нее известны своими участиями в полетах: вдовствующая великая княгиня Мекленбург-Шверинская Анастасия Михайловна, баронесса Т.А. Каульбарс, г-жа Палицына, княгиня Шаховская».

Вообще вождение автомобиля и авиация в начале ХХ века — спорт, как лаун-теннис, бег на коньках или футбол. А спорт — это тоже модно, это по-светски, это, скажем прямо, — гламурно. По крайней мере, в глазах публики и репортеров. «Ярая великосветская спортсменка умело справлялась с сильной машиной» (о той же С. А. Долгорукой — «Первая русская женщина-авиатор». «Петербургская газета». 03.10.1910). «Баронесса де-ла-Рош страстная спортсменка, увлекающаяся всеми видами спорта, бросившая ради него театр Сары Бернар...» — восхищается заграничный корреспондент «Русского слова» (09.07.1910).

Впрочем, для самих первых авиаторш полеты — не модное увлечение, а страсть всей жизни. И иногда — смерти. Да, все эти женщины принадлежат к богатому и образованному классу — обучение полетам дело дорогое. Но они совсем не бездельницы. Взять хоть первую немецкую летчицу Мелли Беезе, о которой пишет «Одесский листок»: «Это — авиаторша и конструкторша одновременно. Недавно она получила должность директрисы германского завода, строящего аэропланы» (17.12.1913).

Авиаторша — русское образование от галлицизма авиатор, в текстах Национального корпуса русского языка появляющегося впервые в 1907 году: «…смелый воздухоплаватель-авиатор остался совершенно невредим» («Авария с летательным аппаратом г. Блерио». «Новое время». 28.12.1907). Феминитив возникает всего через год после появления словосочетания женщина-авиатор («Петербургский листок». 12.07.1909).

Это не единственный феминитив с таким значением.

Эфемерно в одном тексте Нацкорпуса — заграничной новости газеты «Утро России» — мелькает заимствование авиатриса, из французского aviatrice: «Первой авиатрисой Америки будет очевидно г-жа Арнольд, одна из богатейших женщин Флориды...» (03.02.1910). Интересно, что сегодня авиатриса мифологизировалось как якобы стандартное «название женщин-авиаторов в Российской империи в начале XX века» — так пишут авторы статьи Википедии «Авиатрисса». В Википедии вообще дореволюционные летчицы именуются именно этим изящным феминитивом. Легенда об авиатрисах базируется на упоминании слова в научной публикации по истории слов с элементом авиа- в русском языке конца XIX — начала ХХ века. В ней, впрочем, приводятся лишь современные источники по истории отечественной авиации, фиксирующие это слово (М. Попович. «Сестры Икара». 1995; В. Лавренец. «На заре русской авиации». 2000).

Авиаторша — основной дореволюционный феминитив, 35 раз употребленный в Национальном корпусе русского языка только за семь лет — с 1910 по 1917 год, но он как бы и не существовал. Типичная судьба феминитивов на -ша. Все ими пользуются, но делают вид, что таких слов нет.

Парой лет позже возникает феминитив летчица — от нового образования летчик, уже от русского глагола летать. Нам встречалась вариативность названий при появлении новых реалий. Поначалу русский синоним не очень заметен: до революции в Нацкорпусе всего пять употреблений. Но, как мы знаем, в итоге он победил. Как и в основной паре летчик (с 1909) — авиатор (с 1907).

Победа со временем русского синонима над заимствованным — не такая уж редкая история. Это должно утешить тех, кто переживает из-за «порчи родного языка иностранщиной».

Автомобилистка, авиаторша, летчица, спортсменка — все эти слова нам понятны. А кто такая циклистка?

Девы-гении, девы-артистки,

Далеки от презренной земли,

Музыкантши, курсистки, циклистки

Пред очами моими прошли…

Ясно, что героини этого стихотворного фельетончика, опубликованного в журнале «Наблюдатель» в 1898 году, не такие уж титулованные светские львицы. Кроме того, этот феминитив более ранний, чем автомобилистка и авиаторша. Если добавить языковой фактуры — например, с 1895 года в Москве издается «Велосипедный журнал “Циклис”», а в романе писателя-эмигранта Михаила Осоргина «Свидетель истории» (1932) «циклист бросил велосипед и навалился на лежащего», то загадка раскроется. Циклист и циклистка — то же самое, что велосипедист и велосипедистка. Толковые словари нам это подтверждают: «Циклист… устар. велосипедист» (Толковый словарь русского языка под редакцией Дмитрия Ушакова. 1935–1940) и объясняют происхождение: от французского cycliste.

Обе пары — циклист и циклистка, велосипедист и велосипедистка — возникли одновременно после того, как в России появился сам велосипед — относительно демократичное, хотя и весьма модное средство передвижения, развлечения и спорта. Помните неудавшуюся невесту чеховского «Человека в футляре», смешливую малороссиянку Вареньку? Она катается с братом на велосипедах по провинциальному русскому городку не позднее 1898 года (год написания рассказа).

Да, в этих новых сферах, овеянных новой романтикой, — скорость, ловкость, быстрее, сильнее — женское не противопоставляется мужскому. Первый российский футбольный матч между женскими командами прошел в 1911 году в Москве, первый национальный чемпионат по конькобежному спорту среди женщин — в предвоенном 1913-м. И точно так же феминитивы не слишком или совсем не отстают от «мужских» слов и употребляются с ними бок о бок. В написанной в 1900 году обличительной статье Льва Толстого «Неужели это так надо?» «беззвучно несутся, блестя на солнце никелированными частями машины, два велосипедиста и одна велосипедистка… перегоняя и пугая крестящихся богомолок».

Но за пять лет до обличения богатых бездельников на двух колесах граф и сам, как известно, страстно увлекся велосипедом — на исходе седьмого десятка. И с этим даже связано одно из самых ранних, похоже, газетных употреблений слова: «Граф Л.Н. Толстой, велосипедист» («Русское слово». 01.05.1895).

Велосипед — средство эмансипации, часть нового облика женщин. Не все одобряют велосипедисток. Чеховский герой при виде невесты, «словно оцепенев», вопрошает: «Позвольте, что же это такое? Разве преподавателям гимназии и женщинам прилично ездить на велосипеде?.. Женщина или девушка на велосипеде — это ужасно!» Правда, никто его чувств не разделяет: «Что же тут неприличного?.. И пусть катаются себе на здоровье».

А вот Валентин Ярмонкин бы разделил. Только он был не героем рассказа, а реальным человеком, членом черносотенной организации «Русское собрание», изображавшим идеальную женщину (в собственном журнале «Письма идеалиста», единственным сотрудником которого был он сам) таким образом: «Не кокотка, не женщина флирта, не велосипедистка или бессмысленно умствующая…» (1902). Как бы то ни было, само существование такого идеала — «невелосипедистки» — говорит о распространенности и феминитива, и реальных велосипедисток.

Наконец, в начале ХХ века возникло борчиха, но уже как название профессии, тоже, в общем-то, новой — хотя само слово борец, конечно, старое. Русская публика безумно увлеклась в это время цирковой борьбой, и на арену стали выходить не только атлеты и силачи, но и атлетки и силачки. «Многие борчихи уже получили призы за борьбу в Москве, Одессе, Севастополе, Финляндии и за границей» («Петербургский листок». 23.05.1907). Женская борьба была не просто пикантным зрелищем — среди борчих были женщины, наделенные огромной силой.

И последнее в нашем списке привычное сейчас спортивное слово сначала возникает в неспортивном значении: «Кто получит от публики наибольшее число билетов, тому и достанется приз и звание первого “чемпиона” красоты в Петербурге, или первой “чемпионки”» («Эскизы и кроки». «Петербургская газета». 08.02.1907).