Эндрю Майкл Хёрли: День Дьявола
Сто лет назад в конце октября фермеры из Эндландс, как всегда по осенней поре, отправились загонять овец домой с вересковых пастбищ. Но в том году так вышло, что, пока пастухи вытаскивали из торфяного болота двух тонущих ягнят, Дьявол убил агницу, сорвал с нее шкуру и спрятался под ней среди овечьего стада.
Добравшись до ферм, Дьявол носился от одного дома к другому, не давая себя поймать и проявляясь только в заразе, которую сам и разносил. Нематоды в глазу здорового пса, рак, поразивший семенники барана-производителя, кровь в молоке грудничков — все это были плоды его трудов.
По деревням, от Андерклаф и дальше по долине, поползли разные слухи, и хотя деревенские не особо удивлялись, что безбожников из Эндландс настиг-таки Окаянный, они обратились к своему священнику с просьбой о защите от козней нечистой силы. Священник, однако, был стар и немощен, и перспектива схватки один на один с Дьяволом его не прельщала, так что он попросил епископа прислать ему помощника, разумея под этим замену ему самому.
Новоприбывший, молодой священник с распятием и кропилом, отнесся к поручению скептически. Он видел себя в роли миссионера, несущего свет в темную долину. Местные, по его мнению, ничем не отличались от суеверных дикарей из колоний, которым повсюду мерещились духи: в облаках на небе, в грязи под ногами. Пожалуй, они заслуживали его жалости.
Но когда его глазам предстало зрелище разлагающегося скота, когда он увидел, как капает кровь из сосков кормилицы, его решимость ослабла, в то время как Дьявол наслал на долину бурю, бушевавшую несколько дней подряд.
Дома в деревне по самые окна занесло сугробами, заготовленные на зиму запасы дров и торфа быстро таяли. Церковь за мостом осталась без света и как-то скукожилась, а покойники на церковном погосте оказались захоронены по второму разу, когда долину и фермерские земли засыпало снегом. Люди вынуждены были взять животных в дом и разделить с ними тепло, чтобы те не замерзли. Поросята и охотничьи собаки спали на ковриках перед очагом. На кухне исходил паром молодой баран.
В эти дни не успевало рассвести, как тут же смеркалось, и люди начали умирать. Первыми ушли старики — зайдясь в кашле, они выплевывали легкие, как шкурки от помидоров. Дети сгорали в жару лихорадки.
Но еще хуже, самое плохое: говорили, что невозможно было узнать, кого Дьявол навестит в следующий раз. Он не оставлял следов на снегу, не стучал в дверь. Говорили, сам воздух и был Дьявол.
В Андерклаф местные обвиняли во всем фермеров Эндландс, да и сами фермеры начали задаваться вопросом, не навлекли ли они беду на долину тем, что пропустили какое-то предзнаменование, а оно и загноилось, как открытая рана. Ведь влетела же летним вечером галка в дом Кервенов. Она разбилась насмерть, ударившись о стену. И разве дети Дайеров не видели зайца, рывшегося в костях на церковном кладбище? А еще в ту субботу, в сентябре, когда было тепло, Джо Пентекост, в кураже после выпитого портвейна и гордясь собой, разбил стакан, когда произносил тост на свадебной трапезе своей дочери. Все смеялись, неловкость ему простили и ни о чем таком не подумали. А теперь они препирались насчет того, что нужно было сделать, чтобы избавиться от несчастья, насланного на них из-за пролитого вина. Только никто не помнил, каковы были обычаи на этот счет. На ум приходили, и то не полностью, какие-то старые предостережения, в соответствии с которыми они повыбрасывали в снег кошек и посыпали солью ступеньки на крыльце.
Все было тщетно. Тринадцать человек с фермы и из деревни умерли этой осенью. Их трупы, завернутые в одеяла, лежали в сараях и на задних дворах, дожидаясь, пока земля оттает достаточно, чтобы можно было их похоронить.
Брайардейльские топи
— Нет, расскажи мне другую историю, — требует Адам. — Эту я уже знаю.
— Но все истории в нашей долине начинаются с Дьявола, — говорю я.
— Расскажи что-нибудь новое, — возражает он. — Есть же такие, которых я еще не слышал. Ты знаешь их сотни.
За последние несколько лет я приобрел репутацию рассказчика, точно такую же, какая была у Старика, моего деда.
— Давай же, — настаивает Адам. — Расскажи про свое детство, когда тебе было столько же лет, сколько мне сейчас.
— Потом, — отвечаю я. — Мы же пришли сюда, чтобы пострелять бекасов, верно?
Он забавно кивает и гладит одной рукой Дженни по спине, а другой крепко сжимает мою ладонь.
— Тебе придется отпустить меня, Адам, — говорю я. — Иначе у нас ничего не получится.
Он отпускает мою руку, но не отходит ни на шаг, потому что ему необходимо чувствовать мой запах, и, склоняя голову набок, он слушает, как хлюпает вода в болоте.
Холодный весенний день подходит к концу, и последний свет уже покидает Топи, скользя через долину к пустошам и отступая на запад, к морю. Сумерки уже обесцветили покрытые вереском холмы, и надвигающаяся темнота усилила шум воды в Фиенсдейльском ущелье. Где-то во мраке река бьется о берега, срезанные ею же в прошлом месяце во время штормов, и теперь она петляет, устремляясь к черному массиву Салломского леса. Воздух, кажется, промок насквозь. Но Адам держится молодцом и не издает ни звука. Как и все мальчики его возраста, он гордится своей стойкостью: сыновья всегда хотят показать отцам, что способны выносить трудности без жалоб и слез. И все-таки мне понятно, почему он хочет, чтобы я что-нибудь рассказывал: ему надо отвлечься и скрыть, что он до смерти боится оказаться у самой воды.
— Помнишь, что я сказал тебе делать? — говорю я, закладывая один патрон за другим в двустволку Браунинга с прикладом из орехового дерева, доставшуюся мне по наследству от Отца.
— Сейчас? — интересуется Адам.
— Я скажу тебе когда.
Через пару лет я должен был бы начать учить его стрелять в Топях. Сам я уже в двенадцать охотился на вальдшнепов, голубей, фазанов — словом, на все, что годится в пищу. Адаму, конечно, никогда не придется стрелять из ружья, но это не значит, что он не сможет быть полезным. Например, он может стать моим загонщиком и поднимать из укрытий птицу.
Прижав приклад к плечу, я немного отстраняюсь от Адама, но как только он слышит мой голос дальше, чем ожидал, дальше, чем ему хотелось бы, он зовет: «Папа!» — и тянет руку к моей ладони.
— Я здесь, — говорю я. — Все в порядке. Воды поблизости нет. Делай, что я тебе сказал. Давай.
Он еще какое-то время стоит, повернувшись ко мне, а потом начинает хлопать в ладоши.
Из-за акустических особенностей звук раздается со стороны холмов, и испуганные птицы вылетают из своих убежищ. Этой хитрости меня научил Отец, а теперь ее освоил и Адам.
Бекасы поднялись из камышей и полетели низко над болотом. Их отражения в воде напоминали серпики коричневого цвета. Я прицелился немного выше и упустил одного — он растворился в сгущающейся тени деревьев, — но взял другого вторым выстрелом в тот момент, когда он появился на фоне белеющих соцветий рябины рядом с воротами. При звуке выстрела Адам вздрогнул. Бекас дернулся в полете и, очертив в воздухе дугу, упал где-то на поле, оставленном в этом году под паром.
— Держи ее, — говорю я, и он хватает Дженни за ошейник, прежде чем она успевает рвануться за птицей.
Нужно отучить ее от вредных инстинктов.
— Пусть сядет. Ну-ка, Адам, прикажи ей, — говорю я, вытряхивая пустые гильзы из ружья. — Пусть знает, кто здесь хозяин.
Он проводит рукой по хребту собаки, надавливая ей на задок, чтобы она опустилась на землю. Сумерки сгущаются, порывы ветра пригибают к земле тростник. Болото покрывается рябью. Дженни моргает и ждет команды.
— А теперь отпускай, — говорю я, и Адам издает тот особый звук, которому я его научил, что-то вроде чмоканья, и поднимает руку.
Дженни срывается с места, проползает под воротами, возбужденная запахом подстреленной дичи, и возвращается назад с растерзанной птицей.
Адам слышит, что собака вернулась, и чувствует ее запах, а она прижимается лбом к его ладони.
— Брось!— командует он, дотрагиваясь до зажатой в зубах собаки птицы.
Дженни не подчиняется, и тогда он пробует просунуть пальцы ей в пасть между челюстями.
— Не так, — поправляю я. — По носу.
Он одной рукой дотрагивается до ее скулы, а другой неуверенно шлепает ее, отчего собака только начинает рычать.
— Сильнее, — говорю я. — Иначе она ничему не научится.
Получив кулаком по морде, она делает, как ей приказано. Боль она запомнит и в следующий раз будет ожидать удара, увидев его поднятую руку, а потому откроет пасть, как только он скомандует. Она умница. У нее ласковый, добрый нрав. А голову бекасу она откусила скорее от восторга, чем по злобе.
— Оставь птицу галкам, Адам, — говорю я. — Нам хватит того, что есть.
Мы возвращаемся на ферму по тропинке, до коленей вымазавшись в грязи. Я держу Адама за руку. Он несет на плече старый кожаный ягдташ, принадлежавший когда-то Отцу. Не в силах удержаться, он запускает пальцы внутрь. Там подстреленные мной кряквы, и он дотрагивается до них, ощущая запах крови и воды на перьях. Когда мы вернемся на ферму, мы извлечем из птиц дробинки и повесим до утра в чулане. А потом, как я обещал, я научу Адама правильно потрошить их, чтобы запечь в печи.
— Уже стемнело? — спрашивает он. — Стало холодно.
— Почти, — отвечаю я. — Мама зажгла свет.
— А звезды зажглись? — продолжает он.
— Некоторые, — отвечаю я. — Орион. Большая Медведица.
Ему известна форма созвездий. Чтобы объяснить ему, я брал его за руку и водил его пальцем, очерчивая их форму.
— А луна полная или ущербная? — спрашивает он.
— Полная, — отвечаю я. — Совсем круглая.
У луны раздутое, удивленное лицо, будто у утопленника.
— А где она сейчас?
— За нами, — отвечаю я. — Поднимается над Тремя Сестрами. Поэтому мы отбрасываем длинные тени.
В другой раз он задал бы еще десяток вопросов, но сейчас он устал и неуклюжей походкой плетется по гравию, причем нарочно. Хочет, чтобы я взял его на руки. Хотя бы пока мы не дойдем до асфальта.
— Ну-ка, — говорю я и даю ему подержать сложенное ружье.
Он вешает его на руку. Ружье тяжелое, как пара свинцовых труб. Он поворачивается ко мне и широко улыбается. Как бы там ни было, а он точно знает, что ружье — это то, что ему нужно. Эта ферма принадлежит ему с самого его рождения, точно так же, как она стала моей, когда Мама родила меня. За его спиной — вереница предков, он знает это и представляет, как после него сюда придут его сыновья. В его возрасте я чувствовал то же самое. Но потом сбился с пути.
— Ну, так расскажи мне что-нибудь, — требует он. — Расскажи о Старике, а не о Дьяволе. У нас ведь есть сейчас время, правда?
Но суть в том, что одна история тянет за собой другую, потом третью, и во всех Дьявол играет важную роль.
Перевод: Е. Богдановой