Рю Мураками: Пирсинг

Маленькое живое существо спало в своей кроватке. «Как лабораторный зверек в клетке», — подумал Кавасима Масаюки. Он прикрыл ладонью настольную лампу, чтобы свет падал только на силуэт ребенка, оставляя комнату в темноте. Наклонившись пониже, он прошептал: «Быстро уснул». Когда беременность Йоко подходила к концу и он все больше осваивался с ролью будущего папаши, его стало одолевать беспокойство: не будет ли ребенок плохо спать? Сам Кавасима с начальной школы страдал бессонницей, а ведь в жилах ребенка, однако, текла его кровь. Он слышал, что это нормально для новорожденного — спать беспрерывно целый день; если на то пошло, некоторые специалисты вообще говорят, что сон — это работа маленького человека. Что может быть ужаснее младенца, страдающего бессонницей?

Он бесшумно повернулся и посмотрел на Йоко, лежащую рядом с ним на двуспальной кровати. Ее ровное дыхание свидетельствовало о том, что и она мирно спит. 

Кавасима проделывал это каждую ночь: вставал и разглядывал ребенка, пока жена спит. Десять ночей подряд, если быть точнее. Это случалось сразу после двенадцати, и, поскольку Йоко вставала каждое утро спозаранку, чтобы подготовиться к занятиям, она, похоже, никогда ночью не просыпалась. Крепкая здоровая женщина двадцати девяти лет от роду, по профессии кулинар, Йоко и знать не знала о таких вещах, как бессонница. Когда они поженились, она оставила работу в крупной пекарне и стала давать уроки по искусству приготовления пищи соседям прямо в их однокомнатной квартире. Ее занятия по выпечке хлеба и готовке пасты пользовались огромной популярностью. Сейчас у нее были десятки учеников — от домохозяек и школьниц до пожилых вдовушек и даже мужчин средних лет. Она давала уроки почти каждый день, только дважды в месяц беря оговоренный выходной, и вся квартира, включая их спальню, пропиталась масляным запахом, который для Кавасимы символизировал счастье. Маленькой Ри (имя дано было в честь матери Йоко) исполнилось четыре месяца, и Йоко как-то ухитрялась приглядывать за ней и при этом не выбиваться из графика занятий. Не лишним оказалось то обстоятельство, что бóльшую часть ее учеников составляли женщины и они всегда горели желанием помочь ей с ребенком. 

Кавасима на мгновение выключил лампу и уставился на бледный лунный луч, пробивавшийся в просвет между занавесками. Узкая полоска света достигла кроватки, скользя по розовым пеленкам и по карману вельветовых брюк Кавасимы. В детстве он очень любил сидеть в комнате, освещенной только луной, рисуя себе картину: длинная узкая дорога, уходящая в никуда. Погрузившись в воспоминания, он осторожно, чтобы не поранить палец, вынул из кармана куртки нож для колки льда. Держа его за рукоять правой рукой, он легонько потянул левой за детское одеяльце. Обнажилась шейка дочери и часть ее груди, белее и мягче того хлеба, который пекла Йоко. Кавасима повернул лампу и направил свет от нее на грудь дочери. Ему показалось, что аромат свежего хлеба вдруг усилился, смешавшись с другим запахом, который он не мог распознать. Он не замечал, что на его лбу и макушке выступил пот, пока капля не упала на одеяльце. Обогреватель у стены напротив еле-еле отапливал комнату. Острие ножа чуть заметно дрожало. Еще одна капля стекла со лба Кавасимы в уголок его глаза... 

«Неприятно, — подумал он и зажмурился. — Не знал, что потею. Никогда этого не чувствовал. Как будто это не я истекаю потом, а моя восковая фигура, незнакомец, выглядящий совсем как я. Черт побери!»

Открыв глаза, Кавасима обнаружил, что его зрение, слух и обоняние слились воедино, и сейчас ощутил какой-то хлопок и запах едкого дыма. Будто жгли что-то органическое. Волосы или ногти, к примеру. 

Не дыша, он прохрипел:

— Только не это.

Так всегда начиналось: сперва он потел, затем этот ужасный запах паленого. Потом внезапное чувство изнеможения и, наконец, неописуемая боль. Как если бы воздух превратился в иглы и начал колоть его. Боль распространялась по телу, как мурашки при ознобе, — и вот он уже чуть не кричал. Временами глаза его застилал белый туман, и он почти видел, как воздух превращается в иглы.

«Тише, успокойся, — говорил он себе. — Расслабься. С тобой все в порядке. Ты уже пришел в себя, ты не сделаешь ей ничего худого. Все будет хорошо». 

Сжав нож, чтобы тот не так дрожал, Кавасима приложил его кончик к щеке ребенка. Всякий раз, когда он рассматривал этот инструмент, это легкое, блестящее стальное орудие, завершавшееся зауженным острием, он недоумевал, зачем такие предметы вообще нужны: «Если он предназначен, только чтобы раскалывать лед, дизайн должен быть совершенно иным. Люди, которые делают и продают такие штуковины, ничего не понимают. Они не понимают, что некоторых из нас бросает в пот от сияния этой заостренной вещицы».

Губы ребенка шевельнулись без всякой видимой причины. Такие маленькие, что и на губы-то не похожи. Крошечные сосудики под персикового цвета кожицей, покрытой нежным пушком, окрашивали румянцем ее щеки. Кавасима потрогал этот пушок сперва пальцем, а потом острием своего инструмента.

«Все действительно в порядке, я не причиню вреда ребенку».

И только он подумал об этом, тишину нарушил голос Йоко:

— Что это ты делаешь? 

Все его тело содрогнулось, и кончик ножа чуть оцарапал щечку ребенка. Кавасима отвернул лампу и медленно выдохнул. Взглянув на лицо жены, он стал засовывать нож в карман. Она полусидела на кровати, опершись на локоть. 

— Я разбудил тебя? Извини. — Он на цыпочках подошел к ней и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Который час? — спросила она.

— Половина второго. 

— Ты смотрел на Ри? 

— Да. Я не хотел разбудить тебя. Ты устала, спи.

— Ты все еще работаешь? 

— Материал для проспекта в основном подобран. Нужно только наметить слайды. Они украсят презентацию. 

Йоко снова легла в постель и погрузилась в сон, прежде чем он успел договорить. «Слава богу. Не поздоровилось бы мне, если бы она включила свет, чтобы сходить в туалет или попить воды. Она обнаружила бы, что я весь в поту, а может быть, заметила бы кончик ножа, торчащий из кармана».

Перевод: Е. Шубинского