Алексей Маслов: Конфуций. Беседы с одиноким мудрецом

«Он редко говорил о человеколюбии»

Какое качество считается основным в благородном муже? Конфуций, а за ним и многие его последователи, именуют его жэнь (仁). Обычно это понятие на русский язык переводят как «гуманность», «человеколюбие», «милосердие», «благопристойность»; на английский его переводили как goodness (A. Walley), benevolence (D. Lau). Однако такое понимание этого термина можно назвать скорее устоявшимся для западных переводов Конфуция, нежели точным. Его полное значение значительно сложнее и многообразнее. Такой перевод, безусловно, верен в контексте традиционного подхода к учению Конфуция, но вряд ли полноценно передает изначальный смысл его слов. Это скорее попытка следовать в контексте морально-этической составляющей цзюнь-цзы: если цзюнь-цзы — это «благородный муж», то он обладает именно «человеколюбием». 

Жэнь — понятие важнейшее как для Конфуция, так и для всей его школы; очевидно, что это основная характеристика правильной, добродетельной жизни. Четвертая книга «Лунь юя» содержит массу высказываний Учителя о «человеколюбии» в самых разнообразных контекстах и с самыми разными оттенками. Эта часть открывается словами: «Если в общине царит человеколюбие-жэнь, это прекрасно. Разве можно считать мудрым того, кто поселяется там, где не царит человеколюбие?».

Для Конфуция человек является человеком лишь постольку, поскольку он живет в соответствии с правилами и ритуалом. «Человек — и без жэнь! Да о каком же ритуале может идти речь!» — восклицает он, показывая, что именно жэнь определяет меру ритуально-священной связи между человеком и потусторонним миром. 

Что же такое жэнь? Непосредственно к «гуманности», «любви к людям» это понятие не имеет прямого отношения. Мы скорее определим это как способность постоянно сохранять связь с Небом и с духами предков. Это именно то, что характеризует всякого истинного мага и медиума — умение вступать в контакт с иным миром и передавать его веления и знаки в наш мир.

Конфуцианец Мэн-цзы понимает под жэнь способность «установить связь между родственниками» или «любить родителей». Как видно, собственно, ни о какой любви к людям речи не идет, то есть здесь нет места для абстрактного человеколюбия или тем более для «гуманности». Кажется, древний Китай вообще не оперировал понятиями морали. Это скорее технический термин, описывающий суть связи между человеком и Небом (включая мир духов), которая как бы матрицируется на Земле в виде «правильного отношения» человека к своим родителям — потенциальным кандидатам на пребывание в мире духов. В «Лунь юе» этот термин упомянут 109 раз, а косвенно обыгрывается еще чаще. При этом ученики Конфуция, что составляли «Лунь юй», внезапно записывают поразительную фразу — оказывается, «Учитель редко говорил о выгоде (ли 利), о судьбе (мин 命) и о жэнь». Это звучит странным диссонансом в традиционном представлении об Учителе — ведь именно понятие жэнь является, как считают многие, центром проповеди Конфуция. И вдруг он «редко говорит о жэнь»! Комментаторы попытались разъяснить ситуацию, предложив более десятка контекстуальных трактовок и скорректированных переводов на байхуа — современный китайский язык. Например, в одном из переводов фразу следует понимать так, словно Конфуций просто избегал «рассуждать о человеколюбии». Другие же считают, что Конфуций как раз «одобрял беседы о человеколюбии», при этом «избегал бесед о выгоде». Все эти трактовки имеют право на существование, но сам текст в свидетельствует лишь об одном — Конфуций действительно «редко говорил о жэнь».

Но ведь он же постоянно упоминает о жэнь в разных контекстах — и «Лунь юй», записанный теми же его учениками, ярко свидетельствует об этом! Ответ здесь, думается, заключен в причудливой связи трех понятий, заключенных в этой фразе: выгода, судьба и т. н. человеколюбие (жэнь). Конфуций редко разъяснял их смысл — именно так следует понимать намек его учеников. Он считал эти понятия невозможными для рационального понимания, они лежат за пределами объяснений. И неслучайно суть понятия жэнь он не разъясняет, а показывает на примерах. И именно из-за этой сокрытости непосредственной сути, а заодно и неудачного перевода на русский язык жэнь как «человеколюбия» или «гуманности» (прямого аналога в русском языке действительно нет) изменилось и само понимание сути проповеди Конфуция.

Разглядеть суть жэнь позволяет и само написание этого иероглифа — китайцы в древности научились очень точно выражать сакральную суть понятий не через многословные разъяснения, а через символический рисунок-идеограмму. Примечательно, что само написание иероглифа жэнь никак не связано с моральным фактором, зато непосредственно указывает на какую-то посредническую роль, возможно, между Небом и Землей. Иероглиф «жэнь» (仁) записывается как сочетание графемы «человек» (亻) слева и «два» (二) справа. По одной трактовке, это сочетание смыслов «человек» и «два» или «второй», «другой»; это можно понять во вполне рациональном стиле — «любить других, как самого себя». Даосский текст «Чжуан-цзы» III в. до н. э., по времени, скорее всего, более поздний, чем «Лунь юй», здесь ближе к этому значению: «Любить подношения людям — вот это и есть жэнь» (в главе «Тянь ди» — «Небо и Земля»). 

По другой трактовке, человек здесь явно выполняет посредническую или, скорее, объединительную функцию между Небом и Землей, образуя в совокупности священную триаду Небо — Человек — Земля. Это можно понять как изображение человека, соединяющего собой Небо и Землю, как аналог «мирового древа» или «мировой оси». Вот он — медиатор, медиум. Именно тот, кто способен объединить собой Небо и Землю, пропустить сквозь себя их энергию, и обладает жэнь. Именно человек позволяет Небу совокупляться с Землей, он — канал небесных эманаций, благодатных энергий (дэ), которые снисходят на Землю. И именно это свойство жэнь и является основным, что отличает цзюнь-цзы от остальных людей.  

Таким образом, жэнь — это способность установить через себя связь между Небом и Землей, опосредовать собой, своим внутренним состоянием связь с ушедшими предками. Однако далеко не каждый человек способен осуществлять медиативную функцию между Небом и Землей, т. е. обладать жэнь. Но вот поразительный факт: Конфуций признается, что ни совершенномудрый человек, ни благородный муж — цзюнь-цзы — ему в жизни не встретились. И в данном случае цзюнь-цзы оказывается именно идеалом традиции, абсолютным обладателем могущества-жэнь, которого уже нет в реальной жизни.

Примечательно, что жэнь — в отличие от многих других качеств — нельзя обучиться, его можно именно получить, достичь, воспринять: «Разве жэнь далеко от нас? Стоит устремиться к жэнь — и жэнь тотчас приходит». Примечательно, что жэнь приходит не из воспитания, столь ценимого Конфуцием, воспитание лишь открывает канал для этого жэнь. Как-то Конфуций обмолвился, что самые добродетельные люди древности Бо И и Шу Ци «искали жэнь и обрели жэнь». 

Это особое мистическое чувство, подобное переосмыслению и переощущению всего предшествующего опыта. Неслучайно мудрецы учат именно «вызреванию» человеколюбия внутри человека, а отнюдь не привитию его. Мэн-цзы замечает: «Пять злаков (т. е. рис, два типа проса, пшеница и бобы. — А. М.) являются наилучшими из всех. Но если же они не вызревают, то оказываются еще худшими, чем даже чертополох. Таково и жэнь — достигается оно, лишь окончательно созрев». 

Как можно увидеть, именно к «человеколюбию», к «любви к людям» жэнь отношения не имеет; это скорее «способность к посредничеству», которая и характеризует истинного цзюнь-цзы. Сам же цзюнь-цзы, разумеется, не «благородный муж», но медиатор между священными силами Неба и земными делами. Собственно, Конфуций считал, что цзюнь-цзы выполняет важную миссию: установление ритуального диалога между Небом и Землей через свою способность жэнь: «Ибо ноша его тяжела, а путь долог. Он считает жэнь своей ношей — разве это не тяжело? И лишь со смертью его путь подходит к концу. Так разве не долог ли он?». Одному из учеников не удалось уловить смысл высказывания Учителя, и тогда Конфуций уточнил: «Воспитывай прямоту и избегай искривлений. И тогда сможешь даже кривое выпрямить». Жэнь — отнюдь не «качество для себя», для удовлетворения собственного тщеславия, оно необходимо «для исправления кривого», т. е. для служения людям. И в этом смысле оно может трактоваться как «человеколюбие». 

Чтобы достигнуть жэнь, действительно нужен нравственный подвиг, который может потребовать от благородного мужа даже пожертвовать собой. Пожертвовать — но не унизиться. Один из ближайших учеников Цзай Во спросил Конфуция:

— Если обладающему жэнь скажут: «В колодец упал обладающий жэнь», — бросаться ли ему вслед за ним?

Кун-цзы ответил:

— Зачем же ему это делать? Благородного мужа можно заставить отправиться к колодцу спасать упавшего, но бросаться тотчас в колодец не стоит. Ведь его могут обмануть, и нельзя, чтобы он оказался обманутым. (Другой, не менее интересный перевод: «Он может даже показаться обманутым, но обманутым все же не будет».) 

Очевидно, что под жэнь подразумевается отнюдь не моральная категория, а мистическое переживание, которое в буддийской культуре называется освобождением (цзето 解脫, санскр. virmoka), в даосской — озарением (мин 明, у 悟) и свидетельствует о наступлении измененного состояния сознания. Поскольку человеколюбие есть один из основных признаков «благородного мужа» конфуцианства, то оказывается, что цзюнь-цзы и есть человек, переживший мистическое озарение и заново осмысляющий этот мир уже как пространство мистического опыта. Разумеется — и это неоднократно подчеркивают и Конфуций, и Мэн-цзы — цзюнь-цзы может болеть, беспокоиться и даже сомневаться. В этом он абсолютно реалистичен и вновь прагматичен — в отличие от даосского мифологического идеала бессмертных, выросшего из практики действительно существовавших медиумов и шаманов.