Дорогие товарищи, расстрелять! Гордей Петрик о новом фильме Андрея Кончаловского
Фильм Андрея Кончаловского о новочеркасском расстреле начинается с провокации (во всяком случае именно так поначалу кажется зрителю). В первом же кадре играет советский гимн, и герои кино, члены горкома, местный партийный верх, точно одобрили бы это художественное решение. Главная героиня Люда (Юлия Высоцкая, которая тут, кажется, впервые в жизни по-настоящему очень к месту), может, в глубине души и не верит, что партия права всегда и безоговорочно, все равно имеет крепкие намерения сделать все для построения коммунизма при любой власти. И протест против власти советской для нее равняется преступлению. Тем не менее в контексте 1962 года она внутрипартийный диссидент, который в критический момент может попасть под расход: ярая сталинистка, которую не запугать фактами, оглашенными на XX съезде.
Забастовка рабочих, случившаяся в Новочеркасске в июне 1962 года, в «Дорогих товарищах!» показана от лица тех, на кого идут протестующие, — местной властной верхушки. Кончаловского интересуют эмоции не бунтовщиков, а только лишь номенклатуры. Отстраненно (что ему обычно несвойственно) восстановив хронологию реакции на народный бунт и его подавления, он в результате пошагово изобличает хрущевский советский строй.
«Дорогие товарищи!» — это публицистическое высказывание, можно сказать, охудожествленная реконструкция новочеркасских событий (а отчасти и «опыт художественной реконструкции», если по Солженицыну), в рамках которой разворачивается семейная мелодрама. Это фильм о матери (как раз Люде), которая не может отыскать дочь, которая, вопреки ее запретам, участвовала в протестах. И только в финале — то ли голливудском, то ли позднерязановском — режиссер все же пасует перед сентиментальностью, выкидывая на суд зрителя абсолютное чудо, которое тем не менее можно прочесть и как инфантильное сновидение.
Мирные протесты (хотя их и можно назвать настоящим ожесточенным бунтом в сравнении с сегодняшними либеральными митингами, на которых, перед тем как встать на скамейку, протестующие снимают с себя ботинки) стартуют, когда их никто не ждет, и вызывают сумбурную реакцию у начальства. Ситуация была такова, что на момент 1962 года готовых схем, как справляться с протестами, в правительстве просто не было, потому что в последние сорок лет не было и протестов. Что для верхушки, что для народа выйти на улицу на тот момент, должно быть, казалось безумием, как в летний день ни с того ни с сего сигануть под трактор. Но в 1962-м случилось очередное, ставшее к тому моменту регулярным повышение цен, и во всяком случае в загибающемся от бедности Новочеркасске — исторической родине казачества, тактично искореняемого сначала Лениным, потом Сталиным, — советский человек устал и поэтому забузил. Причиной тому принято считать менталитет переселенцев, перевезенных в Новочеркасск бывших зэков, амнистированных холодным летом 1953 года и понабравшихся в тюрьмах смелости.
Завидев умеренно яростную толпу, местное управление, как и показано в фильме, только и могло развести руками: «В нашем социалистическом обществе, *****, забастовка?!» — и свалить особое буйство толпы на состояние алкогольного опьянения. Дела обстояли так, что по приказу Москвы толпу начали не запугивать, а обстреливать. На второй день протестов, когда и случилось страшное, приехали начальники из Москвы и дали добро действовать вопреки советской Конституции, которая запрещала армии стрелять по гражданским. Гэбисты разместили по периметру своих снайперов, а замолчанные убийства свалили на местных солдат, которые, несмотря на наличие боевых патронов, скорее потворствовали семитысячной толпе. Важно проговаривать цифры, они в таких случаях невероятно ценны: согласно частично рассекреченным официальным данным, на демонстрации были убиты 26 человек, 87 мирных граждан получили ранения. Жертв увезли втихомолку на ближайшие кладбища, обмотали целлофаном и закопали в чужих могилах по двое-трое.
Кончаловский не глуп — он не показывает верхушку поголовно бездушными извергами, которые так и норовят пустить в советский народ несколько лишних пуль. Сквозь погоны карателей проступают человеческие черты. Это почти германовский подход — жесткая критика определенного момента в истории, в которой вся ответственность перекладывается с живых лиц на абстрактный строй. Вопреки подписке о неразглашении, гэбист содействует отчаянной матери в поисках ее дочки, и точно так же врачи втихомолку пускают родственников хоть глазком увидеть бездыханные тела близких.
Это вообще довольно эффектный фильм (черно-белый), наполненный патетическими сценами — по-настоящему мощными, а не как, скажем, в «Рае» того же самого Кончаловского, когда героиня Высоцкой надрывно кается в своих грехах Богу. Люда молится о дочке — «Пусть она жива», сидя на разбитом толчке, дед достает из запыленного сундука икону Казанской Божией матери и надевает дореволюционный тулуп, собираясь степенно уйти в могилу, одни матери подтирают кровь со ступеней, другие хлещут из горла водку. Звучит красивая фраза: «Если бы Шолохов написал всю правду, никто бы не знал такого писателя Шолохова». И в то же самое время в кабинетах какой-то замызганный дядька-начальник по телефону спрашивает у Москвы, что им делать с асфальтом, к которому от жары прикипела кровь (в трубку спокойным голосом отвечают: срочно перестилайте, а вечером нужно устроить танцы). Из таких сцен и состоят «Дорогие товарищи!». Сам расстрел занимает 10 минут от силы.
Это очень страшное кино, и все же, положа руку на сердце, непросто понять, что именно режиссер, собственно, хочет сообщить. Дело в том, что, если верить его интервью, Кончаловский к старости бесповоротно перешел на сторону силы и уверен, что Хрущев предал коммунизм, когда развенчал культ Сталина. Эта позиция должна означать, что режиссер впадает в примитивную риторику его героини, построенную на сослагательном наклонении. Выходит, если бы за счет репрессивной методологии государство продолжило бы снижать цены из года в год, народ бы не бунтовал и в него не довелось бы стрелять. Отсюда — вопросы к художественным решениям. Что, например, значат фразы «Эти люди должны быть забыты», «Нельзя вспоминать, нельзя говорить», которые произносятся в самые тягостные моменты этого фильма, явно призывая к обратному?
Кончаловский критикует расстрел как случай неудачного кризисного менеджмента, а не общее место социалистического проекта, которым он без всяких сомнений являлся, законно отсчитывая генеалогию от раскулачивания, постановления о создании концентрационных лагерей Лениным и 58-й статьи сталинского террора. В «Дорогих товарищах!» уживается констатация фактов зверств, совершенных советской властью в последние годы ленинского правления, не окрашенная художественной критикой похвальба политики Сталина из уст в общем-то положительных персонажей, и, конечно, риторика чудотворной молитвы (куда без нее человеку, чей пик карьеры — «Андрей Рублев»). В этом контексте и «Весенний марш» Дунаевского, который постоянно тараторит себе под нос Люда, и мифотворчество, которое беспрерывно крутят по телевизору, — не способ показать пальцем на беспросветное лицемерие советского космоса, а всамделишнее сравнение сталинской утопии и хрущевского беспредела. Такая расстановка акцентов, безусловно, имеет право на жизнь, но отдает политической близорукостью.
Автор Гордей Петрик