«Мертвые души» как портрет путинской России. Какой получилась новая экранизация Гоголя

С «Русского беса» Григорий Константинопольский не отпускает русскую классику, работая с ней и так и эдак. Скрещивая Достоевского и Сологуба с Палаником и фильмами Гая Ричи или экранизируя Островского практически слово в слово в декорациях нынешней среднерусской глуши. В 2020-м он поступил с ней самым искусным образом. «Мертвые души» — адаптация, в которой каждая строчка и каждое слово первоисточника переписаны и модернизированы согласно сегодняшним бытийным реалиям энигматичного места, что гордо несет имя Россия. В тех случаях, когда диалоги героев остаются, как они есть в романе, это производит эффект не отстранения, как могло бы произойти (и произошло с «Грозой», из-за чего многие ею, собственно, не прониклись), но остранения. Чаще, впрочем, приметы времени инкорпорированы в оригинальные диалоги (апофеоз принципа — замена фразы «Да был бы ты без ружья как без шапки!» на «Да остался бы ты без калаша как лошара без пенсии!»). Пространные гоголевские бытописания емко уместились в размашистую фактуру, его измышления — в циничную режиссерскую интонацию и редкие сентиментальные придыхания Селифана, уже не кучера, а водителя БМВ.

 «Мертвые души» — именно что комедия, и комический элемент впервые в фильмографии режиссера тут с триумфом одерживает верх над трагическим, временами переходя в пошловатый, но гомерический водевиль с камео Никаса Сафронова и попсовым исполнением композиции «Моя Цыганская» Владимира Высоцкого в декорациях а-ля «Синий бархат» Дэвида Линча. Один из главных русских романов — уже не трагедия, да даже и не элегия. «Мертвые души» — это в высшей мере фильм о России в путинской вариации, но не метафизической, как в «Грозе», или скроенной из субъективных эмпирических наблюдений, как в «Русском бесе». Константинопольский разложил иррациональную сущность страны по полочкам, невзначай и как-то по-доброму посмеиваясь над ней. 

Центральный элемент поэмы, конечно, на своем месте и в помощь. Афера нового времени — в продаже кладбищенских мест членам администрации — рядом с Чубайсом и супругой его Авдотьей Андреевной, например, или Захаром Прилепиным, или Галкиным. В Москве изволили перезахоронять «цвет и гордость России» — в диапазоне от военных, погибших за родину в последние 20 лет, до местных чинуш — на престижных столичных кладбищах и собирают по городам и весям списки выдающихся граждан. Чичиков Константинопольского — инспектор Министерства культуры и держит путь в город-дыру Бугорск.

 Первым ему встречается губернатор (Сергей Колтаков, снятый за месяц до смерти), который с самого появления берет зрителя мертвой хваткой. Затем — Вася Манилов (Дмитрий Дюжев с безуминкой в выражении), который с Древней Греции тут пересел на Индию с галлюциногенными вытекающими, его жена Лиза «Кама» (от Камасутра) и детишки Вишну и Кришна. Потом — потомственный мэр, которую по наитию назначают из срока в срок, порнографически ряженная Коробочка (Марта Мюнгхаузен — Елена Коренева), несмотря на должность, сполна унаследовавшая уму оригинального персонажа. Далее — Ноздрев (клоунада Тимофея Трибунцева), начальник отдела по физической культуре и спорту из донбасского народного ополчения, казак и родственник митрополита (за что его «разбитной», как по Гоголю, нрав и терпят в администрации). В конце концов, коллега по ведомству Собакевич (Александр Робак, гениально вписавшийся в медвежьи характеристики из первоисточника), прославленный у Гоголя особенным дурновкусием и сделавшийся тут начальником отдела по культуре с бзиком на крепком здоровье нации (как он славил подвластных ему мертвых крестьян в романе, так же и деятелей культуры Бугорска, названных у Константинопольского теми же именами, что крепостные). Из помещиков, если говорить о соответствии Гоголю, выделяется Плюшкин (шекспировского размаха роль Алексея Серебрякова) — не свихнувшийся на вещизме скряга, деликатно бьющийся за копейку, а непризнанный режиссер и чиновник-бессребреник, почти двойник Константинопольского (и неудивительно, что его должен был играть Михаил Ефремов — всегдашнее альтер эго режиссера), мечтающий быть похороненным рядом с Бондарчуком: «И чтобы мое надгробие было выше!»

Строго следуя гоголевской последовательности событий, Константинопольский перепридумал Чичикова. В романе тот скорее существовал на правах проводника в мир русского шапито. Но в фильме его циничная разочарованность в русской жизни обрела эмпирические обоснования, сам персонаж — надлом. Константинопольский переместил его биографию, по которой можно изучать историю нового российского государства, из финала в середину повествования, сообщая своему герою характер в самый разгар событий. Цыганов — идеальный актер для героя, которого не удивить ничем, который давно не верит в Россию и в ответ на треволнения русских может разве что ухмыльнуться. Режиссер по большому счету с ним солидарен: тоже давно не рассчитывает на какой-либо хеппи-энд и мудро не ломает голову над тем, как исправить происходящее.

 «Мертвые души» Константинопольского — не иначе как констатация, которая вмещает не только излишки менталитета, но и политические события последних десяти лет — в диапазоне от русского участия в выборах в США до донбасской трагедии, когда государство оставило своих фанатичных борцов за правду за чертой бедности (последняя рассмотрена со всех возможных сторон и впервые отрефлексирована в русском кинематографе; в частности, ей целиком отведена «Поэма о капитане Копейкине», незначительная у Гоголя и ключевая в фильме Константинопольского). Констатация, исполненная человеком, который прекрасно понимает, что так у нас навсегда, и — будь то осознанно или нет — находит в этом определенную красоту. Как это делал и Гоголь, Константинопольский нарциссически упивается не столько горемычной действительностью, сколько своими вихрастыми ее описаниями, настолько яркими, что грань между добром и злом стирается, а плакатная мораль, даже если она и задумывалась быть донесенной до зрителя, становится невозможной. Все как в жизни, только немного ярче и посмешнее, как будто на нас посмотрели из далекого-далекого будущего. 

«Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?» — вопрошал у Гоголя Чичиков. В финале у Константинопольского ему отвечает Филипп Киркоров: она такая — единственная.

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь