Сильнее страха и отчаяния. О Филиппе Авдееве — актере, режиссере и создателе бренда «Белый шум»

…а под финал концерта Филипп спел «Дерево».

«Я посадил дерево… Я знаю, мое дерево в этом городе обречено… Но пока оно есть, я всегда рядом с ним».

Бесхитростные слова песни Виктора Цоя, наверное, лучше всего выразили и настроение, царившее тогда на сцене «Гоголь-центра», и смутные предчувствия в зале. Кто-то уже знал, что Кирилл Серебренников уходит с поста художественного руководителя театра, кто-то только слышал, что городские власти не собираются продлевать с ним контракт. Кажется, сама жизнь срежиссировала так, чтобы этот февральский вечер стал одновременно и празднованием восьмилетия «Гоголь-центра», и прощанием с целой эпохой, и подведением итогов.

«Я посадил дерево… Мне кажется — это мой мир. Мне кажется — это мой сын».

В такие моменты никогда ничего не бывает случайным. И то, что для финала была выбрана песня «Дерево», и то, что спел ее именно Филипп Авдеев — один из самых любимых и знаковых артистов «Гоголь-центра». Конечно, он пел про себя и от себя. Но еще и от имени всех учеников Серебренникова, прошедших с ним долгий путь через множество испытаний, искушений, ошибок, побед, обломов, триумфов. И вот сейчас, с последними куплетами «Дерева», этот путь заканчивался. Будто кто-то вежливо, почти бесшумно, уходя, прикрыл за собой дверь. Так, собственно, и произошло.

Есть актеры-лидеры, которым всегда мало пространства. Они рвутся вперед, чтобы их все видели, слышали, чтобы непременно стать центром или хотя бы главным аттракционом любого спектакля. А есть актеры-молчальники. Они обычно стараются держаться в тени. Не любят повышать голос, не стараются сразу завладеть вниманием зала. Они актеры незаметных, тихих выходов, долгих пауз, молчаливых, испытующих взглядов. Таким был Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Из этой актерской породы и Филипп Авдеев. Для «ГЦ» он стал чем-то вроде камертонного человека. По нему легко настраивать спектакли на волну нежности. В нем, как ни в ком другом, чувствуется лирический дар.

При этом в списке его ролей значатся не только герои-любовники. Да, есть и Митя («Митина любовь»), и Саша Адуев («Обыкновенная история»). Но он может быть уморительно смешным в роли хлыща Филинта («Мизантроп»). А может неузнаваемо преобразиться в некое монструозное создание без пола и возраста, как в спектакле «Спасти орхидею», где он играет бабушку главного героя. И даже его Моцарт в «Маленьких трагедиях» — никакой не «гуляка праздный», а пьянь подзаборная. И жалко его, и мучительно видеть, как он спивается, губя свой гений…

Во всех этих ролях Филипп Авдеев никогда не играет себя. Никакого быта, никакой мелочной, подробной прозы. «Стихи мои, бегом, бегом». Сторонняя строчка Пастернака — ключ к большинству его ролей. Немного поэт, немного инопланетянин, а еще издатель и редактор. Как-то между всех своих спектаклей и съемок он взял и наладил выпуск собственной газеты под названием «Белый шум». Почему газеты? Все печатные издания загибаются, а он вдруг затеял выпуск своей газеты. И уже вышло пять номеров. Белоснежные стопки сброшюрованных листов формата A2 обычно лежат при входе в «Гоголь-центр». Их охотно разбирают зрители после спектакля. Некоторые хотят найти там что-то про любимый театр. Но нет, «Белый шум» — совсем не про театр. А про жизнь.

Как и Филипп: при всей своей преданности и любви к «ГЦ» он вовсе не меряет свою жизнь исключительно масштабами сцены или обычными актерскими категориями «хороший зал — плохой зал», «большая роль — маленькая роль». У него как-то все устроено сложнее. Есть у него заметные роли в артхаусном кино: «Кислота», «Класс коррекции», «Лето». А сейчас пошли и яркие работы в мейнстриме. Например, в модном «Джетлаге», премьера которого состоялась недавно. Или в «Чернобыле» Данилы Козловского, где ему достался интеллигент «без страха и упрека», идущий на верную погибель, потому что неудобно отказаться. У всех семьи, дети, а у него… только мама. И вот он в своем скафандре на вырост лезет в эту радиоактивную воду, спаситель человечества. И никаким подвигом свой поступок не считает. Работа, смертельно опасная работа, которую все равно кто-то должен сделать. Тогда почему не он?

Фото: more.tv

Фото: «Централ Партнершип»

У многих героев Филиппа Авдеева есть черта русского интеллигента: ему чаще, чем другим, бывает неловко. Он стесняется чужой глупости, чужой грубости. Мучается от фальшивых слов в жизни и на сцене. И не потому, что такой уж тонкокожий. Хотя и это тоже. Просто он совсем не понимает, как их произносить. Ему поэтому трудно давать интервью. Ведь все время надо говорить о себе.

Мы сидим во внутреннем дворе «Гоголь-центра», где стоят лавки и скамейки, как в пивном баре. Жарит солнце. Все время кто-то вбегает покурить. Быстрый обмен приветствиями. Одна-две быстрые затяжки. Сигарета аккуратно тушится в пепельнице, но сладковатый дымок еще долго висит в душном июньском воздухе. Другого места для интервью в театре не найти. Всюду репетируют. Серебренников теперь редко появляется. В самом театре еще сохраняется инерция большого дела, запущенного девять лет назад. И, кажется, ничего не изменилось. Те же лица, те же спектакли, тот же красный логотип. И все же какая-то важная граница пересечена. Когда я пришел, красная дверь в фойе, за которой скрывалась лестница, ведущая в кабинет Кирилла, хоть и была открыта, но за ней — пустота и тишина. Так бывает в квартире, из которой бывшие жильцы съехали, а новые еще не успели вселиться.

Спрашиваю Филиппа:

— Какая ситуация в театре без Серебренникова? Как он сам себя ощущает в новых обстоятельствах? Что будет с «Гоголь-центром»?

— Это, конечно, непростой момент для всех, но в театре собралась сильная команда, которая за эти годы сумела доказать свою самодостаточность. И это, в первую очередь, достижение Кирилла. Это он нас собрал в единый организм, вдохнул в нас жизнь, заставил в себя поверить, и теперь нам предстоит доказать, что эти усилия были не напрасны. Впрочем, и когда Кирилла подолгу с нами не было, когда он находился под домашним арестом, театр продолжал работать с утроенной энергией. И даже сейчас, после смены художественного руководства, наша команда ведь никуда не делась. Мы все здесь. И даже наоборот, почувствовали новую, непривычную ответственность. Теперь нам предстоит выруливать самим. И многие зрители сейчас говорят, что со сцены пошла какая-то новая волна энергии, жажды жизни. Конечно, хочется, чтобы театр продолжал жить, чтобы он оставался таким же смелым, актуальным и бесстрашным, как и раньше. Лично я пока не вижу никаких причин, которые могли бы нам в этом помешать. Если бы, не дай Бог, к нам руководителем прислали бы какого-то непонятного человека, но к нам пришел Леша (Алексей Агранович. — Прим. ред.), наш дорогой друг, партнер, единомышленник. И мы все безумно этому решению рады и будем стараться его не подвести.

У самого Авдеева под конец сезона состоялся большой режиссерский дебют — спектакль по легендарному роману Хантера Томпсона «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Точнее, вместе с драматургом Егором Прокопьевым он создал оригинальную пьесу, вдохновленную, с одной стороны, прозой Томпсона, его сумасшедшим ритмом и психоделическими видениями, а с другой — образами страха и отвращения, которыми в избытке снабжает нас современный мегаполис.

Логично, что место действия перенесено в Москву, где история о двух друзьях- журналистах, приехавших просто потусить, чтобы потом написать смешной репортаж для светской хроники, оборачивается таинственным трипом, где им предстоит столкнуться со своими фобиями, страхами и комплексами.

Фото: Ира Полярная / «Гоголь-центр»

Первый спектакль Филиппа Авдеева можно назвать образцом нового жанра гонзо-театра, который, как и гонзо-журналистика, родоначальником которой был Хантер Томпсон, отрицает объективистский подход к реальности. В центре любого повествования и даже самого обычного репортажа — субъективные чувства автора, которые могут и не совпадать с предметом его расследования. И тем не менее именно авторское присутствие, его пристрастный взгляд делают эту историю живой и правдивой.

— Готовясь к спектаклю, мы даже провели небольшие гонзо-журналистские расследования в Москве. Ходили на гламурные вечеринки, в общественные бани, чебуречные, вокзалы. Мы подслушивали чужие разговоры, пытаясь понять, что сегодня волнует, отвращает и пугает самых разных людей. Нам хотелось, чтобы зритель, пришедший на спектакль, погрузился вместе с героями в некое психоделическое действо, чтобы прошел путь от попыток найти себя во враждебном и опасном мегаполисе до понимания, что проблема совсем не в городе (вместо Москвы мог бы быть и Омск или Ростов — да что угодно!). Главное — страх, ненависть и отвращение, живущие в нас самих. Почему и в ХХI веке мы не состоянии понять, что люди прежде всего должны научиться диалогу друг с другом? Причем на всех уровнях — во власти, в семье, на работе. Страшно, что мы не знаем, у кого в какой момент слетит резьба, и опять все пойдет по кругу, опять все начнут друг друга дубасить, убивать, воевать. Мне страшно видеть, с каким ожесточением одни люди бьют других при разгоне мирных митингов. Я не понимаю, откуда берется это ожесточение, а оно есть, оно разлито сегодня в воздухе. Но я очень надеюсь, что наше поколение не поддастся на эту ненависть, на желание мстить, убивать, «мочить». Об этом наш спектакль.

Для актера шаг в режиссуру — это всегда шаг в пропасть. Или взлетишь, или рухнешь вниз. Но ученики Серебренникова — стойкие солдаты, приученные держаться до последнего. И если за что-то берутся, то не отступают никогда. И Никита Кукушкин, и Александр Горчилин, и Филипп Авдеев — три мушкетера «Гоголь-центра». Почему никто из них не догадался заново инсценировать и поставить Дюма? Там ведь все про них. И про дружбу, и про верность, и про à la guerre comme à la guerre. И этот «вечный бой», начавшийся пятнадцать лет назад, когда они поступили на один курс в училище МХТа. И все мхатовские педагоги во главе с Олегом Павловичем Табаковым, которые, увидев их впервые всех вместе, схватились за голову («Кого набрал Кирилл!»). Странные, диковатые, и по виду своему совсем профнепригодные дети, которые так отличались от патентованных красавиц и красавцев, которых обычно брали в МХТ.

Мне попались фотографии Филиппа Авдеева до поступления. Ему там лет 15–16. Совсем другое лицо, выражение глаз. Румяный, гладкий крепыш. Мальчик из хорошей семьи. Через год это будет изможденный невротик с запавшими скулами и затравленным, остановившимся взглядом человека, приговоренного к расстрелу. Но уже тогда в Авдееве проглядывала гамлетовская рефлексия. Я спросил его: что он с собой сделал, чтобы так выглядеть. Да и зачем?

— Я просто похудел на 20 кг. Мое поступление и все, что со мной происходило потом, стали для меня невероятным стрессом. Я практически перестал есть. Плюс большие физические нагрузки: мы репетировали сутками напролет. Наверное, так устроен мой организм, что в моменты стресса он отвергает любую еду. Так что за первые два курса я как-то совсем усох. А потом случились «Отморозки», где у меня была первая главная роль. И первые сложности с девушкой, с которой нам в итоге пришлось расстаться. Я побрился наголо и сделал себе ирокез. Видели бы вы меня тогда! В таком виде я поехал в Берлин на первые большие гастроли нашего курса. И что-то там произошло. Даже не знаю что. Как-то враз отпустило то, что долго терзало. Лучший я или не лучший, первый я или не первый? Зависть, гордыня, какие-то разрушительные рефлексии… Вдруг все это стало совсем неважно. Я как будто начал жить заново. И жизнь сразу стала преподносить мне разные приятные подарки и открывать новые возможности — и на личном фронте, и в работе, да просто везде.

Филипп совсем не честолюбец, которому необходимы как воздух только главные роли. И князь Мышкин, и царь Федор Иоаннович, и Гамлет — главные козыри в театральной колоде, похоже, не вызывают у него бурных эмоций собственника. Ну да, можно пойти с них, а в общем можно и не с них! Любая великая роль — это всегда место в конце длинной очереди. А хочется делать что-то совсем новое, что до тебя никто не делал и даже не касался. Неожиданно в нашем разговоре возникло имя драматурга Ивана Вырыпаева.

Фото: Владимир Яроцкий

— Я никогда у Вани не играл. И даже не знаю, смогу ли? Мне просто нравится ход его мыслей, его самобытность и то, что он такой один. А еще мне безумно дорога наша совместная работа над «Декамероном» с Deutsches Theater Berlin — спектаклем, которого никто толком так и не видел из-за начавшейся пандемии. Там я впервые узнал и попробовал совсем другой способ актерского существования. К тому же я впервые играл на немецком языке, которого совсем не знаю. И мне пришлось учить роль со слуха. Это особенный опыт. Но мне не меньше нравится то, что мы делаем в нашей газете «Белый шум». Я ведь поначалу думал, что это история на один номер. Кончатся деньги, и все скажут: ну кому это все надо? И вдруг полетело, наш проект стал работать. Нас начали звать в институты на встречи со студентами, будущими журналистами. Мне задавали вопросы типа: «Как вы решились на это?» Хотя чего там было решаться? Просто всегда надо делать то, что тебе самому интересно в данный момент, или то, что считаешь необходимым. Все равно рано или поздно ты придешь к мысли, что жить надо не только для себя и про себя, но и для других. И то, что сегодня делает Никита Кукушкин, и то, чему посвящает себя Чулпан, и на самом деле очень многие, подтверждает очевидную истину: только помогая другим, ты можешь почувствовать себя человеком. И как бы это банально и пафосно ни прозвучало, смысл жизни состоит в том, чтобы уметь отказаться от своих амбиций, а тратить силы и время на людей, которые в них нуждаются.

Его рано обожгло большое горе. Сам он об этом говорить не любит. И даже испытывает неловкость от настойчивых расспросов журналистов. Филиппу Авдееву было всего десять лет, когда он оказался в числе других заложников «Норд-Оста» в театре на Дубровке. Как и многие, поначалу не понял, что произошло. Он стоял за кулисами и как раз готовился к своему выходу, когда увидел, что на сцену выскочили непонятные люди в камуфляже и с автоматами наперевес. В этот момент чья-то рука рванула его за край одежды и поволокла в конец коридора, где была комната для родителей. Они всегда там сидели и ждали детей после репетиций и спектаклей. Но выбраться оттуда было нельзя. На окнах неподъемные решетки. Так и просидели они там почти шесть часов, не включая свет. Слышали за дверью и перестрелку, и отрывистые переговоры по рации, и стук рухнувшего мертвого тела, которое волокли по коридору. Было ли ему страшно?

Филипп не помнит. Наверное, в такие моменты вступают защитные механизмы, блокирующие память. Чтобы жить дальше, надо уметь забывать. И когда его в сотый раз спрашивают, что он там почувствовал да как он это пережил, он только смущенно пожимает плечами. Ему не хочется разочаровывать журналистов, и наверняка он мог бы придумать какую-то лихую историю. Но он не станет это делать. Ему претит пиар на чужом и собственном горе. Более того, «Норд-Ост» для него — это что-то совсем другое, о чем я даже не догадывался.

— В детстве у меня был «Норд-Ост», а сейчас «Гоголь-центр». И что бы ни случилось, какие бы трагические события ни происходили тогда и сейчас, нет места на земле, где бы я чувствовал себя счастливее. В течение трех лет «Норд-Ост» был моим счастьем, смыслом жизни. Там все: и первая любовь, и первые дружбы, и все мои товарищи, которые со мной до сих пор. Я понимаю, что кошмар тех шести часов, которые я провел в захваченном террористами театре, не может пройти бесследно для психики. И, может, когда-нибудь это еще отзовется. Но сегодня он меня не мучает, не терзает. Я не засыпаю с мыслью о «Норд-Осте» и не просыпаюсь в холодном поту от того, что решетку с окна в нашей комнате так и не удалось снять. И то, что мы с Горчом (Александр Горчилин. — Прим. ред.) и Ромой Шмаковым каким-то чудесным образом перебрались сюда и теперь вместе делим одну гримерку «Гоголь-центра» — в этом тоже есть хороший знак, который намного мощнее и важнее самых печальных испытаний, которым нам довелось пережить. Потому что, если есть хотя бы крупица любви и понимания между людьми, это всегда сильнее страха и отчаянья.

Сноб-блиц

Ɔ. Я нравлюсь себе, когда

Когда я спокоен.

Ɔ. Сложнее всего мне дается

Просыпаться утром.

Ɔ. Самое прекрасное место на земле

Там, где нет людей.

Ɔ. Успех приходит к тому, кто

Его не ждет.

Ɔ. Настоящий актер никогда не должен себе позволять

Быть бесчувственным.

Ɔ. Близкие люди считают, что я

Слишком много работаю.

Ɔ. Те, кто меня не знает, думают, что я

Добрый человек.

Ɔ. И только я про себя знаю, что я

Постоянно очень разный.

Ɔ. Фильм, который я готов пересматривать множество раз

«Властелин колец».

Ɔ. Каждый день я начинаю с того, что

Благодарю этот день.

Ɔ. У меня лучше всего получается

Отдыхать.

Ɔ. У меня хуже всего получается

Заставить себя прочитать какую-нибудь толстую, большую и важную книгу.

Ɔ. Больше всего я хотел бы узнать о себе из соцсетей

Лучше ничего оттуда о себе не узнавать.

Ɔ. Я люблю запах

Тропический запах джунглей после дождя.

Ɔ. Самый экстравагантный поступок, который я совершил в жизни

Лучше об этом промолчу, чтобы «Сноб» не обвинили в распространении непристойностей.

Ɔ. Лучший совет, который я когда-либо получал

Не бойся меняться. Вообще не бойся.

Ɔ. Кто его дал

Кирилл.

Кирилл Серебренников о Филиппе Авдееве:

Очень трудно говорить объективно о себе или человеке, который давно стал для тебя родным, чья жизнь и творческая судьба неотделимы от тебя самого и твоей собственной истории. Все последние годы, начиная со Школы-студии МХАТ, мы с Филиппом Авдеевым работаем вместе. Занятно, но я никогда не воспринимал Филиппа как своего ученика, но прежде всего как товарища, пусть и младшего, но товарища. Научил ли я его чему-то, не знаю, потому что менялся и развивался вместе с ним. И все же чем уникален Филипп Авдеев… У него удивительный слух — способность слышать не только то, что ему говорят, но и какие-то иные, тайные вибрации, талант слышать пространство. Он умеет помогать людям легко, щедро и естественно, что есть довольно редкое качество. Своим артистическим даром и человеческим теплом он довольно быстро создает такую среду, когда все становится на свои места, все слова и фразы сказаны правильным тоном, а положение вещей — истинное. Те, кто занимается искусством, думаю, меня поймут и подтвердят, насколько это важно в работе. Не знаю, являюсь ли я причиной этого или я только помог ему раскрыться? Вообще я считаю, что ничему научить нельзя. Можно только помогать людям развиваться или кем-то становиться. Свою задачу в отношении Филиппа я видел и вижу именно в этом. И в «Гоголь-центре» и в других моих проектах он много сыграл. Причем совсем разные роли. Он сейчас начал активно сниматься в кино. На мой взгляд, пока эти роли неадекватны его актерскому масштабу и возможностям, но уверен, что большие во всех смыслах роли скоро к нему придут. А в театре он станет не просто любимым и главным артистом, но большой международной звездой. И это уже начинается.

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь

Сильнее страха и отчаяния. О Филиппе Авдееве — актере, режиссере и создателе бренда «Белый шум»

Сноб-блиц

Вам может быть интересно:

Подписывайтесь на наши
каналы в соцсетях:

Сильнее страха и отчаяния. О Филиппе Авдееве — актере, режиссере и создателе бренда «Белый шум»

Сноб-блиц

Вам может быть интересно:

Подписывайтесь на наши каналы в соцсетях:

Подписывайтесь на наши
каналы в соцсетях: