Жан-Поль Бельмондо. Вечная импровизация

Он опять всюду. Все скорбят. Вспоминают кадры «На последнем дыхании». Как он бежал, стрелял, падал, как беззлобно матерился, как «держал кадр» одним только взглядом, одними этим своими афроамериканскими губами, сложенными в трубочку. Кажется, по ним тосковали все саксофоны мира. Он был из породы великих джазменов от кино: вечная импровизация, никаких зафиксированных состояний, никакой тебе системы Станиславского. Существовал по наитию, на какой-то одной, только ему известной волне. Потому и стал лицом, губами, молодыми мускулами «новой волны». Обращаю внимание: не Ален Делон, а именно Бельмондо. Первый был слишком красив, слишком высокомерен и, кажется, обижен на весь мир. А Жан-Поль — это сама легкость, беззаботность, незлобивость. Жил на экране как дышал. Играл как жил. Без напряжения. Хотя пути обоих звезд в кино в чем-то схожи. Вначале культовые режиссеры и великие фильмы для утонченных синефилов, потом разные плащи и шпаги вперемежку с коммерческой лабудой для народа. С той лишь существенной разницей, что Делон продолжал молча буравить полотно экрана своими обиженными сапфировым глазами, а Бельмондо порхал, летал, парил, ведя из фильма в фильм свою очень галльскую, жизнелюбивую тему.

С ним любой кадр светлел, и женщины рядом становились красивее, и шутки звучали остроумнее, и два часа экранного времени пролетали как один миг.

Кстати, вначале у него был недолгий «интеллектуальный период». «Бебель — интеллектуал» — звучит почти как анекдот. Тем не менее и Питер Брук в «Модерато кантабиле», и Витторио де Сика в «Чочаре» разглядели в нем потенциал сложного, думающего героя. Он даже наденет для этой роли очки в тонкой металлической оправе, которые сразу сделают его похожим на студента Сорбонны. И в этом не было ничего странного. Бельмондо совсем не «парень из подворотни», который так хорошо получался у него в кино. Он был сыном выдающегося скульптора, прекрасно разбирался в современном искусстве, знал и любил французскую поэзию, прекрасно читал стихи. Этот талант ему пригодится, когда он на шестом десятке вернется на сцену, которую оставил когда-то ради кино. Так в его жизни появятся Сирано де Бержерак и Кин. И он наконец сыграет поэта, который, оказывается, жил в нем все эти годы. Конечно, его спектакли не собирали многотысячных толп, как когда-то его кинопремьеры. Тем не менее он не сдавался, оставаясь профессионалом до конца. И даже в тот страшный день, когда узнал о самоубийстве дочери, не отменил спектакль. 

Личная жизнь Бельмондо, особенно под конец, была сложной и запутанной. И его одинокое сидение после инсульта на лавочке с дамским йоркширским терьером у меня до сих пор перед глазами. Невольно задумываешься: а надо ли до этого доползать? Особенно когда весь мир знал и помнит тебя Великолепным. Без всяких кавычек и скидок на нашу всегдашнюю иронию. Не нам судить. Значит, надо. Чтобы дождаться своего почетного Сезара. Чтобы увидеть этот ликующий зал и услышать честные, неистовые аплодисменты, звучавшие как летний ливень по крыше, который, казалось, не кончится никогда. А он стоял на сцене и плакал. И, похоже, совсем не стеснялся ни своих слез, ни своей стариковской немощи (инсульт, проклятый инсульт!). Но, наверное, за всю долгую историю церемоний «Сезара» никто не ощущал к себе столько нежности и любви.

До свидания, Жан-Поль! Au revoir Bebel!