Сергей Невский — один из самых известных, признанных, успешных современных академических композиторов в Европе. Много лет живет в Берлине, что не мешает ему быть в центре российской культурной жизни. Сотрудничает с ведущими театрами Москвы, Перми и Петербурга. Невский работает с документами времени, его музыка больше чем звук, это почти высказывание — социальное и политическое. Работает с видео, перформансом и текстом. Входит в экспертный совет проекта «Русская музыка» и второй год подряд отбирает тех, кто получит гранты на создание новых произведений.

Милушкова: Как устроен проект «Русская музыка 2.0» и почему он важен как для композиторов, так и для слушателей? 

Невский: Нам показалось, когда мы начали делать проект, что, во-первых, у композиторов мало мотивации работать. Мы хотели выстроить некую профессиональную перспективу. Донести самую крутую музыку до слушателя и сделать достаточно жесткий отбор всего, что нам кажется наиболее интересным. Так появилась идея закрытого конкурса: каждый член жюри предлагает пять-шесть композиторов, потом остается, условно говоря, финальная восьмерка. Музыка — в центре всего. У композиторов есть множество возможностей презентации, независимых мультимедийных форматов. Но институций, которые бы заказывали музыку и говорили бы, что музыка не равно привязка к действию, еще не было.

В нулевые годы новые институции создавались с нуля, и они не пытались конкурировать, они пытались совместить новую музыку и новую публику, воспитанную интернетом. А потом, года после 2012-го, произошел консервативный поворот. Теперь по всему как бы ландшафту России мы видим огромное количество каких-то разных молодежных, развлекательных и не развлекательных, увлекательных, футуристических семинаров, проектов, лабораторий, арт-кластеров и прочее, где есть цель — воспитать искусство, с одной стороны, современное, но, с другой стороны, лояльное. Это заставило нас тоже задуматься, встряхнуться и подумать, можно ли создать некоторую платформу в метафорическом плане, где есть какая-то договоренность о том, что мы не имитируем бурную деятельность, а смотрим и думаем: вот это искусство ценно, и мы создаем условия для работы. 

В России довольно большой ландшафт современной музыки. Есть, например, фестиваль reMusik.org в Петербурге, который делает Мехди Хоссейни. Есть «Академия» в Чайковском, которую уже десять лет делает Дмитрий Курляндский.

Шугайкин: Как вы думаете, роль академической музыки в обществе сейчас отодвинулась на второй план?

Невский: Наоборот, роль музыки растет. И кстати, публика у нас становится все более и более продвинутая. Я думаю, в принципе, чем более свободное общество, тем выше интерес людей к необычным формам искусства. Чем более общество зажато, тем более востребованы ностальгические, упрощающие истории.

Милушкова: Почему тогда классическую музыку меньше потребляют, чем даже очень сложное интеллектуальное современное российское кино?

Невский: Я думаю, что публика, по крайней мере в Москве или в Перми, где я часто бываю, или в Петербурге совершенно изменилась за 10 лет. Люди стали открыты. Другое дело, что ситуация, связанная с пандемией, в обществе такая, что, естественно, восприятие сложного искусства требует некоторого оптимизма. Это все-таки продукт, а интерес к сложным формам искусства — это продукт свободного времени и оптимистического взгляда на жизнь. Когда вам фигово, вы хотите что-то уютное посмотреть и послушать — то, что создаст ощущение защищенности. Современная музыка выводит из ощущения защищенности в некое новое пространство. И хорошо, когда мы настолько сильны, настолько уверены в себе, что мы даем себе этот шанс — выйти в новое пространство.

Шугайкин: Может ли композитор академический в современном мире существовать независимо? Есть государственные инициативы, поддержка меценатов. Но, получается, во многом это твой личный выбор — сколько ты готов прикладывать усилий, куда-то двигаться.

Невский: Понимаете, в мире академической музыки нет единства композитора и исполнителя, это все-таки разные люди. И тот, без кого композитору сложно существовать, — это именно исполнитель. Часто люди работают с медиахудожниками, иногда со звукорежиссерами. В общем, вокруг композитора собирается армия людей, которые с ним взаимодействуют. Главное — импульс от исполнителей или от устроителей, которые, условно, говорят: «Мы хотим произведение Сергея Невского». Но при этом труд исполнителей и композитора должен кто-то оплачивать, и обычно это или государственные, или частные институции. Если проект их заинтересует, они готовы в это вложиться.

Милушкова: Вернусь к слушателям. Вы сказали, что аудитория образовывается и готова к музыке, по сути дела, в трех городах — Москве, Санкт-Петербурге и Перми. Ставите ли вы как композитор или как человек, который работает с инициативами, себе задачу образовывать слушателя? Что для этого нужно делать? Вот мы приходим в Музей современного искусства по воскресеньям и умиляемся, что там сидят детки пяти-десяти лет, смотрят, и им пытаются что-то объяснить про современное искусство. С музыкой я не видела подобных инициатив. Есть ли они и нужны ли они?

Невский: Они есть. Как раз вы сказали про Музей современного искусства. В нулевые годы было сделано множество центров современного искусства в самых разных городах страны. Самый крупный пример — это Нижний Новгород, где был фестиваль, который делал Павел Милославский при помощи Русско-немецкого центра. Центр современного искусства в Нижнем Новгороде делал очень крутые серии концертов, они проводятся до сих пор. Есть Центр Софьи Губайдулиной в Казани. Есть прекрасная история в Архангельске, и какое-то время к этому подключались зарубежные фонды. Помню, что в середине 2010-х годов параллельно с Гете-институтом возник Фонд Боша, который делал очень интересные концерты современной музыки в городах, куда люди обычно не суются из Европы: в Челябинске, Ульяновске, Архангельске. Есть фестивали в Воронеже, концерт на базе Платоновского фестиваля. В рамках Уральской биеннале современного искусства в Екатеринбурге тоже проходят концерты современной музыки. Так что ситуация не ограничивается тремя городами.

Милушкова: А должна ли классическая музыка быть доступной?

Невский: Вы знаете, это как раз гибкая история, которая меняется с годами. Люди привыкли, что современная музыка — это что-то настолько мрачное и непонятное, что все должно быть бесплатно. Нет, не должно быть бесплатно. Люди должны привыкать к тому, что это сложная работа, которая стоит огромных вложений, и не только художников, но и технического персонала, продюсеров и так далее.

Милушкова: То есть все-таки есть задача — привлекать молодую аудиторию?

Невский: Конечно, конечно.

Шугайкин: Хочется поговорить про суперзвезд условной неоклассики — Людовико Эйнауди, Кирилл Рихтер… Как вы думаете, полезно ли для музыки академической то, что возникают такие имена? Для меня они популяризируют классическую музыку, и кажется, что после них человек может погрузиться чуть-чуть глубже. Но не факт, что это произойдет.

Милушкова: А я вот готова встать тебе в антитезу, потому что мне кажется, что, когда человек натыкается на условного Кирилла Рихтера или Николу Мельникова на каком-нибудь приятном мероприятии с шампанским, он думает: о’кей, так это и есть классическая музыка? И дальше он не идет. Это как будто бы буфер, который в итоге не дает пройти.

Невский: Я думаю, что все зависит от любопытства слушателя. Я мало слушаю то, что вы называете неоклассикой.

Милушкова: Как это все-таки влияет на индустрию? Приводит ли это новых слушателей, новые заказы?

Невский: Никак. Нет невидимой руки рынка, есть кураторские проекты. Вы же не хотите сказать, условно говоря, что Монеточка популяризирует поп-музыку. Есть идея, кураторский жест, которые требуют осмысленности. Я считаю, вероятно, должны быть кураторские проекты, где совмещается музыка открытая, ласкающая слух, с музыкой сложной. Контекст должен иметь отпечаток кураторской мотивации.

Милушкова: Как общая пандемийная ситуация влияет на классическую музыку и влияет ли вообще?

Невский: Слава богу, у меня как-то было достаточно работы, я мог сконцентрироваться. Сначала пандемию я воспринял позитивно, потому что это возможность перезагрузить мозг, подумать о чем-то, взглянуть на себя со стороны, поэкспериментировать. Я знаю, что для многих композиторов это было моментом перезагрузки. Но, с другой стороны, я видел музыкантов, которые разучились выходить на сцену. Прошлой зимой я сбежал в Россию и был совершенно счастлив. Сначала поехал в город Чайковский преподавать. Потом в Пермь, которая показалась мне Парижем. Потом был Питер. В общем, очень активная жизнь. Россия меня спасла и мою психику, я мог работать.