История Марии Тенишевой — княгини, чьи портреты писали Репин, Серов и Врубель

Барыня-крестьянка

Мария Тенишева / Репин, Серов, Врубель

Имя Марии Клавдиевны Тенишевой в сегодняшней России известно немногим. Неблагодарный век выпал на ее долю! Певица, меценат, педагог-новатор, художник-эмальер, княгиня Тенишева упоминается теперь чаще всего в связи с портретами, которые писали с нее Репин и Серов, Коровин и Врубель. Зная по мемуарам страстный нрав княгини, легко догадаться о том, какую бы у нее этовызвало ярость!

Имя и отчество

К удивлению юной Мани (так звали Тенишеву дома), у нее оказались фальшивыми имя и отчество. Девочка росла, уверенная, что зовут ее Мария Морицовна фон Дезен, и, лишь выходя замуж, выяснила: все неправда! Оказывается, Мориц фон Дезен был ее отчимом, вторым мужем матери. А имя настоящего отца — Клавдий Пятковский, значит, она — Мария Клавдиевна. Хотя самой Мане однажды «как во сне привиделось, что давным-давно, в туманном детстве ее звали и вовсе Марией Георгиевной...».

Почему никто не сообщил Мане подробности ее рождения ранее? Да потому что мать не посчитала нужным обсуждать свое прошлое с нелюбимой дочерью. В раннем детстве Маня слышала малоприятные намеки от подруг и даже от чужих людей, но не могла прочесть за ними правды. Правда же была в том, что мать ее впервые вышла замуж уже после рождения девочки, и в семье мужа незаконнорожденную малышку не признали. На словах звали Марией Морицовной, по документам же она имела совершенно другие фамилию и отчество. Гулял по округе и такой слух: отцом малышки был не кто иной, как государь-император Александр II! Никаких доказательств, но сплошные сплетни и перешептывания — вот в такой атмосфере и росла юная Мария фон Дезен.

Родилась она в Петербурге 20 мая 1858 года.

Скрытная, ранимая девочка, Маня все детство страдала от пренебрежения матери. Та окружала себя приживалками, непонятными старухами, а родных детей не ласкала и, видимо, не любила. «Я боялась матери, трепетала перед ней, — так скажет Тенишева в мемуарах. — Ее черные глаза леденили меня... Мне было жутко...» Старший брат Мани был «всегда грустный... Мать его постоянно бранит, наказывает. Он тоже ее до ужаса боится». Кто был отцом мальчика — возможно, тот же Клавдий Пятковский? — очередная загадка, каких в истории Тенишевой изобилие. При жизни она рассказывала только о том, что желала открыть миру, все прочее сберегла в тайне. О брате Мария Клавдиевна упоминает в воспоминаниях лишь однажды: он покинул родительский дом подростком, и больше Маня с ним никогда не встречалась.

Близких людей у девочки не было, свои тайны и страхи она поверяла лишь любимой кукле Кате. Имя не случайное — лучшим другом взрослой княгини Тенишевой станет Екатерина Святополк-Четвертинская, Киту, как ее все называли. (Этим прозвищем наградил Святополк-Четвертинскую будущий император Александр III в бытность наследником-цесаревичем.)

У Мани была гувернантка Софья Павловна, особа неприятная и даже подлая. Ни одного хорошего слова о ней взрослая Мария не скажет, зато вспомнит с теплотой московскую старушку княгиню Вадбольскую, которую звала просто бабушкой. Она подолгу гостила у нее в доме на Большой Никитской, мать легко оставляла там девочку, но не объясняла ей степень родства.

Одно из самых ярких — пылающих в прямом смысле слова! — воспоминаний из раннего детства Тенишевой — это пожар на Арбате, в Калошином переулке. Семья была не из бедных, фон Дезены располагали имением в Новгородской области и собственным домом в Москве, вот он-то и загорелся; как выяснилось позже, это был поджог. Прислуга фон Дезенов, укравшая серебро, таким образом решила замести следы.

Маленькую Маню в одной рубашечке вынес из горящего дома незнакомый студент. В толпе он не обнаружил матери девочки и, не зная, кому отдать ребенка, не нашел ничего лучше, как спросить ее саму:

— Куда вас отнести?

— Хочу к бабушке, — решительно сказала Маня. Она хорошо знала дорогу, улицу и дом. Студент доставил малышку на Большую Никитскую, княгиня Вадбольская выбежала им навстречу, сильно перепугавшись! Но не растерялась, успокоила Маню и уложила спать.

Больше всякого огня, как уже было сказано, девочка боялась своей матери. Еще заслышав ее голос поутру, трепетала. Хорошо, что рядом была няня Татьяна Ильинична. Она играла с Маней в «дурачки», рассказывала сказки, перемежавшиеся с воспоминаниями из нелегкой жизни: как была крепостной, бежала от злой хозяйки, ходила по святым местам и радовалась, когда вышла воля.

Дом, где жили фон Дезены, был по моде времени украшен картинами самых разных художников. Натюрморты с битой птицей и мертвой рыбой пугали девочку, но были и портреты, и пейзажи, волновавшие ее душу. «Я думала: как это может человек сделать так, как будто все, что я вижу, — настоящее, живое? Какой это должен быть человек, хороший, умный, совсем особенный? Как бы мне хотелось такого знать... Этих хороших, умных людей называют художниками. Они, должно быть, лучше, добрее других людей, у них, наверное, сердце чище, душа благороднее?..» — размышляла Мария, совершая свой ежедневный обход знакомых картин. Она сама пыталась рисовать, но никогда не была довольна тем, что у нее получалось.

Обучали Маню поначалу дома, как было принято в благородных русских семействах той эпохи. Девочка была очень музыкальна, имела прекрасный слух и способности к пению, но ненавистная гувернантка Софья Павловна «безжалостно вконец» убивала в ней охоту к занятиям «своим бездушным преподаванием». Приходящей учительнице сольфеджио со временем удалось вернуть Мане интерес к пению, она даже предсказала, что у девочки будет хороший голос.

С матерью отношения так и не теплели. Становясь старше, Маня теперь уже не только боялась ее, но и осуждала и в мыслях позволяла себе критиковать мать. Отчим относился к своей падчерице мягче, жалел ее, но только чтобы супруга не видела — фон Дезен был подкаблучник, «бессловесный», по мнению Тенишевой, и слабохарактерный. Тем не менее он дозволял ей копаться в своих книгах, и Маня благодаря этому открыла радость чтения, упивалась сочинениями Фомы Кемпийского и Гёте. О Фоме Кемпийском и его труде «О подражании Христу» Тенишева позднее скажет: «Всем, что созрело во мне положительного, я обязана исключительно этой книге», но тут же добавит: «и самой себе».

В конце 1860-х будущую княгиню приняли в петербургскую частную гимназию Марии Петровны Спешневой, зачислили сначала приходящей ученицей, а вскоре и на полный пансион. «В гимназии я ожила, — вспоминала Тенишева, — сперва училась плохо и сделалась большой шалуньей». Но у Спешневой умели найти подход даже к самым строптивым ученикам, и Мане много дал гимназический опыт. Русская история и естественные науки стали любимыми ее предметами. Увы, из гимназии ее однажды забрали, и Маня вернулась в отчий дом. Там ждала все та же невыносимая обстановка: равнодушная мать в окружении интриганок, приживалок и благородных старух всех сортов, а также гувернантка Софья Павловна и отчим, то и дело «дезертирующий» из дома.

Мария замкнулась в себе, старалась избегать людей, остро чувствуя собственную неполноценность рядом с ними. Радость ей приносили чтение, рисование, вышивка. Она пыталась самостоятельно учиться работать по фарфору — при помощи раздобытого где-то руководства. Музыкальные занятия продолжались, но даже самому прекрасному голосу нужна школа, а ее-то и не было: все ограничивалось уроками ничтожной Софьи Павловны. Тем не менее девушку заставляли петь при гостях: как правило, она исполняла романсы, грустные, не по возрасту.

Одна из сводниц, которых вокруг матери было много, подыскала шестнадцатилетней девушке подходящего жениха. Звали его Рафаил Николаевич Николаев, ему было двадцать три. Николаев обладал довольно приятной внешностью, происходил из приличного семейства. Мать сочла его более чем просто удачной партией, и Маня согласилась выйти замуж, не зная толком ни жениха, ни его родственников, ни собственных желаний... Главным для будущей княгини было «сознание, что он причина перемены моей жизни, что замужество является символом свободы и что прошлое кончено навсегда». Жених с невестой виделись перед венчанием лишь несколько раз.

Мать не скрывала радости от того, что ей так легко удалось сбыть с рук нелюбимую дочку, она говорила: «Хорошо, что Маня выходит замуж. Мы с ней прожили всю жизнь как курица с утенком». Утенок между тем мечтал объясниться, простить и даже полюбить свою мать, но, как писала сама Тенишева: «Все эти порывы остались и замерли во мне. Ей они были не нужны... Как могла она нуждаться в моем прощении, когда она сама никогда не простила мне часа моего непрошеного появления на свет. Не мне было прощать. Между нами осталась навек зияющая пропасть».

Накануне венчания в доме фон Дезенов собрались обе семьи, из церкви принесли нужные книги, бумаги, свидетельства, и вот тогда-то и открылась тайна, настойчиво оберегаемая столько лет. Родители жениха негодовали: оказывается, им подсунули незаконнорожденную! Как сводня не подумала сообщить такую важную подробность?! Но здесь надо отдать должное Рафаилу: он шепнул Мане на ухо, что все улажено и что в обиду он ее не даст. Впервые в жизни девушка подписывала официальные бумаги чужим именем: Мария Клавдиевна Пятковская.