Алексей Иванов: «Бронепароходы». Отрывок из романа

Часть пятая. Найти

01

Начиная с излучины у села Частые, широкая Кама расплеталась на узкие протоки, пробирающиеся сквозь многовёрстную россыпь Частых островов. Лоцман Федя Панафидин указал место, откуда можно стрелять по любому из трёх фарватеров — здесь «Русло» и нёс дежурство, преграждая путь пароходам большевиков. Пермская флотилия стояла в Осе, и вооружённые буксиры каждый день пытались прорваться к богатым сёлам ниже Частых — к Ножовке, Елово и Бабке. У мужиков пылала страда, а красным был нужен бесплатный хлеб. Только «Русло» защищал мужиков от продотрядовских грабежей. Но в этот день чужое судно появилось снизу по течению.

— Кто там прётся? — удивился Никита Зыбалов.

Он вышел из рубки и зазвенел в рынду, отбивая тревогу.

В железной утробе парохода загремели башмаки команды.

— Бурмакин, давай лево руля до полной, — негромко скомандовал Федя штурвальному, подменяя капитана. — Разворачиваемся.

Капитаном «Русла» Зыбалов стал после бунта злополучного Дорофея. Бывший слесарь и солдат, Никита ничего не смыслил в управлении буксиром, но особых навыков ему и не требовалось: «Русло» болтался на одном и том же небольшом участке реки между Сарапулом и Осой — эти два города, занятые красными, обозначали на Каме границы Ижевской рабочей республики.

Неизвестный пароход приближался. С «Русла» напряжённо разглядывали чужака. Буксир, но не «Сергей Витте» и не «Рассвет» — то есть не из флотилии воткинцев. На сквозисто-синем просторе он казался чёрным, как головня.

— Пресвятая Богородица!.. — потрясённо охнул матрос Перчаткин.

От парохода веяло какой-то жутью: борта его были помяты, окна выбиты, надстройка издырявлена пулями и осколками, краска обгорела. Хотя гребные колёса вращались, из трубы валил дым, а на палубе виднелись люди, пароход казался мертвецом. На рубке еле прочитывалось название — «Товарищ».

И Федя вспомнил его. Построенный в Костроме «Дружиной», компанией братьев Шиповых, «Товарищ» лет сорок честно оттрубил на Волге, а потом перебрался на Каму — его купил капитан Яков Михалыч Пирожков, речник из тех упрямых одиночек, что хотели быть сразу и водителями, и владельцами своих судов. Как почти все на Каме, Пирожков работал то у Любимовых или Якутова, то с Мотовилихинскими заводами, фирмой Нобелей или промыслами графов Строгановых. Было дело, Федя ходил на «Товарище» лоцманом от Усолья до Ярославля. Пирожков не произвёл тогда никакого впечатления — дельный, но молчаливый человек, скучный и ничем не примечательный.

«Русло» и «Товарищ» сблизились и перекинули швартовы. Федя увидел на кормовой палубе несколько гробов.

Зыбалов, придерживая руку на кобуре с наганом, подошёл к фальшборту, а на «Товарище» к фальшборту подковылял мужик с самодельным костылём.

— Ты капитан? — спросил Зыбалов. — Воинская команда есть?

— Я старпом, — ответил мужик. — Капитан ранен. Солдатов не везём.

— Кто это вас так поджарил?

— Да ваши и постарались, белые. — Усталый старпом не скрывал правды. — Мы-то за красных служили.

Зыбалов озадачился.

— И какого хрена вы сюда притащились?

— А теперича, вишь, мы чёрные стали. — Старпом кивнул через плечо на обгорелую надстройку. — Домой ползём. Отвоевались.

— Думаешь, я тебя пропущу? — прищурился Зыбалов.

— На кой мы тебе нужны? — пожал плечами старпом.

— Вы враги, — с угрозой пояснил Зыбалов.

— Ну, типа того были, — неохотно согласился старпом. — Дак всё ведь уже.

— В Перми ваш пароход большевики реквизируют!

— У них и без нашей лохани судов девать некуда.

Зыбалов задумался, не зная, что предпринять.

— Веди к капитану! — решительно сказал он, открывая дверь в фальшборте.

Федя увязался за Никитой: в команде «Товарища» он не ощущал никакой опасности, а Пирожков был давним знакомцем, с которым надо поздороваться.

Вид Пирожкова потряс Федю — и сбил с Никиты командирскую спесь. Капитан «Товарища» сидел на стуле в рубке рядом со штурвальным. Руки, завёрнутые в тряпьё, он смиренно держал на коленях. Лоб и глаза Пирожкова были толсто обвязаны бинтами, борода торчала опалёнными клочьями.

— Незрячий он, — шепнул старпом, покачиваясь на костыле.

— А хоть слышит?.. — растерянно спросил Зыбалов.

— Слышу, — произнёс Пирожков, не двигаясь.

— Большевики нас после Троицы в Набережных Челнах мобилизовали, — сказал старпом. — Три дня назад загнали к нам на борт человек сто солдатов, закатили бочки с мазутом, велели в Смыловку везти. Ну, мы повезли, а куда податься-то?.. За Вятским устьем ваши и налетели, «Виття» этот и «Рассвет». Зачали по нам лупить из пушки и пулемётов. Смерть непроглядная…

Пирожков ничего не говорил, только подрагивали клочья бороды.

— У нас на борту — пожар, и рубка загорелася… Штурвального убило. Половина команды — в воду, и к берегу… Солдатики раненые кучами на палубе лежат, кто стонет, кто кричит. Як-Михалыч сам штурвал взял. Снаряд взорвался — капитану стёкла в лицо… А он рулит, нас из-под пуль выводит…

Федя посмотрел на штурвал. Несколько деревянных рукояток у него были обуглены. Вот почему у Пирожкова обе ладони тряпками замотаны…

— Як-Михалыч-то буксир на берег и выбросил, — вздыхая, завершил старпом. — Вослепу, во тьме, по одной твёрдой памяти капитанской.

Зыбалов слушал и катал желваки на скулах. Ему, пехотинцу германского фронта, всё это было знакомо.

— Ясно, — глухо сказал он. — Куда вы теперь?

— В Орёл. Жена там у Як-Михалыча. Обиходит, поди.

Пирожков, как и Дорофей с братом Севастьяном, тоже был родом из Орла — деревни капитанов.

— Ступайте с богом, — разрешил старпому Зыбалов.

Непримиримый к большевикам, сейчас он понял, что не важно, за кого ты — за белых или за красных. Чья власть — дело десятое, когда человек выбирает себе облик: людской, когда за други своя, или звериный, когда за свою шкуру.

Федя едва не плакал, глядя на Пирожкова, неподвижного, как на иконе. Феде казалось, что там, в своей тьме, капитан увидел то, что незримо для глаз, — божью тайну жизни, и потому застыл в ошеломлении. Вот бы ему, Феде Панафидину, служить лоцманом при капитане вроде Якова Пирожкова.

02

Винтовой пассажирский теплоход назывался «Вадим Аршаулов». Иван Диодорович был знаком с Вадимом Павловичем — встречал его в московском доме Дмитрия Платоновича Якутова. Инженер Аршаулов разработал дизель для знаменитого лайнера «Бородино»; «бородинская» серия из четырнадцати судов позволила «Кавказу и Меркурию» выиграть в «состязании лайнеров». Признавая заслуги инженера, одному из теплоходов победоносной серии компания дала имя «Аршаулов». Однако Иван Диодорович думал об этом с тёмной горечью. После революции Вадим Павлович бежал от большевиков за границу, а лайнер его имени большевики приспособили под свой штаб.

Длинный теплоход по привычке пришвартовался к «меркурьевскому» дебаркадеру города Осы. На приподнятом берегу вздымался белый Успенский собор, окружённый садом; за кронами синел круглый купол Троицкого собора. Вооружённые пароходы, в том числе и «Лёвшино», стояли у пристаней под парами. В Осе красные собрали оба дивизиона бронефлотилии — «чекистский» и «матросский». Теперь флотилия была частью Отряда особого назначения, которым командовал бывший штабс-капитан Аплок. Отряд сформировали для разгрома восстания на Ижевском и Воткинском заводах.

Иван Диодорович не знал, зачем его вызвали к Аплоку.

На берегу сновали красноармейцы, разгружались подводы, автомеханик копался в моторе броневика, дымили полевые кухни, артиллеристы, матерясь, вручную катили по лужам гаубицу с рогожным чехлом на стволе.

Часовой остановил Нерехтина у мостков на дебаркадер.

— Пропусти, боец! — тотчас донеслось с галереи «Аршаулова».

Это крикнул Ганька Мясников, комиссар первого дивизиона.

Штаб Отряда особого назначения размещался в носовом ресторане. Ивана Диодоровича встревожило, что его ждали здесь одни командиры: сам Аплок, начальник штаба и комиссар отряда, а с ними — чех Лангер, новый командир флотилии, и матрос Кириллов, командир первого дивизиона.

— Вот он, Нерехтин! — Ганька хлопнул Ивана Диодоровича по спине, словно давнего приятеля. — Следствием определён как свой! Ещё в затоне подавил контрреволюцию у себя на борту, потом возил продразвёрстку. Военные действия с пароходом врага осуществлял всерьёз, так что моя партийная рекомендация при нём чистая и в комплекте. Доверенный товарищ.

Аплок, похоже, не слушал Ганьку, цепко рассматривая Нерехтина. Ему, Аплоку, не было и тридцати лет, но выглядел он старше от ранней седины. Сухощавый, со строгой выправкой офицера, который выбился из низов и потому чтит устав, Аплок носил полевую фуражку без кокарды.

— Давно работаете капитаном? — спросил он у Нерехтина.

Ивану Диодоровичу понравилось, что ему не тыкают по-большевистски.

— С девяносто первого года, — ответил он.

— Полагаю, что Каму изучили хорошо?

— Хожу без лоцмана.

— Это у них позиция, что хорошо, — встрял Ганька, поясняя.

Ганька чувствовал, что для военных он не авторитет, и суетился, изо всех сил пытаясь произвести впечатление специалиста по местному судоходству.

— Знаете село Арлан? — Аплок слегка прищурился.

— Знаю, но там не бывал. К Арлану дорога из Николо-Берёзовки.

— Про нефтепромысел вам что-либо известно?

Иван Диодорович вспомнил, как Ханс Иванович Викфорс, управляющий Нобелевским городком, несколько раз говорил ему об Арлане.

— «Бранобель» бурил где-то под Арланом. Хотя про фонтаны я не слышал.

— Фонтанов и нет, — согласился Аплок. — Пока только вышки в лесах.

— Я в Баку на подпольной работе состоял в активе, — тотчас снова сунулся Ганька. — Сабунчи-табунчи, всякие промыслы повидал. Землю сверлят и год, и два, нефть — она в глубинных поясах. Без нефти республике никуда!

— По приказу командарма Берзина мы должны взять эти промыслы под охрану, — сообщил Аплок, наблюдая за Иваном Диодоровичем. — Надо туда доставить десант матросов на барже. Поручаю это вам, товарищ Нерехтин.

Иван Диодорович промолчал. Принуждение всегда угнетало его.

— Отказываешься? — весело вперился в Нерехтина Ганька.

Иван Диодорович не сомневался, что Ганька — дай повод — набросится на него с таким же пылом, с каким только что хвалил, и растерзает в клочья.

— Я не отказываюсь, — хмуро осадил он Ганьку. — Но есть соображения… — Нерехтин недоверчиво глянул на Аплока. — Или это не важно?

— Говорите, — спокойно дозволил Аплок.

— Нам придётся прорываться мимо чебаков.

— Чебаками воткинцев зовут, — пояснил Ганька.

— А Николо-Берёзовка, откуда тракт на Арлан, давно под рябинниками.

— Под ижевцами, — пояснил Ганька.

— Помолчи, комиссар, — поморщился Аплок.

— Разведка доносит, что у воткинцев на деле только один боевой пароход — «Русло», — вступил начальник штаба. — Получится, пароход против парохода.

— «Русло» и утопил «Медведя», — мрачно сказал Иван Диодорович. — То есть «Карла Маркса». На «Русле» вояки отчаянные, и лоцман молодец.

— Мы не можем отправить несколько судов, — с недовольством возразил Аплок. — Это привлечёт внимание ижевцев к нашей операции, и они вышлют отряд для обороны промыслов. Десант будет разбит. Ничего не поделать, капитан, вам потребуется уничтожить вражеский пароход самим. Война.

Нерехтин отвёл взгляд. За переборкой трещала пишущая машинка, будто штаб находился при губернской канцелярии. Ивану Диодоровичу не хотелось никаких рейдов и сражений с «Руслом», никаких матросов на барже.

— Гарнизон в Николо-Берёзовке не должен вас беспокоить, — продолжил начальник штаба. — Село пройдёте ночью, незаметно. Десант надо высадить на нобелевской пристани в устье Белой. На ней раньше выгружали оборудование для промыслов. К буровым через леса проложен подъездной путь.

— Устье — сплошные протоки да старицы. — Иван Диодорович в сомнении покачал головой. — И нобелевской пристани я там не знаю, не был никогда.

— Пристань разыщете, вы не новичок, — жёстко усмехнулся Аплок. — На барже для воздушной разведки у вас будет аэроплан «Ньюпор» и лётчик.

Иван Диодорович угрюмо размышлял, что ещё сказать Аплоку.

— До промыслов Арлана ближе и безопаснее добраться из Сарапула. В Сарапуле — красные, и у них свои пароходы есть. Аплок дёрнул плечом, словно поёжился от холода:

— Бригада Овсеенко вряд ли удержит Сарапул. Овсеенко нам не поможет. И прекратите упадничество, капитан.

— Ненадёжный он, — злорадно заметил Ганька. — Рискуем, товарищ Аплок.

Аплок посмотрел на него с усталостью и неприязнью.

— Исполняйте, — обронил он Нерехтину. — Кстати, не забудьте закрасить новое название вашего буксира.

03

Отвал назначили на раннее утро. Иван Диодорович лежал на койке и в темноте под тихий плеск воды размышлял, не помолиться ли, чтобы завтра господь уберёг его пароход от снарядов «Русла»?

В дверь постучали.

В коридоре, тускло освещённом керосинкой, стоял старпом Серёга Зеров, а рядом с ним — человек в кожаной военной форме и с саквояжем в руке.

Он небрежно прикоснулся двумя пальцами к потёртой фуражке.

— Военлёт Свинарёв. Прошу разместить меня в отдельной каюте.

— Откуда же я её возьму? — удивился Нерехтин.

— Не могу знать, товарищ капитан, — ответил гость.

Светлые глаза у него сидели близко к носу, будто бы так лётчику было удобнее выглядывать из-за борта кабины во время полёта.

— А на барже с матросами вам не по чести? — спросил Нерехтин.

— Я должен занимать отдельную каюту, — спокойно повторил военлёт.

Иван Диодорович хмыкнул и посмотрел на Серёгу.

— Стешкину, значит, — вздохнул Серёга.

Команда «Лёвшина» теснилась в кубрике, артиллеристам и пулемётчикам отдали трюм, сколотив там нары, и кают для военлёта на буксире не было — кроме разве что каюты Стеши. Раньше этот закуток возле гребного колеса служил каптёркой боцмана. Снятую с «Медведя» Стешу Иван Диодорович принял в матросы и приказал Панфёрову перетащить барахло из каптёрки в форпик — нехорошо, если баба поселится в кубрике с мужиками, пусть живёт наособицу. А теперь, похоже, придётся Стешку турнуть.

После гибели «Медведя» Стеша была как мёртвая. Её поразила не смерть Севастьяна, а взаимная ненависть братьев-капитанов. Севастьян и Дорофей вроде любили её, Стешу, но без колебаний швырнули в костёр старой вражды. И во что же тогда ей, Стеше, верить? На что надеяться, если даже любовь не осилила жажду первенства и мести? Кому она, Стеша, нужна, кроме сына?

— Прости, дева, — виновато сказал Нерехтин. — Хрен знает, откуда этот летун приземлился… Мы тебя проводим в кубрик и команду вразумим.

Вещей у Стешки был только жалкий узелок — всё утонуло на «Медведе». Серёга Зеров хотел взять этот узелок, но Стеша не заметила его порыва. В кубрик спускалась железная лесенка; из проёма доносились невнятные голоса внизу, будто в кубрике ругались, проиграв в карты. В подвешенных к бимсам керосинках фитили уже пригасили на ночь, и низкое помещение тонуло в полумраке, но машинисты, кочегары и матросы не спали — торчали на своих нарах, как взъерошенные куры на насестах, и разговор у них, похоже, был на нерве. Серёга поднял руку и подкрутил одну лампу поярче.

— О чём спор после отбоя? — спросил он.

— Есть о чём… — недовольно ответил кто-то.

Серёга сделал вид, что не замечает непорядка.

— Ребята, Степанида к вам переходит, — сообщил он. — Девяткин, сбегай к боцману, принеси холстину какую… Мы Стешке уголок выгородим.

— Это польза, — с озлоблением согласился из темноты матрос Колупаев. — Побалует нас бабочка перед завтрашним.

— Тебя, Колупаев, я щас по зубам побалую, — тотчас пообещал Серёга.

Стеша это слышала, но лицо её не дрогнуло.

За Стешей по крутой лесенке, кряхтя, слезал Иван Диодорович.

На лежаке над Колупаевым поднял кудлатую голову Митька Ошмарин. Он был единственным, кто заснул, и, как всегда, ничего не понимал.

— А чево завтра-то? — зевая, спросил он.

— Да ничего, — ответил Серёга Зеров.

— На смерть нас гонишь, капитан! — вдруг закричал Павлуха Челубеев.

Нары под грузным Павлухой закачались и заскрипели. И людей в кубрике словно прорвало гневом — все заорали на Ивана Диодоровича.

— Мы в солдаты не нанимались! — Машинист Подколзин ударил кулаком в потолок. — Какого беса нам под пули соваться?!

— «Русло» всех завтра утопит! — надрывался матрос Краснопёров. — Там черти на борту! Скрягина уже убили — а он сосед мне по деревне был!..

— Мою-то ораву кто без меня прокормит? — вопил штурвальный Дудкин.

Иван Диодорович молчал, ему нечего было сказать. За спиной капитана появился старший машинист Осип Саныч — из своей каюты он услышал гвалт в кубрике. В свете керосинки его очки и лысина сердито блестели.

— Я сбегу поутру! — тонко крикнул матросик Егорка Минеев.

— Да все сбежим! Могила тут! — поддержали его матросы и машинисты.

Теперь они были заодно, а не набрасывались друг на друга, как прежде. Но Ивану Диодоровичу стало как-то душно от глупости команды.

— В рейсе позор с парохода сбегать! — строго сообщил Осип Саныч.

— Лучше позор, чем на дно!..

Иван Диодорович заговорил негромко, но его услышали:

— Да куда вы денетесь на берегу? Большевики вас поймают — расстреляют как дезертиров, рябинники сцапают — расстреляют как большевиков! Война везде достанет!

— Я в деревне отсижусь! — крикнул Егорка Минеев.

— Тебя свои же мужики выдадут — от греха подальше!.. Усвойте, дурни: мы все уже с клеймом! Хотите уцелеть — так держитесь одной стороны!

— Какой? — вспыхнуло в кубрике с новой силой. — Красной? Белой?

— Моей! — рявкнул Иван Диодорович в лица своих речников.

— А ты-то что можешь, дядь Вань? — страдальчески спросил Дудкин.

Иван Диодорович не заметил, что в кубрик спустился и боцман Панфёров. На деле надёжный, на словах боцман всегда был с гнилятиной.

— Капитан много может, — вкрадчиво сказал Панфёров. — Вон Стешку пригрел… Будет завтра нам защитой, чтоб Дорофей не стрелял.

— «Медведя» она не прикрыла, — сразу поверив, с презрением ответил матрос Колупаев. — Или Дорофей уже другую арфистку себе подыскал?

Колупаев сидел на койке напротив Стеши, и Стеша молча кинулась на него, как собака, вцепилась ему в волосы и ударила головой о стенку.

— С-сука!.. — взревел Колупаев.

Серёга Зеров обхватил Стешу, отдирая от Колупаева, и Стеша забилась в руках старпома, пытаясь пнуть врага. Обида и горе хлынули из неё со слезами.

— Падлы!.. — в голос зарыдала Стеша, захлёбываясь. — Падлы вы все!..

Платок у неё свалился на плечи, и волосы метались, точно у кликуши.

Мужики в кубрике оторопело затихли.

— В свою каюту её запихну, дядь Вань… — едва удерживая Стешу, растерянно пробормотал Серёга. — Сам в кубрик переберусь…

Серёга потащил содрогающуюся Стешу к лестнице.

Иван Диодорович окатил команду угрюмым взглядом.

— К утру-то хоть подотритесь, — бросил он, поворачиваясь за старпомом.

На душе у Ивана Диодоровича было погано, словно его предали. Иван Диодорович тяжело взбирался по крутым ступенькам и думал, что ему надо наплевать на свою команду. Мелкие и шкурные людишки. В пустом коридоре перед своей дверью он почувствовал, что хочет чего-то светлого, доброго, и тогда пошёл к каюте Дарьи, хотя и не следовало беспокоить баб посреди ночи.

Он постучал кончиками пальцев и осторожно заглянул в щёлку.

— Спите, девушки?..

В тёмной каюте на лежаке зашевелилась Дарья: приподнялась, опираясь на локоть, и отвела прядь с лица. Круглые груди её натянули рубашку.

— Катюшка спит, умоталась за день на камбузе, — тихо ответила Дарья. — А что за склока в кубрике была, Ванюша?

— Ерунда одна. — Иван Диодорович небрежно махнул рукой и прикрыл дверь, а потом снова приоткрыл её и прошептал в темноту: — Я тебе не Ванюша, Дарья, а называюсь капитан, усвоила?

Он ясно понял, что завтра должен уберечь пароход.

04

— Не скули давай тут мне! — с досадой сказал Феде Никита Зыбалов. — Ни хрена не стрясётся! Ежели красные появятся, так Бурмакин с колокольни затрезвонит. Я услышу и рысью примчусь. Всё, шабаш разговорам!

«Русло» стоял под парами у пристани села Частые. В селе Никита нашёл какого-то фронтовика, с которым воевал на Галичине, и твёрдо намеревался обмыть свиданьице. В дозоры Никита выводил судно теперь только по ночам, а днём за обстановкой следил наблюдатель на колокольне Воскресенской церкви. Колокольня служила маяком для пароходов, и наблюдатель с высоты обозревал всю широкую излучину Камы перед россыпью Частых островов.

— Мне ночью караулить, а днём я спать должен! — возразил Федя.

— Мы под Луцком трое суток без сна бились, и ничего! Перетопчешься!

Никита ушёл, а Федя остался. Делать ему было совсем нечего. Он уныло уселся перед рубкой на пожарный рундук. Пригревало мягкое солнце бабьего лета. Вахтенные лежали на кормовой палубе и дрыхли, закрыв лица шапками. Из трубы лениво курился дым, изредка вылетала струя пара. С простора плёса нежно веяло свежестью скорых осенних дождей. В селе, пустом по случаю страды, было тихо, и лишь в кузнице стучал молоток. На мелководье у берега громоздились брошенные суда: косо притопленные железные баржи и два товарно-пассажирских парохода — жутко безглазые, облезлые и разворованные местными мужиками почти до голых корпусов. Вдоль ржавых бортов барж важно плавали гуси, по галереям пароходов бродили собаки.

Федя вздрогнул от окрика часового с дебаркадера:

— Фёдор, эй, тебя тут спрашивают!

— Пропусти на борт! — крикнул в ответ Федя.

Трап заскрипел под неспешными шагами немолодого человека, и Федя обомлел: на мостик поднялся Иван Диодорыч Нерехтин, капитан «Лёвшина» — вражеского парохода! Федя быстро вскочил: вся Кама уважала Диодорыча.

— А где Дорофей? — огляделся Нерехтин.

Федя сдёрнул картуз с лоцманским значком.

— Я здесь заместо капитана… — робко сказал он. — А Дорофей Петрович… Он… Убили Дорофея Петровича.

Нерехтин, замерев, молча смотрел на Федю и ожидал объяснений.

— Ну, в том бою, когда мы с вами и с «Медведем» сражались… — Феде неловко было напоминать Нерехтину о былой схватке. — Дорофей Петрович забунтовал. Не захотел, чтобы мы из пушки стреляли по «Медведю»… Его скрутили. В баржу бросили, где пленные. Арестанты его там и удавили.

— Вот оно как… — тяжело произнёс Нерехтин.

Федя помялся и виновато сообщил:

— А вам нельзя сюда. У нас же с вами война, Иван Диодорыч.

— Откуда знаешь меня? — буркнул Нерехтин.

— Кто ж вас на Каме не знает? Я — лоцман, звать Фёдор, из Панафидиных.

Помрачневшие, застывшие глаза Нерехтина словно бы немного ожили.

— Панафидины, которые в Николо-Берёзовке?

— Угу, — кивнул Федя. — Финоген — дедушка мой, а Василий — батюшка.

— Почтенные люди, приятельствовал я с твоим отцом… Присяду, устал.

Иван Диодорович опустился на пожарный рундук и постучал ладонью рядом с собой, приглашая Федю.

— Буксир в пяти верстах отсюда к берегу приткнул и пешком припёрся. Думал с Дорофеем потолковать… Вопрос у меня к нему был деликатный…

— Может, я пособлю? — с готовностью предложил Федя.

— Ну, может, пособишь… — неуверенно пожал плечами Иван Диодорович, поколебался и продолжил: — Словом, я веду баржу к нобелевскому промыслу на Бельском устье. Задание мирное — людей доставить. Ижевскому бунту от того никакого вреда не будет. Я рассчитывал попросить Дорофея украдочкой пропустить меня мимо дозора, ведь Стешка-то его нынче на «Лёвшине» в матросах… Однако ж Дорофея больше нет… А ты меня пропустишь, Фёдор?

Федя похолодел.

— Это измена, — осторожно заметил он. — За такое расстреливают.

Нерехтин хмыкнул с горькой насмешкой, точно расстрел был не самой суровой расплатой, и неожиданно поинтересовался:

— А ты почему за рябинников?

— Да я не за них, — смутился Федя, — я не по своей воле… Никита Зыбалов, командир на «Русле», образ Николы Якорника забрал. А мы, Панафидины, при этом образе испокон живём… Он покровитель наш. Как отдать?

— Да, Якорник — образ драгоценный, — согласился Нерехтин. — Но ведь он для всех, а не только для твоего буксира. Возьми икону и сбеги.

Федя замотал головой:

— Нет! Никола судно защищает! Я образ унесу — а вы «Русло» потопите.

— Тебе-то что? Ты фронтовикам не брат.

Федя словно поскользнулся в своих мыслях. И вправду, а ему-то что?

— Пароходы топить нельзя, — тщательно взвешивая слова, сказал он. — Мы, лоцманы, для сбережения судов созданы. Хоть одно судно, да сберегу.

— Сбереги уж и моё.

Иван Диодорович смотрел Феде прямо в глаза.

— Вы же за комиссаров… — страдальчески сморщился Федя.

— Я за свой пароход.

Федя не ответил, только покраснел, — но в этом и был его ответ.

— Ну, как сам рассудишь… — Иван Диодорович хлопнул ладонями по коленям и грузно поднялся. — Боишься — и бог с тобой. Я ведь не тебя искал, а Дорофея. Надеялся, что он Стешку пожалеет… Дорофей, конечно, мужик был безалаберный, но не юнец.

Федя мгновенно понял, что сейчас Нерехтин уйдёт — и больше никогда уже не заговорит с ним как с человеком своего дела, разве что поздоровается при встрече. А судоходство держалось на людях вроде капитана Нерехтина… Да что там судоходство — на них опиралась сама жизнь! И сейчас он был прав, Иван-то Диодорыч. Он не устрашился и пришёл прямо в логово врага, чтобы попросить об одолжении, а вот Федя… Нет, Федя не смалодушничал — просто всегда искренне полагал, что вера должна спасать, а не ввергать в опасность! Вера — она же как лоцманская наука!..

— Иван Диодорыч, погодите! — подскочил Федя. — Что я за дурак-то?!..

Нерехтин нехотя оглянулся.

— Простите за недомыслие!.. — Федя едва не плакал. — Пойдёмте в каюту ко мне, я вам на листочке ходовые в островах начерчу! Укажу, где караулить буду и как «Лёвшину» мимо «Русла» проскользнуть! И нобелевскую пристань на Бельском устье тоже обозначу, я ведь всё знаю! Пойдёмте!

05

— Повезло тебе с погодой, капитан, — хмыкнул матрос Бубнов.

Он словно признавал хитрую уловку своего противника.

Ночь выдалась безлунная — глухая и мутная. Казалось, что над тёмным плёсом плывут, шевелясь, какие-то длинные области полной черноты. Мелкий дождик будто завис в воздухе: влажное пространство впитывало все звуки.

Бубнов командовал и десантным отрядом из балтийцев, и рейдом в целом. Краснофлотцы размещались в трюме баржи, на палубе которой, расчаленный тросами, топорщил крылья самолётик «Ньюпор» — биплан с поплавками. С кормы баржи сейчас сбросили лоты — шипастые чугунные болванки на цепях, чтобы они, волочась по дну, тормозили баржу, не позволяя ей нагонять свой буксир. Иван Диодорович вёл судно с самой малой скоростью: чует руль — и достаточно. Вытянутым крамболом пароход осторожно прощупывал тьму перед носом, как слепец — тросточкой. Впереди лежали Частые острова. Огни на «Лёвшине» были погашены, говорить на палубе разрешалось только шёпотом, и даже приказы в машину Нерехтин отдавал вполголоса: во время своего нелепого бунта матросы сломали машинный телеграф, починить его не получилось, и Нерехтин по старинке пользовался переговорной трубой.

— Саныч, пар трави без свиста, — наклоняясь над раструбом, негромко скомандовал Иван Диодорович и, распрямившись, глянул на штурвального: — Дудкин, на осьмушку лево руля подай. Ходовую- то различаешь?

— Ни шиша, дядя Ваня…

Сквозь маленькие окна и вправду ничего не было видно. Нерехтин вышел из рубки и встал возле двери — так он мог хоть что-то рассмотреть на реке.

— Обдурит нас твой лоцман, — запахивая бушлат, сообщил Бубнов.

— У нас своих не дурят.

— У всех дурят, у всех. — Бубнов дружески похлопал Ивана Диодоровича по плечу. — Как только пойму, что засада, первую пулю тебе влеплю.

Дудкин бросил в проём открытой двери быстрый испуганный взгляд.

— Не вертись, — одёрнул его Иван Диодорович.

На борт буксира Бубнов привёз с собой с баржи полдюжины балтийцев.

— Измены не допущу, — заверил он Нерехтина. — Если что, братишки всех перестреляют. Приказ товарища Аплока. Усвоил, капитан?

— Дядя Ваня за красных! — обиженно сказал от пулемёта Сенька Рябухин.

Артиллерийские расчёты и пулемётные команды на «Лёвшине» остались прежними — чекистскими, из рабочих Мотовилихи. Однако местных чекистов Бубнов тоже не считал надёжными людьми.

— Заткни клюз, — посоветовал он Сеньке.

Буксир и баржа втянулись в узкую протоку мягко и бесшумно для реки, хотя Иван Диодорович с мостика слышал тихий шелест воды под плицами. В недрах парохода сопела и постукивала машина — будто дремлющая корова ворочалась в стойле. Иван Диодорович выбрал левую воложку не случайно. Лоцман Федя сказал ему, что «Русло» встанет в дозоре на правой ходовой. Иван Диодорович надеялся на честность лоцмана: в этом парнишке он увидел природного речника, а река повязывает людей друг с другом крепче кровных уз. Море так не повязывает. Оно слишком большое, и ты в нём далёк от всех.

Буксир и баржа медленно ползли по фарватеру сквозь беспокойный мрак. Справа едва угадывалась плоская туша острова, заросшего ивняком. Где-то там, за островом, прятался вражеский пароход. Федя объяснил Нерехтину, что со своей позиции «Русло» может внезапно атаковать из проток, нацеливаясь носом в борт противника. В прошлом бою такая тактика обеспечила «Руслу» безусловное преимущество. «Лёвшино», конечно, сумел бы уйти от полного разгрома, но для баржи удар из протоки означал погибель.

Вооружённые винтовками балтийцы топтались на мостике. Они казались надсмотрщиками — впрочем, ими и были. Матросам «Лёвшина» никто не запрещал находиться на палубе, однако речники, опасаясь балтийцев, сидели у себя в трюме. К Ивану Диодоровичу, стоящему возле рубки, приблизился лётчик Свинарёв в громоздком кожаном плаще и кожаной фуражке.

— Товарищ капитан, непорядок у вас, — тихо и требовательно доложил он. — Что там делают нижние чины?

— Какие чины? — не понял Нерехтин.

Свинарёв указал ему за спину. За раструбом дефлектора пряталась Стеша. Надеясь остаться незамеченной, она надвинула на лицо платок.

Бубнов с подозрением повернулся к Нерехтину.

— Ты на кой чёрт тут шастаешь, Стешка? — разозлился Иван Диодорович.

Стеша, арфистка, при опасности сразу пускала в ход свои ярмарочные уловки. И сейчас она сдвинула платок на спину, освобождая пышные волосы.

— Так у меня жених на «Русле», — жеманно ответила она. — Думала, может помаячит мне как-нибудь? А я ему ручкой помахаю…

Бубнов понимающе ухмыльнулся, и балтийцы тоже засмеялись. Ивану Диодоровичу следовало хлопнуть Стешке по шее, но ему стало пронзительно жаль эту бабу. Да, она считала, что Дорофей был готов убить её, лишь бы убить ненавистного брата, однако гнев угас, и обессиленная Стешка простила своего полюбовника: жалость и тоска по мужику погнали её на палубу — вдруг случится чудо, и она увидит Дорофея сквозь тьму, а Дорофей увидит её?.. Но сквозь тьму, поглотившую Дорофея, никто никого не видит.

— Не живой он уже, Степанида Лексеевна, — помолчав, неохотно выдал Иван Диодорович. — Иди отсюда.

— Не живой?.. — нелепо повторила Стеша, с трудом осознавая смысл.

Она обвела взглядом людей вокруг себя — Бубнова, Свинарёва, балтийцев в бушлатах. Полные губы её сморщились фальшивой улыбкой — Стеша забыла прекратить игру, — а глаза словно падали и падали куда-то вглубь, в бездну.

— Ну, других-то женихов ещё много… — сломленно произнесла она, точно пыталась удержаться там, где всё весело и легко.

— Женихов хватает, — согласился Бубнов, с удовольствием рассматривая Стешу в упор. — Ежели надо, оставайся здесь, красавица. Не обижу.

Опытный моряк, старшина второй статьи с крейсера «Аврора», Бубнов мгновенно определил, что перед ним гулящая девка. А девка — товар нужный.

— Уйди, Степанида, — нажал голосом Нерехтин.

Он понимал, что балтийцы — чужаки, им нет дела до людского горя на этих пароходах. Бубнов, как кобель, учуял спелую бабу, вот и всё. Но сам Иван Диодорович, капитан, не мог отлучиться, чтобы увести Стешку прочь.

— Пусть мадмазель желанье лично изъявит, — с угрозой возразил Бубнов.

Внезапно в этот недобрый спор вклинился лётчик Свинарёв.

— Не положено, товарищ командир, посторонним находиться на мостике во время боевой операции. Ответственность надо иметь.

Свинарёв взял Стешу под локоть и с мягкой силой подтолкнул к трапу. Стеша сделала неуверенный шаг, но Свинарёв толкал её дальше. Оба они — Стеша впереди, Свинарёв сзади — исчезли внизу.

«Лёвшино» тихо шёл по протоке во тьме, сопела и постукивала машина, плескало под плицами, и чуть всхлипывала вода, разрезанная форштевнем.

По тёмному проходу лётчик Свинарёв привёл Стешу в её закуток, усадил на койку и грузно присел рядом, хрустя кожаным плащом.

— Нечего вам, девушка, с мужчинами торчать, — пояснил он. — Нехорошо. Поплакайте одна. Положено одним поплакать. Вы особа молодая, в вашей жизни много чего будет, но беда есть беда, оно объективно.

Стеша согнулась и прижала к лицу ладони. Свинарёв, вздохнув, погладил её по голове и встал, заполнив собой всю каморку. Потом каморка опустела.

А на мостике ничего не изменилось. Иван Диодорович молча вглядывался в темноту, и в угрюмом раздражении перед рубкой прогуливался Бубнов.

— Пескариная коса, — глухо сообщил Нерехтин. — Охвостье островов. Прошли мы. И «Русло» нас не тронул.

— Значит, не обманул твой лоцман? — не оборачиваясь, уточнил Бубнов.

— Не обманул.

Бубнов мрачно кивнул. У него был вид человека, знающего, в чём правда.

Приобрести книгу можно по ссылке.