Продолжение. Начало читайте здесь:
часть 3: Сальери за рулем, сколько ножек у рояля и другие курьезы
часть 4: Паустовский совсем рядом
часть 5: Ван Клиберн на Гражданской, две лошади и рыжая Лиля
часть 6: Что делать, если первая работа провалилась
часть 8: Скотч, склеивающий человеческие отношения
часть 10: С чего начинается съемочный день
часть 11. Этот эпизод надо вырезать!
Вызывают «на ковер!»
В переводе на общедоступный это означает, что начальство (а у них там, в кабинетах, всегда ковры) приготовило взбучку. Именно так расценил директор Рижской киностудии телеграмму, да еще с грифом «правительственная», в которой он, а также министр культуры республики и я, режиссер фильма «Иоланта», вызывались в Москву к самому главному министру культуры всего СССР. (Так и хочется написать к «самой главной», поскольку министром являлась женщина, да еще и легендарная Екатерина Алексеевна Фурцева.) Завтра в час дня мы должны предстать пред ее светлые очи.
— И что за причина? — спрашиваю я.
— Ума не приложу. Такой срочный вызов и в таком составе! Очевидно, это связано с вашим фильмом. Иначе зачем бы вызывали и вас? Странно. Совершенно непроблемный фильм. Опера. Что бы это все означало?
— Может быть, студии предложат что-то более актуальное, злободневное, идеологически более нужное?
— Не будем гадать. У вас смета готова?
— Нет. Но готов режиссерский сценарий.
— Возьмите.
— Он еще не отпечатан. В типографии — рукописный экземпляр.
— Возьмите его! — вызывает секретаршу. — Свяжитесь с типографией! Пусть принесут его режиссерский сценарий! Срочно!
— Поняла. Сейчас организуем! — Секретарша выбегает.
— Так, что еще? Эскизы декораций, костюмов?..
— Но ведь это целый груз.
Директор снова вызывает секретаршу.
— Павел Антонович! Я еще не успела... в типографию.
— Да подождите вы! — он явно нервничал. — Позвоните еще в фотолабораторию! Все эскизы к фильму сфотографировать! Срочно! Готовность к вечеру!
— Поняла. Сейчас организуем!
— Теперь к вам, Владимир Михайлович! Литературный сценарий тоже захватите!
— Павел Антонович! Может, все это не нужно? Причина вызова ведь не ясна.
— Я тертый калач, поверьте. Интуиция плюс опыт. Чувствую, будет разнос. Только не понимаю за что. Посмотрим. В общем, проследите, чтобы все было на уровне!
Вызывает секретаршу.
— Павел Антонович! Но я же...
— Да подождите вы! Билеты на самолет заказали?
— Это да. Уф. Рейс в семь тридцать.
— Отлично. (Ко мне.) За вами заедем в гостиницу… так… так… в пять утра.
В кабинет вбегает заведующий типографией. В руках — огромный рулон.
— А это что?
— Как что? Режиссерский сценарий. Вы приказали...
— Целый рулон.
— Такой нам сдал режиссер.
Ко мне:
— Это так?
— Ну да, пока сценарий вот такой. Ведь кроме литературного — теперь он разбит на кадры — в него вписаны все назначения оператора, художника, костюмеров, гримеров... Чтобы все это поместить, склеиваются три машинописных листа. Потом все это в типографии сожмут и отпечатают. В виде небольшой книжки, экземпляров сто.
Павел Антонович понемногу успокаивается.
— Ну да, в нормальном формате, я как раз и подписываю. Поэтому и удивился. Ну, что делать, придется тащить. Все! Действуйте! Не забудьте про фотографии эскизов.
Полет до Москвы — часа два. Турбореактивный «Ту-104» только внедрялся, поэтому пока довольствуемся «Ил-18», винтовым. Время надо как-то скоротать. Со спутниками какие-то обрывки разговоров. С обоими знакомство уже достаточно прочное. Даже с министром культуры Латвии Каупужем. Он мой сверстник. Для министра молодой, образованный, музыковед, кандидат наук. До этой последней высокой должности несколько лет был директором театра оперы и балета. Можно рассчитывать найти в нем союзника!
Недавно произошла забавная история. Его знакомят с Хрущевым. Генсек протягивает руку: "Никита Сергеевич". Каупуж пожимает, представляется: "Владимир Ильич". Хрущев решил, что тот неудачно сострил, даже обиделся, пока не выяснилось, что имя и отчество соответствуют. В общем, пока летим, немного поболтали. Попытался подремать — не удается: наплывают какие-то раздумья, воспоминания. Невольно вернулся к мыслям о грядущей постановке. Вспомнил, как родилась идея снимать именно это.
После работы над «Моцартом и Сальери» директор Рижской студии предложил мне снять еще один фильм. Выяснилось, что ему даже понравился неведомый до того жанр фильма-оперы. Получив согласие, спросил:
— Есть предложения?
— А подумать можно? — Хотя в голове мгновенно, не пойму отчего, возникло: «Иоланта».
— На размышление даю сутки. Завтра отсылаем в министерство производственный план.
Я воспользовался тайм-аутом. Надо было покопаться в материале и убедиться, что в голову пришла не шальная мысль. Помчался в нотный магазин. Там клавира оперы не оказалось. Побежал в оперный театр. У них клавир есть, но он в архиве, а заведующий — в отпуске. Господи, что же делать? Оставался еще один вариант: позвонить в Москву, жене. Она музыкант, певица. Уж наверняка знает про все это. Но застать ее смогу только поздно вечером. Сегодня у нее спектакль. Ну что ж, придется потерпеть. Маюсь, отсчитывая минуты. Междугородний разговор заказал заранее, памятуя, что предоставят его, промурыжив в ожидании не один час. В нынешнее время трудно поверить, что сравнительно недавно не было другой связи, кроме вот такой. Ни мобильников, ни скайпа, ни электронной почты. И сиди, как дурак, жди часа два! Опять прокручиваю тему. Пытаюсь понять, почему именно это название сразу же пришло на ум.
Вспоминаю, как впервые услышал эту оперу. Произошло это в не совсем обычных обстоятельствах. Только окончилась война. Отец, воевавший на Ленинградском фронте, командуя большими воинскими соединениями, зазвал меня приехать. Не терпелось после стольких лет разлуки, тревог, лишений увидеться, ощутить, что живы, что мы есть! Еще он хотел показать многострадальный великий город. И еще чтобы я помог собраться: он сдавал дела, т. к. его отзывали в Москву.
Ленинград поразил. Уже были убраны завалы, очищены улицы. Но война еще кричала о себе. В развалинах домов, в надписях об опасности при обстрелах этой стороны улицы. Ярко светило июньское солнце, заливая широченные проспекты. Все дышало необыкновенным, долгожданным чувством счастья. И люди, многие из которых буквально доползли до этого дня изможденные, исстрадавшиеся, больные, но чудом оставшиеся в живых, впервые за много лет обрели улыбку. Я бродил по городу. В Ленинграде нашел друзей по московскому театральному училищу, которые вернулись домой, в свой город. Друзья повели меня в свою театральную студию при Большом драматическом театре, там познакомили с сокурсниками. И вот... я влюбился. Тоненькая, романтичная, чудом пережившая блокаду. Теперь мы стали путешествовать по городу вчетвером. В один из вечеров отец пригласил нас в театр. Обстановка совершенно сказочная, очень красивый театр. Мы сидим рядом: я, моя девушка, отец в генеральском мундире, на груди боевые ордена... А на сцене — «Иоланта». И все, что льется оттуда: музыка, драматургические перипетии, волшебная сказка — все это каким-то невообразимым образом сливается с нашими чувствами, настроением.
С тех пор прошло восемнадцать лет. Все в нашей жизни образовалось так, как распорядилась судьба. Первое чувство оказалось не последним. Та девушка стала замечательной драматической актрисой, вышла замуж. А я перешел из актерской епархии в режиссерскую. Моя жена тоже актриса, но музыкального театра, певица. События минувших лет вытеснили многие юношеские воспоминания. Но в сознании чудом осталось волшебное действо под названием «Иоланта».
Наконец раздался звонок. Дали Москву. Супруга после спектакля, а это в Большом, где час назад закончилась «Травиата», в котором она пела главную партию, на мои вопросы дает самый высочайший отзыв: замечательное произведение, потрясающая музыка, драматургия, образы. Волшебная опера! Напевает какие-то кусочки. Боже мой, я же все это знаю, помню, тоже могу напеть.
Утром директор услышал название будущего фильма.
— А это интересно?
— Павел Антонович! Зачем же мне заниматься тем, что неинтересно!
Директор звонит главному редактору:
— Поставьте в план.
Ко мне:
— Как, вы говорите, называется?
В трубку:
— Опера Чайковского «Иоланта». Сейчас к вам зайдет режиссер, поможет составить заявку.
...Мою полудрему-полувоспоминания прерывает Павел Антонович:
— Подъем! Прилетели!
Размышления у парадного подъезда
В министерстве нас уже ждали.
— Пройдите к Николаю Николаевичу Данилову (заместитель министра культуры, курирующий кино).
В кабинете еще люди. Одного я знаю — Вадим Разумовский. После Данилова — главный по киноделам. Еще кто-то сидит в темном углу. Данилов здоровается, знакомит с присутствующими. Теперь только рассмотрел второго. Знаменитый певец, солист Большого театра Иван Иванович Петров. Он-то зачем здесь, не понимаю. Данилов предупреждает:
— Екатерина Алексеевна просила меня до нее встретиться с вами. Давайте обсудим проблему, а потом уже...
Приглашает за стол заседаний. Рассаживаемся. Начинает сразу, с места в карьер. Обращается именно ко мне.
— Как я понимаю (смотрит в бумажку), вы Владимир Михайлович, я не ошибся, так вас величают?.. Вы знаете Романа Тихомирова, главного режиссера Ленинградского театра оперы и балета?
— Конечно. Мы не только знакомы, но общались по работе.
— Очень хорошо. Так вот, он обратился к Екатерине Алексеевне. Поставил ее в известность, что сам собирается снимать «Иоланту». Вот мы и должны разобраться.
— Можно уточнить, — это произносит Каупуж. — По крайней мере, нам об этом ничего не известно. Фильм в плане нашей студии, план утвержден Министерством культуры, то есть вами. Так? Написан и утвержден литературный сценарий, подготовлен режиссерский. Студия приступила к производству фильма. Какое сейчас имеет значение, что кто-то еще хотел или собирался обратиться к этой теме?!
— Это правильно! Но, во-первых, Тихомиров уже снял два фильма по операм Чайковского. И хороших! Вы знаете, это «Евгений Онегин» и «Пиковая дама».
— Значит, надо понимать, что он монополист на съемки по произведениям Чайковского?
Данилов смеется:
— Вы правы. Но дело совсем в другом, не только в его желании. Он доложил Фурцевой, что когда-то Владимир Михайлович (я правильно назвал? спасибо) работал у Тихомирова ассистентом. Тихомиров рассказал ему тему, замысел, так сказать, проект будущего фильма. Получается очень деликатная ситуация, из которой вытекает, что Гориккер использовал чужую идею. Что скажете? — обращается ко мне.
— Я не работал у Тихомирова ассистентом. Мы делали одновременно картины на студии «Мосфильм». Это было новое объединение телевизионных фильмов. И наши были первыми работами. Тихомиров снимал «В мире танца», Колосов — «Укрощение строптивой», а я «Музыку Верди». Руководил объединением Андрей Донатов. Тихомиров ему помогал, правда, временно, поскольку получил назначение в Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова (теперь «Мариинский». — Прим. авт.) главным режиссером. Теперь отвечаю на вопрос. Никогда мы не обсуждали оперу, о которой идет речь. Никогда Тихомиров не делился со мной своими планами, тем более связанными с кино!
— Но, вот Иван Иванович Петров, вы знаете его, народный артист Союза ССР, принес режиссерское решение фильма, поскольку Тихомиров пригласил Ивана Ивановича быть сорежиссером. Иван Иванович, вы можете ознакомить нас с этим замыслом?
— Конечно. Вот он, — Петров извлекает из кармана листочек. — Читать?
— Да-да. Это было бы очень кстати.
— Итак, читаю: «Петр Ильич Чайковский ходит по кабинету. Он в раздумье: "О чем же может быть мое следующее произведение? Где взять сюжет?" Он подходит к книжному шкафу. Его взор падает на небольшую книжонку. Чайковский снимает ее с полки, открывает первую страницу, читает: “Генрих Херц (задумчиво)… Ну, да, датский писатель. Помню, помню”. Читает: “Драма в стихах “Дочь короля Рене”. Какое счастье! Нашел! Ну, конечно же! Именно это! Как же я раньше не подумал?” В чрезвычайном возбуждении бежит к роялю, открывает крышку. Звучат первые аккорды будущей гениальной оперы. Из фортепианных перерастают в оркестровые...» — Петров отрывается от листочка. — Ну вот, это замысел нашего фильма!
В кабинете повисла гнетущая тишина. Наконец Данилов выдавил:
— Это… все? А дальше?
— Вы же просили только решение фильма. Я ознакомил. Что вас не устраивает?
Петров явно обескуражен реакцией. Данилов:
— Так. Теперь послушаем Владимира Михайловича, я правильно вас величаю?
— Да-да, правильно.
— А у вас какой замысел? Есть какое-то решение?
— Мы привезли режиссерский сценарий. И литературный.
— Пожалуй, дайте режиссерский!
Я поднимаю с пола тот самый рулон. Кладу на стол. Раскрываю.
— Позвольте, это что?
— Режиссерский сценарий.
Данилов начинает перелистывать:
— И всегда, снимая фильм, пишут вот такой фолиант?
Вмешивается Янковский:
— Это рукописный вариант. Печатный будет в виде толстенького томика.
— Я понимаю, понимаю! — Данилов продолжает перелистывать страницы. — Я не об этом. Тут так подробно по каждому кадру. Так всегда пишется режиссерский сценарий?
— Да, всегда. Ведь это проект будущего фильма. Все должно быть решено и оговорено заранее. Ну, к примеру, как в архитектуре.
Петров, который явно стал тяготиться, вдруг начал прощаться:
— С вашего разрешения я побегу? Репетиция.
— Конечно, конечно. Спасибо! До свидания! Ну, и как же будем решать?
И тут Разумовский:
— У меня предложение. Тихомиров в Москве. Ждет моего звонка. Я возьму до утра этот сценарий. Проштудирую. А Тихомирова попрошу написать хотя бы «заявку». Пусть изложит в ней решение фильма. Про радость Чайковского мы уже знаем. Тогда появится возможность сопоставить вот это (показывает на наш «фолиант») и его... Вы разрешите до завтра?
— Если дадите гарантию сохранить. Пока это — единственный экземпляр.
Данилов:
— Соломоново решение. Завтра в это же время у меня! Потом доложу Екатерине Алексеевне!
На этом и расстались.
Казнить нельзя помиловать
Самое неожиданное было на следующий день. Разумовский доложил:
— Вчера с Тихомировым договорился, он обещал написать заявку и сегодня утром принести. Не пришел. Я позвонил туда, где он остановился, а там отвечают, что он еще вчера уехал в Ленинград. Ночью. «Красной стрелой».
— То есть никакой заявки не написал, так я понял? Любопытно! Ну, а в этом рулоне что вы обнаружили?
— Все, что требуется. Достаточно интересное решение, именно кинематографическое.
Вмешивается Каупуж:
— Николай Николаевич! Я присутствовал на художественном совете студии. Принимали режиссерскую экспликацию фильма. И эскизы декораций, костюмов, достроек на натуре. Павел Антонович, покажите фотографии! Знаете, я сначала был оппонентом. Говорю режиссеру: как же так, весь первый акт Иоланта с подругами отдыхает неподалеку от замка, на лужайке, на природе. В театре эта природа бутафорская. Там декорации. Но у вас же кино! Есть возможность все это снять на натуре! А вы, вдруг, предлагаете весь этот огромный эпизод снять во внутреннем дворике замка! Никакой природы! Высоченные стены! Как это понимать? Что же я услышал от режиссера: «А вы не оглядывайтесь на театр! Рассмотрите все с позиций логики, здравого смысла, а не замшелых и подчас тупых штампов. Иоланта слепа. По приказу короля, ее отца, недуг от нее скрывают. Поэтому вся ее жизнь — за высокими крепостными стенами. Выхода для нее отсюда нет. Как и входа для посторонних. Здесь во дворе замка — клумбы, цветы, фонтаны. Волшебный микромир. И Иоланта убеждена, что это и есть весь мир. И вдруг через какой-то потайной вход проникает сюда новый человек, юный Водемон. Он покорен красотой Иоланты. Вскоре он догадывается, что она слепа. Не зная о запрете, Водемон открывает ей эту тайну. Он рассказывает о том, что за этими стенами. Иоланта не понимает о чем он, не верит. “Зачем глаза? Чтобы плакать”, — наивно объясняет она. И тогда он ведет ее за пределы замка. Впервые в ее жизни. В горы, в лес, к морю... В неведомый для нее мир. И в Иоланте пробуждается непреодолимое желание видеть. Вот теперь и только теперь настало время выходить на натуру и показать ее во всей могучей красоте. А не раньше, как в театре, против логики, смысла. И тогда фильм — не просто изложение сюжета, и даже не волшебная сказка, а философская притча о борьбе света против тьмы! И о победе света!» Поняв устремления режиссера, я перестал быть его оппонентом, — заключает Каупуж, — и стал верным союзником.
Данилов, явно удовлетворенный, попросил нас подождать и отправился к министру. Когда вернулся, объявил:
— Екатерина Алексеевна просит зайти!
— Подробности разговора засекречены?
— Ничего особенного. Изложил, что вам известно. Спросила, какие фильмы на счету режиссера. Вот и все.
На том самом ковре
Екатерина Алексеевна встречает нас очень радушно. Разговор краткий, но очень доброжелательный.
— Мы посоветовались. Все эти неурядицы позади. Тут просто произошло недоразумение. Тихомиров на нервах. У него большое хозяйство — огромный театр. И еще кинематограф. Ну и, очевидно, немного приревновал. Кстати, недавно мы утвердили ему, по его же настоятельной просьбе, съемки «Крепостной актрисы». Так что «всем сестрам по серьгам».
И на прощанье, неожиданно:
— Ваш «Моцарт и Сальери» — работа очень достойная. Поздравляю и спасибо!
Прощаясь, Данилов:
— Тут мне позвонил Петров. Он надеется, что в вашем фильме будет сниматься в роли короля Рене. Это возможно?
— Почему же нет! Пожалуйста! Но при условии участия в кинопробах. На равных с претендентами. Только так!
— Естественно, это кино! Я надеюсь, хоть это он понимает! Желаю успеха! Поезжайте и работайте спокойно!
Время как смерч. Не успели оглянуться, наступили кинопробы. На роль короля Рене пять претендентов: четыре — многоопытные киноактеры, пятый — оперный певец Иван Петров. Кстати, в фонограмме для фильма он и спел эту партию. Понимая, что случай неординарный, выделяю для него дополнительное время. Долго репетируем, обговариваем кусочек арии скорбящего отца. На площадке еще и еще раз повторяем мизансцены, чтобы попривык и чувствовал себя свободно. На все уходит не полсмены, как у остальных, а вся. Наконец снимаем. Замечаю, как, нагнувшись, стараясь сделать это незаметно, нюхает что-то из маленькой бутылочки (позже оказалось, попросил у гримеров нашатырный спирт). Поднимает голову в надежде, что глаза полны слез. Но потуги напрасны — ни одной слезинки. Дальше все так же. Внутренне совершенно пустой. Все формально. А из динамиков льется его же голос, красивый бас. Но вместе с живой фактурой вдруг становится таким же безучастно формальным.
Сопоставив всех претендентов на роль короля Рене, художественный совет студии, опять же с участием Владимира Каупужа, единогласно утверждает Федора Михайловича Никитина, в те года легенду отечественного кино.
Через несколько дней — телеграмма из Министерства культуры СССР. На этот раз без грифа «Правительственная».
Вызывают снова. Теперь, правда, на коврик и не в таком составе. «...Срочно предоставить съемки кинопроб на роль короля Рене!»
Снаряжаем гонца с огромной поклажей. Мы в напряжении: неужели будет так весь производственный процесс?! Ждем день, ждем два. По «междугородке» гонец отвечает, что ситуация прояснится к концу недели. Проходит еще несколько дней. Наконец узнаем: пробы отсмотрели, завтра — ответ. Сутки без сна! Уже становится совершенно безразлично, кого они там утвердят... или не утвердят.
Очередной «междугородний» — все коробки вернули.
— И какое решение?
— Никакого!
— То есть как? Вы спросили, кого они утвердили?
— Спросил. Ответили: «Министерство не занимается утверждением актеров на роли».
— А зачем же вызывали, смотрели?
— Сказали, для информации, как идет работа.
— Так все-таки кого разрешили снимать в этой роли?
— Спросил. А они отвечают: «Как кого? Вы же утвердили актера. Или нет?»
— Ну да, утвердили!
— И кто-нибудь это оспаривал?
— Нет!
— Ну, вот и снимайте, кого утвердили! Работайте спокойно.
Что «спокойно», мы уже ощутили.
(Продолжение следует)