Есть старый анекдот о человеке, который недавно женился и расхваливает холостому другу семейную жизнь: «Представь, возвращаешься ты усталый домой, а она целует тебя и весело щебечет. Подносит тебе тапочки и щебечет. Потом подает тебе обед, ты ешь, а она щебечет. Потом наливает тебе кофе, моет посуду и щебечет, щебечет, щебечет... идиотка!» Вот так же примерно нагнетает оптимизм новый фильм Аки Каурисмяки, одно из главных событий Санкт-Петербургского кинофорума — «Гавр».

Это первая (не считая новеллы в киноальманахе «У каждого свое кино») его картина за шесть лет, со времен «Огней городских окраин». «Гавр» получил на Каннском фестивале «Премию критиков (приз ФИПРЕССИ)» и «Экуменическую премию», а также «Специальную премию собачьего жюри» сыгравшей в фильме собаке по кличке Лайка — «актеру в пятом поколении» (характерная деталь). В российский прокат фильм выйдет вроде бы в октябре и наверняка всем понравится.

«Гавр» — очень, очень милый фильм. Его первые кадры просто завораживают: теплые, приглушенные цвета, красивый, обшарпанный портовый город. Герои — старый чистильщик обуви Марсель Маркс, его золотая жена и симпатичные соседи: булочница, хозяйка бара, бакалейщик. В начале — серия бытовых зарисовок, драматичных по смыслу, но комичных по оптике: вот господин с внушительным кейсом, прикованным наручниками к запястью, остановился почистить ботинки, а вокруг с невозмутимым видом ждет конвой. Вот Марсель, орудуя щеткой, одновременно тайком читает газету, которую держит в руках клиент. Вот в порту лебедкой выгружают с кораблей огромные контейнеры и складывают в штабеля на берегу — и в одном из них плачет ребенок. Полиция выставляет кордон, врачи Красного креста встают строем, готовясь откачивать «живых мертвецов» — и находят во вскрытом контейнере уютно устроившееся негритянское семейство цветущего вида. В этот заповедный мир сразу окунаешься с головой и хочешь остаться в нем навсегда, пока в зале Михайловского театра стрекочет киноаппарат, перематывая пленку, а над ним ритмично колышется бахрома портьеры. Это фильм про ностальгию, он просто не мог бы быть цифровым.

Проблема нелегальной иммиграции — центральная для всей современной европейской литературы и кинематографа, и особенно душераздирающие истории всегда о том, как нелегалы пытаются пробраться в Европу по морю, тонут на плотах, гибнут во время пожара на судах контрабандистов, которые обдирают своих бесправных пассажиров как липку и бросают в море, или умирают в таких вот контейнерах от голода и жажды. Но в новом фильме Каурисмяки социальные язвы какие-то нестрашные. Марсель зарабатывает сущие гроши, но это только повод для комичной перебранки с булочницей, у которой он по старой дружбе стянул багет. Жена Марселя умирает, предположительно, от рака в социальной больнице, но врач же говорит, что чудеса бывают. В лагере нелегалов в Кале люди вместе едят у костра и слушают музыку. Цветущее негритянское семейство должна депортировать бездушная бюрократическая машина, но одному мальчику по имени Идрисса удается сбежать и встретить на набережной Марселя. С этого момента Идрисса, считай, в домике, под защитой эскапистского мира булочницы и бакалейщика. «Гавр» хорошо начинается, дальше там все неплохо, а заканчивается просто прекрасно. Мне не нравятся такие фильмы, но тут уж дело вкуса.

Все герои фильма, между которыми разыгрываются любовные дуэты, преступные сговоры, авантюры, воскрешаются старые драмы, — старики. Но «Гавр» в большой степени можно назвать историей про прекрасную юность, хотя единственное молодое лицо в кадре — чернокожий мальчик-нелегал. Выпивая в баре своей старой подруги за счет заведения, Марсель, чистильщик обуви, вспоминает: а ведь когда-то, в юности, я жил в Париже, вел богемную жизнь, был писателем. Его возлюбленную жену с дурацкими подростковыми бантиками в волосах, которая не может позволить себе умереть, потому что Марсель — сущее дитя — не справится без нее, зовут Арлетти. Это имя каждому синефилу и сочувствующему приведет, я думаю, на ум легендарный фильм «Дети райка», гимн артистической юности в Париже в первых десятилетиях XIX века: его снял Марсель Карне, а главную героиню сыграла великая французская актриса, носившая сценическое имя Арлетти. Представителем той, оставшейся за кадром, артистической жизни в фильме оказывается старый рокер Литтл Боб, который возвращается на сцену, чтобы собрать три миллиона евро на переправку Идриссы в Лондон к матери. Музыкант действительно «литтл» — он карлик, и этот старик в крутой косухе с внешностью сморщенного ребенка вроде как олицетворяет собой главное настроение «Гавра».

Это фильм о герметичном мирке, ограниченном, считай, одним кварталом, в котором люди, соседи и друзья с лучших времен, доживают свою общую историю, как-то раз отказавшись меняться. Они все в каком-то смысле эмигранты из прошлого, поэтому серьезные общественные проблемы вроде нелегальной иммиграции воспринимают очень лично, по-человечески, пряча ребенка от облавы в шкафу так же естественно, как заносят кастрюлю с рагу соседу, у которого жена попала в больницу. И они все в каком-то смысле дети: у них детские лица, подростковые прически, детское добросердечие, упрямство, авантюризм, наивность, непрактичность. И прочие такие же милые качества. Внешний мир, воплощенный безликими синими фигурами иммиграционной полиции, не принесет им серьезного вреда, он проходит мимо строем ботинок, отполированных щеткой Марселя, показанными на минуту кадрами телерепортажа, в котором экскаваторы сносят лагерь беженцев. Всегда найдется старый добрый комиссар из уголовного отдела, явно всю жизнь игравший в салочки с вором-аристократом Арсеном Люпеном (а не депортировавший маленьких негритянских мальчиков), в шляпе и плаще, которого боятся, как строгого учителя, но который мягко пожурит, а потом сам же выручит и в конце концов пойдет пропустить с тобой рюмочку.

Вообще-то неприятно, когда в разговоре о фильме нельзя обойтись без уменьшительно-ласкательных, но это тот самый случай. Мне нравится, когда фильм начинается ужасно, дальше просто катастрофа, а в конце вообще Апокалипсис. Однако я не могу не признать, что «Гавр» — очень хороший, смешной, лиричный, абсурдистский фильм, просто зритель должен представлять себе, на что идет. На этот случай для удобства злобных депрессивных мизантропов я предлагаю ввести единицу измерения идеализма и милоты в кино — назовем ее условно «Амели». «Гавр», по моим подсчетам, тянет примерно на 0,75 «Амели».