Вадим Рутковский: Геморрой и религия: 7 премьер кинофестиваля в Локарно, которых стоит ждать в Москве
На правильных кинофестивалях фильмы, рожденные свободными и равными, складываются в единый гипертекст, со своими рифмами и мотивами. Новый куратор Локарно Карло Шатриан собрал отличную программу: непохожие ленты не сливаются в монотонный бубнеж (что почти всегда происходит на ММКФ и даже в Канне не редкость), мелодии и ритмы меняются, как в хороших диджейских сетах, но очевидно, что все треки изданы на одном лейбле. В смысле, все фильмы складываются в стройную картину и подобраны командой с хорошим вкусом к кино. Прямые переклички между конкурсантами тоже присутствуют — так видеодневники Жоакима Пинту, показанные на старте фестиваля, синхронизировались с «Кровью» итальянского театрального режиссера Пиппо Дельбоно. Это тоже видеодневник, в котором Пиппо микширует диалоги с другом — отсидевшим крупный срок участником «Красных бригад» — и сцены своего спектакля по мотивам «Сельской чести», блуждания по разрушенному землетрясением албанскому городу со следами протестных лозунгов на мертвых стенах и поездку в Тирану за способным исцелить рак средством из синего скорпиона, похороны террориста и смерть матери; «я-фильм», творчество, в котором автор и герой неотделимы. Среди сквозных тем фестиваля Шатриан назвал крушение и возрождение, метаморфозы, обращающие жизнь в боль и смерть, и наоборот. Почти религиозная амбиция; услышав это, я вспомнил, что Шатриана один из его коллег зовет «католическим чуваком». Притом что предшественник Шатриана, Оливье Пер, напротив, будь его воля, вырезал бы всех попов из гипотетического кадра, в котором их угораздило появиться. Впрочем, вероисповедание не помешало Шатриану пригласить и режиссеров из пула Пера, и фильмы, не жалующие ни католицизм в частности, ни религию в целом.
Да, считывать кураторские концепции — занятная игра в бисер. Однако кончится эта неделя, и все локарнские фильмы снова заживут самостоятельной жизнью. Поэтому хватит про концепции, дальше — просто список картин, которые стоят того, чтобы их ждать. В нем, увы, нет ни Дельбоно, ни, например, показанного в конкурсе «Режиссеры настоящего» фильма «Манакамана», состоящего всего из 11 кадров (но длящегося два часа) уникального опыта о времени и пространстве: дебютанты Стефани Спрей и Пако Велес, спродюсированные локарнскими открытиями недавнего прошлого Люсьеном Кастейн-Тейлором и Вереной Паравель, снимают людей (и немного — домашних животных), перемещающихся по Гималаям на канатной дороге. Зная особенности национального кинопроката и пристрастия отечественных фестивальных кураторов, могу предположить, что в России эти фильмы не появятся никогда. А эти — могут.
1. Мифы и легенды
Так называемый рядовой зритель должен ненавидеть каталонца Альберта Серру — за неспешность (в его некоротких фильмах почти ничего не происходит, а планы длятся долгие минуты), позерство (если не сказать, выпендреж), вольное обращение с архетипами (он снимал фильмы про Дон Кихота и волхвов). По мне же Серра — гений, и его «История моей смерти» способна доставить физиологическое наслаждение. Первая часть — портрет в сумерках, где героем — развратник и вольнодумец Казанова, сладко проводящий время за уморительным чтением Монтеня (кстати, вне конкурса в Локарно показали «Сказку Мишеля де Монтеня», очередное антикинематографическое упражнение бога французских интеллектуалов Штрауба), застольными беседами о грядущей революции, поеданием гранатов и дамских кисок. Вторая — бегство Казановы и его небольшой свиты в карпатские горы, где либертен XVIII века встретится с Дракулой. Два ставших мифологическими героя, два мира, две идеологии. За Казановой с кокетливой мушкой на нарумяненной щеке — быстрые радости, за седобородым горцем Дракулой — вечность. Столкновение этих величественных миров Серра живописует в своем неповторимом режиссерском стиле — медленном, позерском и метафизичном.
2. Революция гвоздик
