Этап

Пересыльные тюрьмы ликвидированы, но в каждом СИЗО каждого областного города есть транзитные камеры. Они почти всегда грязны и перенаселены. Контингент меняется с дикой скоростью, и что-то из твоих скудных пожитков могут «подрезать». Нередко баулы заставляют сдать в камеру хранения — там хранят, но не сохраняют: в них обязательно пошуруют быки из хозобслуги.

В «столыпине» (он же вагонзак) два больших купе, куда часто, как селедку, наталкивают зэков сильного пола, и два маленьких: иногда в них возят тех, кто нуждается в специзоляции (б/с, т. е. бывших ментов, опущенных или штатных стукачей), а иногда — малолеток или женщин. Поскольку женщин всегда не так много, есть шанс, что в дороге удастся посидеть или даже полежать на полке (в столыпинском купе их три). В маленьком купе я была одна всю дорогу, хотя за стенкой было три девицы, к которым в Воронеже подсадили еще одну, но мне, как особо важному «врагу государства», соседок не полагалось.

Конвой

На этапе многое зависит от конвоя — в «столыпине» все не так, как в обычном плацкарте. Кроме того, что там тоже один туалет в конце вагона. Но туда должен отвести конвой. А конвою часто лень или надоело. Но есть множество способов пережить это неудобство. Не пить воды. Жевать чайную заварку. Иметь с собой пластмассовое ведерко в качестве биотуалета или урологические прокладки. Трудно поверить, но конвой в моем случае источал гуманизм: меня вели в сортир по первому требованию и давали кипяток, а также передавали шоколадки от неведомых поклонников из мужской части вагона. Не знаю, что было тому причиной: природная ли доброта конвоиров или упаковка печенья и две пачки сигарет, подаренные мною.

Отправка

После вступления приговора в законную силу осужденный должен быть готов, что «заказать» на этап могут в любой момент. Даже ночью. Естественно, вам никто не скажет, куда конкретно вас везут. Я, например, узнала, что еду в Ростов, только когда автозак остановился в ожидании «столыпина» вблизи запасных путей Казанского вокзала. Родственников должны уведомить, но обольщаться не следует: зачастую не уведомляют или дают заведомо ложную информацию. Моему адвокату вообще сказали, что меня увезли в Мордовию. Еще надо быть готовым к тому, что, если даже близкие зэка узнают, что он сейчас вот в этом СИЗО, ни увидеться, ни передать гостинцы не получится. Транзитным свидания и передачи не положены. Вообще процесс отправки на этап всегда окружен тайнами.

Прибытие на зону

Зона. Из тех же сериалов мы знаем, как в ворота въезжает автозак, а там ряды колючей проволоки, вышки, собаки и несколько офицеров со стопкой конвертов, в которых лежат личные дела прибывших. И зэки лицом к стене на кортах. Женщин на корты не сажают, не бойтесь. Мы стояли, а я смотрела в синее небо. Без решетки. После полутора лет неба в клетку это было очень даже. Мой конверт был пухлее прочих, да еще имел загадочную полосу — начальник зоны и майорша-оперативница смотрели на меня с неподдельным интересом.

Болтовня о почетных и непочетных статьях — глупости. У зэков (и зэчек) есть такое выражение «объе**н на стол!» Объе**н — это обвинительное заключение, с ним обычно заезжают в СИЗО, либо получают вскоре после ареста, после предъявления обвинений. Разумеется, никто бумаги из рук не рвет, но интересуются в обязательном порядке. Равно как и обстоятельствами дела. Обычно в общих чертах, и пристальный интерес к «делюге» должен настораживать. В СИЗО, пока идет следствие, однозначно, но и после приговора расслабляться не стоит.

Детоубийцы

Стукачества никто не отменял, и тут уж точно — «все, что вы скажете, будет использовано против вас». Преднамеренно и принудительно переворошить бумаги могут в случае, если в рассказе присутствуют какие-то несостыковки или очевидный бред. Когда я сидела после приговора в «осужденке», мои сокамерницы таким образом вывели на чистую воду детоубийцу, которая наврала, что у нее 105-я, ч.1 и убила она сожителя, при этом срок был 2 года колонии-поселения. У нее буквально выдрали из сумочки приговор и прочитали, и все это сопровождалось безобразными криками, ругательствами и угрозами, хотя никто ее не бил: женщины больше кричат, чем делают.

В таких случаях могут «положить спать на парашу» — у нас в камере был полноценный туалет, и ей просто бросили матрас у туалета, но потом вмешалась администрация, и, когда узнала, в чем дело, было принято компромиссное решение — положить ее спать просто на полу. Сначала это можно было объяснить тем, что камера была перенаселена, но эта женщина до отъезда на этап так и спала на полу, хотя места потом освободились. Обычно же такие в общие камеры не попадают. Так, была у нас несовершеннолетняя, которая убила собственного новорожденного ребенка, но она сидела одна в отдельной камере, и мы ее даже ни разу не видели.

Потерпевший Путин

Врать не стоит, этого могут не простить. В колонии, впрочем, свой неподдельный интерес желающие могут удовлетворить очень просто — на спинке кровати, которая обращена к центральному проходу обязательно висит картонка, где значится ФИО, день и год рождения, статья (статьи), даты начала и окончания срока. В моем случае поначалу возле шконки собирался целый консилиум из особо любознательных. Статья 212-я все-таки довольно экзотичная, одна цыганка мне вовсе заявила, что я всех дурю, что такой статьи нет. Вот 228-я (наркотики) есть, 105-я (убийство) есть, 158-я (кража) есть. А никакой 212-й в природе не существует. Суть же моего дела всем представлялась еще более непонятной — какой-то захват какой-то приемной, аж в самой Москве. Но зато все четко усвоили, что мой потерпевший — лично Путин (дело было в 2005–2008 годах), а однажды я невольно услышала, как девицы из моего отряда рассказывали, что Маня-политическая сидит за то, что «на Путина драться кидалась». Причем все качали головами, если не в знак одобрения, то в качестве признания моей крутости.

Терпимость

Статья, по которой ты сидишь, не имеет значения для тех, кто сидит рядом. Ясно, что женщины не терпят детоубийц. Но, во-первых, администрация старается таких персонажей изолировать, во-вторых, их вряд ли будут убивать. Причина проста: женские зоны не как правило, а однозначно «красные». Женский «воровской ход» — это абсурд и фантастика, он не существует, он невозможен. Женщина и жизнь по понятиям несовместимы. Поэтому в этих местах правит бал администрация (будем их называть «менты» — так называют их сами зэчки, хотя ФСИНовцы очень обижаются). Ментам не нужны проблемы. А для управления женщинами есть много рычагов — УДО, какие-то поблажки в режиме, мало ли что. Плюс гениальное решение в социальном менеджменте — коллективная ответственность. В женских зонах это мощный инструмент, а суть его проста: за косяк одного члена коллектива отвечает весь коллектив. В стаде, управляемом таким образом, овчарки уже и не нужны — овцы тщательно блюдут друг друга. В общем, возвращаясь к теме преступлений, которые обрекают на роль парии, могу сказать, что кроме детоубийства таковых и нет. Цыганок, продававших наркоту тем же детям или кравших у бабушек гробовые деньги, никто не призывает положить спать на параше. Наркоманок, которые, прежде чем сесть самим, сдали ментам за дозу нескольких своих друзей, тоже. Мошенниц с липовыми удостоверениями адвокатов, вытягивавших последние деньги у матерей арестантов с обещаниями помочь скостить срок, тоже. Там, за забором, не то чтобы нет морали — просто, вполне возможно, это и есть реализация заповеди «не судите, да не судимы будете». С другой стороны, мой более чем трехгодичный тюремно-зоновский опыт говорит о том, что судить о человеке только по его уголовному делу неправильно.

Политические

В СИЗО фигуранту политического дела приходится испытать на себе настороженность сокамерников. Непонятное всегда порождает опасения. Кстати, и у ментов. Разумеется, с первого дня, с первого часа важно не впасть в снобизм а-ля «вы тут воровки, а я Жанна д`Арк». А соблазн велик. Ты тут вся такая рафинированная, Хлебникова и Мандельштама читаешь, иностранными языками владеешь, закончила вуз, умные письма друзьям на волю пишешь и вообще страдаешь за Идею и Народ. А вокруг тебя — этот самый народ. И кое-кто из них читает с трудом, и интересы у него на уровне сериалов и пожрать-поспать, а кто-то только здесь в первый раз в жизни биде увидел и под горячим душем помылся. В тюрьме и на зоне окружение выбирать не приходится. Но важно научиться говорить простым языком, не брезговать помочь в чем-то, даже просто поделиться конфеткой. Не надо думать, что это значит опуститься до их уровня. Плевать, что не оценят. Кто-то как раз оценит, быть такого не может, чтобы никто не оценил.

Дружба

Говорят, что в тюрьме дружбы нет. Я бы так не сказала. Да, много вранья, много зависти и шкурных интересов. Но там со временем начинаешь очень даже неплохо разбираться в людях. Тем более что все как на ладони. Агрессия, проверки на слабину, на зуб неизбежны, через это все проходят. Драться, скорее всего, не придется. Но к психическим атакам лучше подготовиться. Главное — не бояться, быть самой собой и не врать. Себе в том числе.

Воля

Поддержка с воли очень важна. Она важна и самому зэку, она же поднимает социальный статус. Люди так устроены, что материальные блага для большинства важнее всего. Поэтому если к тебе часто приезжают, если ты каждую неделю получаешь посылки даже от малознакомых сочувствующих людей — это прибавляет тебе значимости в глазах остальных. Мои товарищи заботились обо мне. Даже менты, выводя за очередной посылкой, похихикивали: «Тебя, Курасова, твоя банда не забывает». Мне завидовали, но часто не моим вкусным шоколадкам и кофе, а тому, какие у меня надежные и верные друзья. Рядовую зэчку хорошо если родители помнят. Мужья зачастую бросают. Детей — в детдом. А друзья обычно испаряются сразу после ареста.

Чистота

На мужских зонах есть СДП — секции дисциплины и правопорядка. Их на местном жаргоне называют «козлы». Это люди, чьими руками администрация делает свои темные дела: наказания, в том числе избиения других зэков, вплоть до убийства. На женской зоне такого нет, зато есть великая и ужасная СБС — секция быта и санитарии. Вообще зоны помешаны на чистоте, а СБС ходит с рейдами и придирчиво ищет пыль. На провинившихся рисуют карикатуры, что прекрасно вписывается в определение женской тюрьмы как смеси дурдома и детского сада.

Работа

Работа на зоне — существенная часть тамошнего бытия. Полгода я подсобницей увязывала мешки по сто штук, а потом случился карьерный рост — я стала кладовщицей. Просто мастера и начальница промки выяснили, что из двух бригад — а это 200 с лишним человек — я одна имела высшее образование, и это стало критерием отбора. Вроде бы блатная должность, но работа была очень напряженной и ответственной. Мне кажется, что работать надо, и это многие заключенные понимают. Это отвлекает, в конце концов. Разумеется, умный человек найдет себя чем занять, но в нерабочих отрядах бытовых стычек и даже драк куда больше, чем в рабочих. Чтение книг, изучение иностранных языков — это классно, но не надо забывать, что личное пространство в местах лишения свободы минимально, и рядом найдутся те, для кого «разрешите докопаться» — единственный способ как-то себя развлечь (телек обычно включается по расписанию, ничего не остается, как сидеть на табуретке или слоняться по отрядной локалке). Зарплата, конечно, издевательски смешная. После всех вычетов на счет женщина получала от 300 до 600 рублей в месяц. Но для тех, у кого нет совсем поддержки с воли, это уже что-то. Можно в зоновском ларьке взять чаю и сигарет, даже на леденцы и прокладки, может быть, останется.

Деформация

Если говорить лично обо мне, я была практически образцовой заключенной. Работала, писала статьи в стенгазету, режим не шатала, за экстремистскую организацию не агитировала. Даже начальнице отряда полдиплома написала. Но примерность политической и погромщицы казалась подозрительной администрации зоны. Им мерещился подвох, особенно после того, как стало ясно, что УДО мне не светит, да и я на этот счет не обольщаюсь. Начальница оперчасти додумалась как-то меня вызвать к себе и верещать мне в лицо: «Я чувствую, ты что-то замышляешь!» Я ничего не замышляла. Я знала, что я должна сохранить себя. Просто на третьем году отсидки у большинства начинается деформация. Ты начинаешь не сидеть в тюрьме, а жить в ней. Постепенно жизнь за забором перестает быть интересной. Мне в какой-то момент начало казаться, что там на самом деле нет ничего, что моя собственная жизнь до 14 декабря 2004 года — черно-белый фильм, где чужой человек в роли меня.

Вера

О тюремном православии я промолчу. Там, кроме Бога, зачастую надеяться не на кого. На него и уповают. Но фанатизма я особого не замечала. Встречала нескольких искренне верующих женщин — все они были замечательные, светлые и сильные люди.

Полезные советы

Для фигурантки политического дела противопоставление себя-мученицы низменным прочим зэчкам — тупиковый вариант. Надо оставаться человеком — эти два слова понятны всем. В детстве я очень любила книгу «Дорога уходит вдаль». И один совет оттуда я хорошо помню: «В общем, вот тебе мое последнее слово: по дороге на костер смотри себе под ноги — не толкни старую женщину, не урони на землю ребенка, не отдави лапу собаке…» Наверное, политическим этот совет очень даже был бы полезен.

 

Также по теме:

Светлана Бахмина: Ты в этнографической экспедиции, говорила я себе

Надежда Толоконникова: О моей голодовке