Есть такая штука — неизвестность, и она гнетет. Об этом пишет, например, голландская активистка Greenpeace Фаиза Аулахсен: «Два месяца в клетке — это одно дело, но ведь неясно, что будет потом? Что будет после этого? Наказание в виде лишения свободы на несколько месяцев или на несколько лет?» Об этом же думают, наверное, обвиняемые по «болотному делу», разглядывая собаку, которая валяется в зале Никулинского районного суда и громко пыхтит. Тот же вопрос — что будет после этого? — задает себе каждый, открывая поутру ноутбук и делая первый глоток кофе.

Удивительно, но источник этой неизвестности, покрывающей большую часть Евразии, очень четко локализован. Даже голландская активистка Greenpeace за неделю вычислила, где он находится: «За всех думает кто-то “сверху”, а нас пока рассадили по клеткам». И начальник ЛИУ-21 Мордовии полковник Олег Клишков тоже понимает: по поводу Бахминой ему «из Москвы звонили» — и по поводу Толоконниковой наверняка позвонят. Ровно то же самое понимает каждый из нас, чем и объясняется страшный интерес к чиновничьим интервью. Например, к интервью главы президентской администрации Сергея Иванова. Шквал шэров, парад колонок, массовое перечисление того, что производит Москва, — все это проистекает из потребности узнать, что думает четко локализованный источник неизвестности или, как еще принято говорить, «российская власть».

И вот мы с удивлением узнаем, что она считает Россию «слава богу, страной равных половых возможностей». Из чего, конечно, проясняется понятие равенства полов, которым она оперирует: оно состоит в том, что чиновник мужского пола, оказавшийся неспособным договориться с женой о разводе, должен освобождаться от заполнения декларации на жену. Но о чем это говорит нам с вами? Неизвестно. То ли об интенсивности борьбы с коррупцией, то ли о дальнейшей судьбе ЛГБТ-родителей и их детей, то ли о грядущем удорожании, а то и запрете разводов. Пес его знает.

И еще мы узнаем из этого интервью, что во власти очень ценят преданность: «Я люблю леопардов, но не подумайте, что только их. Люблю и тигра, и гепарда, и льва. Вообще люблю живую сущность. С возрастом приходишь к печальному выводу, что с котами и собаками комфортнее, чем с иными людьми. Собака — лучший друг человека, она никогда не предаст». Но в чем должна проявляться преданность образцового гражданина? В готовности без слез расстаться с накопительной частью пенсии? В поддержке кандидатуры Путина на Нобелевскую премию мира? В ежевоскресном хождении в церковь? В выдвижении новых инициатив на тему «что бы нам еще, кроме репинского царя Иоанна, убивающего сына, убрать из Третьяковской галереи/Русского музея?» Нет ответа на эти вопросы, ничего не известно.

Известно, правда, как власть проводит досуг: «Иногда говорим о шведском языке. Президент знает хорошо немецкий, а я — английский. А шведский ровно посередине; он говорит какую-то фразу, а я отвечаю: по-шведски точно так же. Хоть он и не филолог, но языкознание любит». Это, конечно, внушает страх очевидной параллелью с автором «Марксизма и вопросов языкознания», но страх тоже какой-то неопределенный. Так, не страх, а скорее тревогу. Переводчики тоже тревожатся. Павел Палажченко (переводивший Горбачева и Шеварднадзе) рассуждает в фейсбуке, как передавать на английском словосочетание «национальная идея» — то ли буквально (national idea), то ли по смыслу (national purpose), — и встает на сторону буквализма, потому что непонятно ведь, что власть имеет в виду под этой самой идеей.

И что имеется в виду под нефальсифицированной историей и патриотическим воспитанием, тоже неизвестно. Надо ли больше рассказывать про пионеров-героев — или все-таки больше про местных святых? Обелять эпоху Сталина или очернять правление Петра? То есть понятно, что историю избрали за основу для формирования национальной идентичности, но какой эта идентичность должна быть?

Пелена неизвестности затягивает всех поголовно и поглощает вещи, не имеющие до нее ни малейшего касательства. На днях я слушала разговор двух художников, они обсуждали живопись. Зоя Черкасская говорила о вновь открытом восторге рисования с натуры, а Виктор Пивоваров предупреждал ее о трудностях, с которыми сталкивается фигуративный художник в арт-среде, настроенной по большей части на проекты. Зоя возражала, Виктор соглашался, и в какой-то момент прозвучала фраза, которую я из любви к красивым фразам автоматически зафиксировала в фейсбуке: «Фигуративное искусство свирепствует, — сказал ВП». Первый же моментально появившийся коммент гласил: «Если Вл. Путин, то под фигуративным искусством он, скорее всего, имел в виду боди-арт».

Неизвестность губительна. В каждой мелочи она заставляет видеть проявление себя самой. Мир — вместе с нами самими — схлопывается в серую неразличимость, любой текст превращается в чиновничье интервью, каждое частное высказывание — в его интерпретацию, и мы впадаем в вечное единение с властью, которого, кажется, как раз хотели бы избежать.