Круговорот тюрьмы в России
Светлана, бывшая заключенная:
Мне было 17. Я связалась с не очень хорошей компанией — однажды мы залезли на дачи и немного похулиганили. И вот итог. Нас было четверо, но посадили только меня — дали два года за мелкое хулиганство. На суде я с этими ребятами виделась в последний раз.
Я ко всему отношусь спокойно. И когда меня только привезли этапом в воспитательную колонию, я себе сказала: «Эти два года я должна здесь выжить». С первых же дней я завоевала там авторитет. В колониях положено новеньких всегда класть на верхнюю полку. А я себя сразу так поставила, что меня даже наверх не клали. Я работала, участвовала в жизни отряда, одно время была бригадиром.
Друзья меня быстро забыли, никто не писал, не навещал. Поддерживали только родственники, и то приезжать они не могли: у нас в семье и так пятеро детей, а жили они в Белгородской области. Я была совсем одна. Кроме сокамерниц, поговорить было не с кем. В письмах ничего не напишешь: не пропустят через цензора.
У многих девочек там были срывы: и вены резали, и вешались. Колонии для несовершеннолетних жестче, чем взрослые. Малолетки озлобленные, весь белый свет видят в черном цвете. Были и такие, кто шел по головам, только чтобы попасть на УДО, сдавали друг друга. Ненависти было полно. Но я там старалась вовремя уходить от проблем, не ссориться, не спорить. Ни на что не обращала внимания и шагала дальше.
Я вышла и приехала на поезде домой к родителям. Мы сели за стол, я упала им в ноги и начала вымаливать прощение. Папке было особенно тяжело: он работал в милиции, и иметь такую дочь для него было позором. Но они простили. Сказали, что я повзрослела. Я и сама сильно изменилась: начала разбираться в людях, научилась держать себя в руках. В колонии меня научили выживанию.
Учиться я не пошла, осталась дома помогать родителям с хозяйством. Потом познакомилась с парнем, уехала в Белгород, жила там. Сначала работала уборщицей, в итоге стала администратором гостиницы.
Второй раз меня посадили в 27 лет. Попала совершенно по глупости. Все из-за мужчины, на самом деле… Жизнь как-то не складывалась, пошла черная полоса, ни денег, ничего не было, и мне пришлось обокрасть человека. От безысходности, как говорится.
Старшего сына отдали родителям, а меня увезли в Можайскую колонию. Там у меня родился младший Иван. Отсидела три с половиной года, освободилась в 2008-м. Но с родителями мы только год назад помирились и начали разговаривать. Они восприняли это как предательство, что я не сдержала слово. Те три с половиной года мне никто не писал.
Многие выходят и продолжают жить прошлой жизнью, снова садятся и снова выходят. И так по кругу. Но у меня другой путь. Почти сразу же после освобождения я встретила мужчину. Мы уже третий год вместе. Дети его обожают. О первой судимости я ему не говорила, а о второй он знает — это он помог мне выкарабкаться. Я рада, что у меня есть семья, которой я могу посвятить всю себя.
Сейчас у меня нет ни тюремного говора, ни выходок каких-то, уже почти все забылось. Со стороны и не скажешь, что я сидела. Со знакомыми я стараюсь обходить эту тему. Случись сейчас такая же ситуация, я бы этого не пережила.
Наверное, я хотела пораньше повзрослеть. Но у меня это получилось не так, как хотелось бы. И жизнь подарила мне вот такой урок. Но я даже немного благодарна судьбе, что все так сложилось.
Владимир, бывший заключенный, сотрудник «Комитета за гражданские права»:
В общей сложности я отсидел 24 года. Выходил, потом опять садился, и так три раза. В детстве мама у меня пила, а я жил в детском доме, убегал оттуда периодически, бродяжничал, в 14 лет попал в спецПТУ. Когда мне было 17, начались гулянки, пьянки, в итоге сел на семь лет, вышел в 1997-м, через полгода опять сел за кражу, через два года вышел, потом опять — уже на 12 лет по 111-й статье (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью).
В тюрьме я познакомился с человеком, который одно время работал в «Комитете за гражданские права». Он меня вывел на их председателя Андрея Бабушкина, и после освобождения я стал у них работать — сейчас отвечаю за горячую линию. То, что у тебя есть диплом, еще не значит, что ты можешь быть правозащитником. Мне после этих 24 лет никакой диплом не нужен.
После отбывания срока ты никто и ничто. У нас в стране за один-то год все меняется. Представить сложно, как выжить человеку, который просидел лет шесть. Он вышел — как в новый мир попал. По каким законам ему жить на воле? Поддержки нет ни от родственников, ни от государства. Что ему остается делать? Идти воровать. Люди выходят оттуда с нарушенной психикой — не могут нормально общаться, начинают психовать, срываться.
В комитете мы помогаем как отбывающим наказание, так и уже освобождающимся: восстанавливаем документы, на работу устраиваем. Некоторые бывшие заключенные начинают работать в самом комитете — Бабушкин берет их на свой страх и риск. Благодаря ему многим удалось вернуться к нормальной жизни.
Большинство заключенных пассивны. Они уже свыклись со своим положением, просто сидят и ждут. Другие хотят бороться, но боятся администрации и поэтому молчат.
Меня тоже пытались запугать, говорили «только попробуй», но я не сдавался — резал живот в знак протеста, когда меня вели в изолятор. И это действует: ты вскрылся, тебя увезли на больничку, а больница существует отдельно от колонии — там свой начальник, и всю информацию о тебе потом должны передать прокурору.
Меня привозят, а хозяин колонии просит ничего не фиксировать в журнале. Я говорю: «Я на операционный стол не лягу, пока не увижу запись!» Все, старшая сестра записывает: «Поступил с резаной раной в области живота, в знак протеста».
Мне удалось выиграть дело в Европейском суде по условиям содержания в Тамбовской колонии №1. С 26 сентября вступило в силу мое постановление, на основании которого будет проводиться проверка: в течение двух-трех месяцев государство должно отчитаться, какие меры по устранению нарушений они приняли. Результатом проверки будет выявление и наказание людей, виновных в этих нарушениях.
Освободился я 22 мая 2012 года. Через три дня уже нашел работу в одной строительной фирме. Чтобы как-то отвлечься, я сразу окунул себя в городскую суматоху: начал ездить в метро, погрузился в толпу, начал двигаться. Москва в этом плане мне помогла. Первое время жил в комитете, но сейчас уже съехал.
Я до сих пор не могу до конца привыкнуть. Темп, распорядок дня — все изменилось. Адаптироваться очень тяжело. Были и срывы, и драки. Нервы не выдерживали. Не все люди у нас могут нормально разговаривать. Через одного грубиян. А для меня этого достаточно, чтобы ударить человека по лицу.
Все преступления я совершал по дурости: был выпивший, а пьяному, как говорят, море по колено. Я не собираюсь вспоминать об этом, жизнь течет, я иду по новой дороге. Сейчас уже поздно о чем-то жалеть. Судьба так сложилась. Может быть, я расплачиваюсь за грехи своих родственников: бабушка у меня была комендантом при Сталине и сама сажала людей.
