Николай Усков: Упущенный шанс России

Господин Великий Новгород или Александр Невский

Память о могуществе Великого Новгорода каждый русский до сих пор носит с собой в кармане, даже не подозревая об этом. Наша копейка — это новгородская деньга с изображением всадника с копьем. Отсюда собственно слово «копейка». Московками являлись сабляницы — на аверсе чеканили всадника с саблей, что неудивительно для Москвы, которая была улусом Золотой Орды. Сабля — оружие степи, а потому являлась органическим элементом московской иконографии власти. Новгород не знал ордынского завоевания и хранил память о досабельном периоде Руси. Будучи подчинен Иваном III в 1478 году, он тем не менее обладал эталонной валютой из серебра, которая была в два раза тяжелее московской.

Копейка

Сабляница

Клавдий Лебедев «Василий III вводит во дворец Елену Глинскую», до 1916 года

В первой четверти XVI века московские сабляницы совсем испортились обрезами и подмесями. Осуществила первую денежную реформу в истории страны мать Ивана Грозного Елена Глинская в 1535 году. Она и создала московскую копейку по подобию новгородской, что должно было сразу вызвать к ней доверие. Выходит, что Новгород, политически уничтоженный, одержал символическую экономическую победу над Москвой, власть которой и тогда, и позднее лежала за пределами экономики, в сфере насилия или, как бы мы сказали сегодня, в плоскости административного ресурса. Пройдет еще несколько столетий, и Петр I решит, что всадник с копьем — не абстрактный знак власти, а образ святого Георгия Победоносца. Так память о Новгороде замещалась новыми смыслами. Новгородский «копейщик» сделался гербом разграбившей его Москвы.

С Новгородом это будет происходить постоянно. По умыслу или стихийно его история стирается из прошлого России. Между тем еще в середине XIII и даже в начале XV века это было самое могущественное государство на территории нашей будущей страны, много превосходившее по своим размерам Московское княжество. Вместе с двумя другими республиками — Псковом и Вяткой — Господин Великий Новгород занимал весь север Руси: это нынешние Ленинградская, Новгородская, Псковская, Мурманская, Архангельская, Вологодская, Ивановская, Пермская, Кировская области, республики Карелия и Коми, а также часть Латвии, Эстонии и Финляндии. Для сравнения: Москва при Иване Калите, в первой половине XIV века, контролировала даже не всю современную Московскую область.

Новгород — первый русский город, упомянутый в «Повести временных лет». Придел Иоакима и Анны новгородской Святой Софии в основании своем старше киевской Софии, именно в Новгороде была написана древнейшая русская книга — Остромирово Евангелие. Данные археологии подкрепляют свидетельство древнейшей летописи: из всех городов будущей Руси в Новгороде фиксируется старейший культурный слой — он относится к середине X века. Вероятно, «новым» этот город считался по отношению к Городищу, где, как полагают, и обосновался Рюрик около середины IX века. Археологические находки на Городище указывают на плотность здесь скандинавского населения в IX и особенно в X веках.

Аполлинарий Васнецов «Новгородский торг», 1909 год

Новгород, Софийская сторона сегодня

Николай Рерих «Рюриково городище», 1931 год

Рюриково Городище сегодня

«Остромирово Евангелие», древнейшая русская книга

Советский историк Борис Александрович Рыбаков почти всю жизнь посвятил борьбе против первородства Новгорода и так называемой норманнской теории. Город на Волхове он считал «новым» по отношению не к норманнскому Городищу, а к Киеву, и относил возникновение последнего чуть ли не к VI веку. Среди прочего, это дало основание отпраздновать в 1982 году 1500-летие Киева.

Я еще застал старика Рыбакова на историческом факультете МГУ. Академик совсем выжил из ума, но был величествен и страшен. Драматически играя кустистыми бровями, — это делало его похожим на Чуба из «Ночи перед Рождеством», — он на протяжении почти всех лекций зачем-то рисовал на доске «хляби небесные» к немалому замешательству студентов. Про академика тогда ходил такой анекдот:

— Борис Александрович, в Киеве нашли норманнский клад IX века.

— Закопайте немедленно!

Согласно советской концепции истории, Киев не имел не только никакого отношения к норманнам, он самим своим существованием доказывал, что русская государственность формировалась независимо от варяжских конунгов. Для этого Киеву непременно нужно было быть древнее Новгорода, отчего академик Рыбаков был готов возводить киевских славян чуть ли не к геродотовым песьеголовцам.

Нравится нам это или нет, но свидетельства летописи однозначны. В Новгород были приглашены варяжские князья, именно оттуда конунг Олег отправился на юг, в Киев, где убил других варягов — Аскольда и Дира, уже захвативших город прежде, и впервые объединил Новгород и Киев, прочертив контуры будущей державы, вытянувшейся вдоль пути «из варяг в греки». За варягов на этой торговой магистрали отвечал, разумеется, Новгород. Да, дезорганизация днепровской торговли с середины XII века выдвинула на первое место волжско-балтийский торговый путь. Но Новгород по-прежнему оставался главными воротами Руси в Европу и Европы на Русь.

В «Круге земном», своде саг о норвежских конунгах, есть рассказ о Гудлейке Гардском, который был купцом и торговал на Руси. В Хольмгарде, как скандинавы называли Новгород, он собирался приобрести для конунга Олафа «драгоценные ткани, которые, он думал, пойдут конунгу на торжественные одежды», «дорогие меха» и «роскошную столовую утварь» — очевидно, все это могло попасть в такой медвежий угол, каким тогда была Скандинавия, только через Новгород: пушнину добывали в северных лесах, а прочее привозили по торговым путям, из Азии и Византии.

Неизвестный художник «Смерть Аскольда», XIX век

Николай Рерих «Волокут волоком», 1915 год

Советская медаль в память 1500-летия Киева, 1982 год

Новейшие исследования в области археологии, антропологии и лингвистики доказывают, что заселение новгородской земли славянами шло не столько с юга, из Приднепровья, сколько с побережья Балтийского моря. Академик Зализняк, изучая берестяные грамоты, выявил более 30 признаков в фонетике, морфологии, синтаксисе, лексике, указывающие на родство новгородского диалекта с западнославянскими языками. Близость к Западу фиксируется и в особенностях денежно-весовой системы Новгорода, в технологиях производства металлических изделий, даже в конструкции гуслей, которые отличны от киевских. Таким образом, Новгород с самых своих истоков скорее принадлежал балтийскому региону, чем будущей «материковой» Руси.

Через Балтийское море Новгород был интегрирован в систему североевропейской торговли по крайней мере уже в X веке. Ее центр в X–XIII веках находился на острове Готланд. Там, в Висбю, появляется новгородский двор, — Новгородская улица существует в Висбю и по сей день, — а в самом Новгороде строится готский двор с «варяжскою божницею» — церковью Святого Олафа. Интересно, что в середине XII века новгородцы обращались к готским католическим священникам даже за церковными требами. Обосновавшиеся на Готланде немецкие купцы преимущественно из Любека выстроили в Новгороде другой двор — «немецкий», в конце XII века там поставили «немецкую ропату», церковь Святого Петра. Договор 1259 года с готами и немцами упоминает даже третий иноземный двор в Новгороде. Профессор Рыбина подсчитала, что в XIV веке на иноземных дворах проживало около 150 человек, самую большую цифру называют для 1425 года — 200 человек, хотя источники дают понять, что многие купцы останавливались в частных новгородских усадьбах. Иными словами, по мере роста торговых операций места для иноземных гостей на старинных дворах хватало не всегда.

Висбю, остров Готланд сегодня

Новгородская улица в Висбю

Любек сегодня

Новгородцы предлагают меха приказчику двора святого Петра в Новгороде или в Риге. Штральзунд, резная панель из церкви святого Николая. Около 1400 года

К XIII веку в балтийской торговле уже доминировали немцы, а во второй половине XIV века прибрежные города Северной Германии окончательно образовали Ганзейский союз, объединивший к 1370 году более 70 балтийских городов во главе с Любеком. Новгород не был членом Ганзы, но являлся ее важным партнером и таким образом тесно взаимодействовал с крупнейшим торговым альянсом Европы, одним из политико-экономических прообразов Евросоюза. Причем торговля шла не только «в речках» и морем, но и «горою», то есть по суше, прежде всего через ливонские города: Ригу, Ревель и Дерпт. Характерно, что ключ от сундука с казной новгородского немецкого двора при церкви Святого Петра хранился в Риге.

Повседневные привычки новгородцев весьма отличались от обыкновений остальной Руси. Так, в одной берестяной грамоте XIV века узнаем о «фряжском» вине как довольно ходовом товаре в новгородских землях. И это в то время, когда остальная Русь потребляла мед да пиво. «Поклон от Григория Ермоле и Озекею, — пишет новгородский купец своим агентам в Старой Руссе. — Я послал тебе шесть бочек вина — как палец хватит, так что ты это хорошенько проверь. А продай как и те. Если же по той же цене продал, то полученное отошли. А моим ребятам денег не давай — пошли вместе с долгом». То есть новгородский купец, закупающий вино у ганзейцев, отправляет своим старорусским дистрибуторам шесть бочек, по крайней мере не первый раз, но при этом не очень доверяет своим «ребятам». Вероятно, те по дороге могли к вину и приложиться, оттого Ермоле и Озекею следовало измерить пальцем уровень вина в бочках.

Ганзейский корабль. Бремен, 1380 год

Ганзейцы, около 1497 года

Конечно, самым зримым отличием новгородцев от жителей внутренних областей Руси был достаточно высокий уровень грамотности, о котором свидетельствуют те же берестяные грамоты. С 1951 года в новгородской земле их было найдено 1124 (по данным на 2012 год). Важно, что речь идет не о памятниках, создававшихся на века, — такие наносили на пергамент, — а об абсолютно бытовых записках, любовных посланиях, деловых поручениях, вроде приведенного выше, заговорах, молитвах, даже детских каляках. Это свидетельствует о том, что грамотность в Новгороде не была уделом только духовных лиц и прочей элиты. Немало среди авторов берестяных грамот женщин. Вот одна обманутая особа пишет своему возлюбленному: «Почему ты всю неделю, я трижды к тебе посылала, а ты ко мне не пришел? Может быть, я тебе не угодна? Наверное, если бы я была тебе угодна, ты бы, скрывшись от людских глаз, прибежал бы ко мне бегом. Если я тебя чем-то обидела, и ты будешь надо мной насмехаться, то пусть тебе будет судьей Бог и моя женская слабость. Отпиши мне».

Некоторые берестяные грамоты сохранили матерные слова. Это дополнительно свидетельствует о чисто русском происхождении мата, который отнюдь не был занесен к нам злыми татарами. Так, известное слово, обозначающее женский половой орган, встречается в грамоте XII века, а термин, применяемый для описания полового акта, имевший уже тогда весьма пространное метафорическое значение, впервые упоминается в грамоте XIII века. Остается только сожалеть, что латынь вытеснила древнерусское название «клитора», который новгородцам был известен как «секиль», да что канул в Лету прекрасный эквивалент московского «не умничай» — «ѧковебратеебилежѧ», то есть, брат Яков, занимайся сексом лежа или будь как все. 

Полагаю, дело не только в особых климатических условиях, обусловивших хорошую сохранность бересты именно в северных землях: единичные грамоты находят и в других городах Руси, но в сотни раз меньше, чем в Новгороде. Из Москвы, например, дошло всего три грамоты. Торговля, частное предпринимательство, необходимость вести корреспонденцию и деловую документацию сформировали в Новгороде запрос на грамотность, причем очень рано. В остальной России субъектами истории оставались исключительно князья и духовные лица, епископы да монахи. Для них письменность являлась способом зафиксировать и увековечить законы, политические решения, священные тексты и свою версию происходящих событий. Впервые на Руси именно в Новгороде субъектом истории становится простой человек с его личными нуждами, суетными желаниями, сиюминутными расчетами и, разумеется, хозяйственными делами. Береста зафиксировала память об этой социальной революции во всех красках.

Рисунки мальчика Онфима, около 1260 года

Рисунки мальчика Онфима, около 1260 года

Рисунки мальчика Онфима, около 1260 года

Высокий уровень грамотности создавал благоприятные условия для развития новых духовных потребностей. Уже в начале XIV века некий новгородский протопоп Вавила со товарищи «святой монашеский чин… учением бесовским именовали. И многие, от иноков выйдя, женились».  Во второй половине XIV — XV веках весьма влиятельной во Пскове и Новгороде стала ересь стригольников. Если раньше конфликты на религиозной почве объяснялись главным образом языческой реакцией на распространение христианства, то движение стригольников — первый в нашей истории массовый протест против существующей церкви изнутри, на основе иного, самостоятельного осмысления вероучения. Вероятно, название ереси объясняется тем, что один из ее родоначальников, псковитянин Карп, был парикмахером — «художеством стригольник», то есть стриг людей. Так в большой русской истории впервые заявляет о себе совершенно новый класс общества, не занятый ни в сельском хозяйстве, ни в ремесле, ни в торговле, ни в военном или духовном деле, а именно представитель городской сферы услуг.

Стригольники фактически образовали особую общину, не признававшую официального священства: «Христос днесь на земле церкви не имат», а православные священники — сплошь «пьяницы», «ядят и пьют с пьяницами, и взымають от них злато и сребро и порты», и поставлены «по мзде», то есть купили свои должности. Стригольники молились под открытым небом и, судя по всему, отрицали таинства. У них имелось даже свое «писание книжное». Поскольку «Павел и простому человеку повеле учити», еретики готовили собственных «учителей» из числа тех, «чисто житье» которых «видели люди».  

Несмотря на казнь Карпа и других ересиархов, духовное брожение в Новгороде продолжалось. После присоединения к Москве архиепископ Геннадий, назначенный великим князем, обнаружил в религиозной жизни горожан немало странностей. Так, некий игумен Захария воспрещал своим монахам причащаться, потому как все священники поставлены «по мзде». А два новгородских священника, Григорий и Герасим, «поругалися святым иконам». Тотчас выяснилось, что в Новгороде немало икон, «кое резаны». Некий Алексейко, «напився пиян, влез в часовну, да, сняв с лавицы икону Успение Пречистые, да на нее скверную воду спускал; а иные иконы вверх ногами переворачивал».

Владыка выявил и новую еретическую секту, известную в русской историографии под именем жидовствующих. Ее появление связывают с приездом в 1470 году в Новгород еще одного необычного для «материковой» Руси персонажа, а именно типичного городского интеллектуала, каких уже было много в западноевропейских городах того времени, — «жидовина» Схария из Литвы, астронома, астролога, математика и врача. Судя по всему, Схария был еще и приверженцем каббалы — мистического учения в иудаизме. Вокруг Схарии в Новгороде сложился своего рода интеллектуальный клуб, в который входили и священники, и миряне, ищущие сокровенного знания. Суть учения жидовствующих известна нам лишь приблизительно, например, они отрицали Троицу, божественность Христа, иконы, мощи, церковные таинства, монашество. Судя по всему, новгородским еретикам были известны отрывки из произведений античной философии и «Логика» иудейского ученого XII века Маймонида. Они пользовались таблицами для определения лунных фаз и затмений. Не удивительно, что Схария сумел математически доказать ошибочность расчетов конца света, который должен был случиться в 1492 году, якобы через семь тысяч лет от сотворения мира. Новгородское вольномыслие проникло в Москву и захватило даже великокняжеский двор. В одном из еретических текстов круга жидовствующих говорилось о «самовластии ума», которым Бог наделил человека, чтобы он познал добро и зло, «путь откровениа изяществу и невежествию».

Некоторые советские ученые видели в ересях новгородской земли русский вариант предреформации. Не вешая ярлыков — они просто загоняют мысль в привычный для нее угол, — подчеркну: появление религиозного вольномыслия свидетельствовало об утверждении в Новгороде совершенно новой для Руси городской культуры. Ее заказчиком был ищущий смыслов простой человек, уже преодолевший гнетущую зависимость от каждодневного физического труда, обладающий как интеллектуальной подготовкой, так и достаточным досугом для размышлений над нематериальными предметами.

Каббалист. Из Книги Шаарей Ора

Казнь стригольников в Новгороде. Миниатюра Никоновской лицевой летописи. XVI век

Архиепископ Геннадий Новгородский

Симптоматично, что духовные власти Новгорода находят асимметричный ответ на распространение ересей. Ведь работать приходится в весьма подготовленной и искушенной среде. Владыка Геннадий сетует на нехватку образованных кадров для борьбы с еретиками, недопустимые лакуны в библиотеке Святой Софии и, наконец, инициирует перевод всех книг Священного Писания на русский язык. Таким образом, на Руси только через пятьсот лет после крещения, в конце XV века, появится первый полный текст Священного Писания, известный как Геннадиева Библия. И появится он в Новгороде. До этого большинство книг Ветхого Завета были в нашей стране недоступны и считались «жидовскими». Характерно, что архиепископ Геннадий использует для переводов Библии латинские тексты, а вовсе не греческие. Ведь Новгород куда ближе к латинской Европе. Оттуда же выписываются и книги для полемики с еретиками и разоблачения их «лжи».

Впрочем, из всех видов интеллектуальной деятельности индикатором развития цивилизации прежде всего следует признать архитектуру. Именно она больше всего является технологией, требующей глубоких инженерных знаний, опыта работы с различными материалами, точных математических расчетов, развитого пространственного мышления, наконец, взаимодействия специалистов разного профиля. Стадиальное отставание Москвы от северных республик было очевидно еще до разгрома Новгорода: Москва постоянно прибегала к помощи псковских зодчих, которые имели репутацию лучших мастеров каменного строительства. Практика приглашения псковичей сохранится и в конце XV — XVI веке. Характерная история, например, приключилась при возведении Успенского собора московского Кремля, который величием должен был превзойти хотя бы Софию Новгородскую. Первоначально  Иван III поручил строительство московским мастерам. Они начали возводить новый собор вокруг убогого зданьица времен Калиты, потом старые стены разобрали и спустя два года принялись подводить сооружение под своды. Но майским вечером 1474 года собор неожиданно развалился — якобы был «трус во граде», то есть землетрясение. Послали за псковскими мастерами; те тщательно исследовали руины и пришли к выводу, что причиной обрушения стал плохой раствор извести, а также неверный расчет тяжести сводов, легших на северную стену. Правда, псковичи не решились взяться за исправление ошибок своих московских коллег. Проект достался итальянцу. Псковские мастера построили на Соборной площади Кремля Благовещенский собор и церковь Ризоположения. Остальное, если говорить про XV—XVI века, возводили итальянцы. Зато именно творение псковского мастера Постника Яковлева — собор Василия Блаженного середины XVI века — является наиболее растиражированным символом нашей страны.  

Как стало возможным появление на Руси Господина Великого Новгорода, непохожего на прочие земли Руси до такой степени, что впору говорить о другом, альтернативном пути развития нашей страны? Подчеркиваю, Новгород был не просто маргинальным приграничным анклавом, а обширным и могущественным государством Руси по крайней мере на протяжении трех столетий: с середины XII и почти до самого конца XV века.

До второй четверти XII века в быте Новгорода не было заметно никаких особенностей. Вече — сход свободных горожан-соплеменников — вероятно, существовал тогда во многих древних городах Киевской Руси. Важно, что история вече в Новгороде не пресекается и позднее. Из стихийного элемента соседского образа жизни оно со временем превращается во влиятельный политический институт.

Главная причина такой эволюции состоит как будто в отдаленности Новгорода от Киева. Интересы первых киевских князей, очевидно, полностью концентрируются на богатом юге. Когда Святослав Игоревич делит свою землю между сыновьями, и к нему приходят новгородцы просить себе князя, он отвечает: «Да пойдет ли кто к вам?» Новгородом не дорожили и другие Рюриковичи. Постепенно в образовавшемся вакууме власти начинают формироваться демократические институты, кажется, совершенно стихийно. Надо же как-то жить. Так, в 1126 году новгородцы впервые выбрали посадника, которого прежде назначал князь. Затем выборным стал и тысяцкий — военный и полицейский руководитель города. В 1156 году новгородцы сами выбрали себе епископа, которого до того присылали из Киева. Уже в XII веке один князь говорит другому: «Не хлопочи о Новгороде, пусть управляются сами, как умеют».

Новгородцы умели кое-как — ни один город средневековой Руси не знал такой тревожной и напряженной истории. Всего по летописи, начиная с середины XI и по конец XV века, нам известно до 32 смут в городе. Из них только шесть были связаны с борьбой за того или иного князя. Остальные отражали противостояние различных партий простых горожан. Таким образом, не только берестяные грамоты донесли до нас живую речь обычных новгородцев. Мы впервые видим их в качестве действующей политической силы на страницах летописи, которые обычно надежно узурпированы князьями и святыми. Мятеж против распоясавшихся властей был таким же институтом новгородского общества, как вече или выборные должности. Неугодный политик часто отправлялся головой вниз с Волховского моста, а его дом выставлялся «на поток и разграбление». Такова была прямая демократия Новгорода.

Разумеется, если приглядеться к политической системе города повнимательнее, то мы увидим республику, но республику олигархическую. Слово «степенный» пришло в наш язык из политического лексикона Новгорода. Вопросы, предлагавшиеся вечу для обсуждения, объявлялись ему со «степени», то есть со ступени или помоста, на который выходили князь, тысяцкий или посадник — степенные люди, словом. На протяжении XIII века должность посадника фактически находилась в руках двух боярских семей, Михалчичей и Нездиничей: одна верховодила Софийской боярской стороной, другая — демократической Торговой. Всего из Михалчичей, например, до конца XIV века было выбрано 12 одних только посадников. Манифестацией новгородской олигархии в камне по сей день являются многочисленные храмы в городе и его окрестностях. Инициаторами их строительства были отнюдь не князья и епископы, как в остальной Руси, а бояре, купцы и торговые корпорации. Так впервые в нашей стране капитал озаботится своим духовным самоутверждением и репрезентацией.       

И тем не менее при всех атрибутах олигархии Судная грамота XV века, ставшая вершиной новгородской юридической мысли, в первой же статье формулирует вполне эгалитарное правило новгородского судопроизводства: «Судите всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека». Характерно, что в Новгородских землях существовало относительное равноправие даже между мужчинами и женщинами, как в вопросах наследования, распоряжения имуществом, так и в доступе к образованию и политической деятельности. Например, последней посадницей Новгорода, не юридически, но фактически являлась женщина — Марфа Борецкая. Равенство всех перед законом стало несомненным новаторством Новгорода на фоне все более иерархического и в целом мужского общества тогдашней Руси.

Мост через Волхов и Святая София. Реконструкция Дмитрия Сухова

Клавдий Лебедев «Новгородское вече», 1917 год

Новгородские бояре Кузьмины. Деталь иконы «Молящиеся новгородцы», около 1467 года

Республиканский Новгород вообще сильно контрастировал с другими городами, которые фактически являлись вотчинами князей или бояр, по крайней мере в период, последовавший за распадом Киевской Руси. Новгородцы, напротив, называют Господин Великий Новгород «своей отчиной», считают себя хозяевами и земли, и судьбы. Такова была «правда Новгородьская», то есть одновременно и порядок, и справедливость. 

Это обстоятельство заставляет нас серьезнее отнестись к другому фактору новгородской истории, который, пожалуй, сыграл не менее важную роль, чем отдаленность от Киева. Речь идет об экономическом могуществе его населения, чему немало способствовала прежде всего международная торговля, промыслы, ремесла и развивающаяся сфера услуг, вроде появления нужды в таких профессиях, как парикмахер. Важно, что в Новгородских землях право земельной собственности вовсе не стало привилегией высшего служивого класса, как в «материковой» Руси; здесь были многочисленны индивидуальные крестьянские собственники — мелкие землевладельцы, источники называют их «земцами» (так это слово впервые входит в наш язык). Часто земля обрабатывалась своего рода артелью собственников, в складчину.

Экономические интересы населения, в частности, были призваны защищать договоры, или «ряды», с приглашенными князьями. Они существовали уже в XII веке, но дошли до нас только из XIII столетия. Новгород бдительно следил за тем, чтобы князья не могли использовать политическую власть для перераспределения собственности в свою пользу или монополизации экономики, что являлось главной бедой остальной России. Да, формально князь был в Новгороде высшей властью, но отправлял свои полномочия не самодержавно, а с согласия выборного посадника: «Без посадника ти, княже, суда не судити, ни волостей раздавати, ни грамот ни даяти».

Характерно, что князь, согласно «рядам» второй половины XIII века и вплоть до 1471 года, имел право участвовать в торговле с иностранцами только через новгородских посредников. Он не мог ни затворять немецкого двора, ни ставить к нему своих приставов. Таким образом, князь был изолирован от международной торговли, но и в вопросах землепользования он был скован по рукам и ногам: ему, его жене и слугам запрещалось заводить села и слободы, а также принимать людей в личную зависимость. Ключевский метко называет новгородского князя «наемным военным сторожем города и его торговли». Псковская летопись так говорит об одном князе XV века: «Воевода, князь кормленый, о ком было им стояти и боронитеся». Какое фундаментальное отличие от любого государя «материковой» Руси — вотчинника и хозяина своей земли! Князь в Новгороде — не господин, а обычный служащий, которого можно лишить должности — выгнать, если он чем-то разозлит горожан или не справится со своими обязанностями.

Так, зимой 1240—1241 годов из Новгорода был изгнан князь Александр Ярославович, которого сильно позже стали называть Невским — в источниках это прозвище появится только в XV веке. Характерно, что князя прогнали сразу после победы над шведами на той самой Неве в 1240 году. В 1255 году Александру даже пришлось идти ратью на Новгород, чтобы вернуть княжеский стол своему изгнанному сыну, Василию. В 1257 году произойдет новый конфликт, теперь по поводу уплаты дани татарам. Новгородцам, которые на этот раз вступили в сговор с самим Василием, Александр «овому носа урезаша, а иному очи вынимаша». Такие факты в биографии воображаемого спасителя Новгорода не могут не вызывать вопросов.

Павел Рыженко «Триптих Солнце земли Русской». Невская битва, 2008 год

Александр Шевелев «Ледовое побоище»

Дело в том, что Александру суждено было превратиться в одну из самых мифологизированных фигур русской истории, так что его реальную жизнь уже почти невозможно себе представить. Немецкому профессору Фритьофу Беньямину Шенку понадобилось почти 600 страниц, чтобы распутать все мифологические конструкции, сложившиеся вокруг имени Александра, начиная с первого его жития и до наших дней.

Еще в XIII веке отношение новгородцев к Александру было скорее критическим. В договоре 1264 года с его преемником Ярославом Ярославичем город предписывал: «А, что, княже, брат твой Александр деял насилие на Новегороде, а того ся, княже, отступи».

Да, в Новгородской первой летописи старшего извода, относящейся к XIV столетию, фигурируют и Невская битва 1240 года, и Чудское побоище 1242 года. Правда, едва ли в череде бесконечных стычек с немцами, «свеями», «мурманями», «сумью», «емью», «медвежанами», «юрьевцами», «вельядцами» и прочими мы бы обратили внимание на эти две победы князя, если бы не воспринимали их сквозь призму грандиозного политического мифа о великом защитнике земли Русской.

Так, Невская битва не упомянута ни в одном шведском источнике и, скорее всего, являлась мелким приграничным столкновением, каковых между шведами и новгородцами было немало. Вопросы вызывает и Чудское побоище 1242 года. Из западных источников оно известно лишь Ливонской рифмованной хронике XIII века. Она сообщает о двадцати убитых и шести пленных рыцарях. Для сравнения: Новгородская первая летопись XIV века указывает, что немцы потеряли четыреста убитыми и пятьдесят пленными. Так или иначе, Чудское побоище вовсе не остановило «натиск немцев на Восток», как утверждала советская историография. Конфликты с Тевтонским орденом продолжатся. Лишь после Раковорской битвы 1268 года и неудачной осады Пскова 1269 года можно говорить о стабилизации границы между Новгородом и орденом по крайней мере на тридцать ближайших лет. Правда, имена участвовавших в этих события русских князей и военачальников едва ли кому-то интересны сегодня. Все они оказались в тени Александра Невского.

За свою виртуальную жизнь Александр Ярославович сменил множество имиджей. Он побывал «солнцем Суждольским», то есть местночтимым святым, погребенным в Рождественском монастыре Владимиро-Суздальской земли, защитником исконных вольностей Новгорода и Пскова от внешнего супостата, почти одновременно родоначальником московских Рюриковичей и их великого княжения, который с небес благословил Москву на возвращение своей «отчины» в Новгороде. Из регионального святого, то ли суздальского, то ли новгородского, Александр именно в Москве превращается в «солнце земли Русской» и защитника православной веры, параллельно он почитается и как благочестивый монах Алексей-чудотворец, чтобы, наконец, стать небесным покровителем Санкт-Петербурга и великим предтечей Петра.

Воздвигая новую столицу на берегах Невы, Петр I естественно апеллировал к Александру Невскому, мощи которого были перенесены из Владимира в основанный императором Александро-Невский монастырь новой столицы. В 1724 году саркофаг князя встречал весь флот Санкт-Петербурга, а Петр чуть ли не собственноручно управлял штурвалом галеры, на которой покоился прах его великого предка. Город по этому случаю был торжественно иллюминирован. Кроме того, Петр перенес празднование памяти святого Александра с 23 ноября на 30 августа, день заключения Ништадтского мира со Швецией.

По мысли Феофана Прокоповича, император вообще являлся «живым зерцалом» Александра. Для пущего сходства на мозаичном портрете работы Ломоносова древнерусский князь облачен в рыцарские доспехи, пурпурный плащ, подбитый горностаем, и императорскую корону. Это еще ничего. На центральном медальоне орденского креста Александра Невского, задуманного еще Петром, но учрежденного Екатериной I в мае 1725 года, древнерусский князь изображен безбородым. Важно, что, в отличие от будущего советского ордена, царский «Александр Невский» вручался за гражданские заслуги. Раз уж Петр — «зерцало» Александра, то князя все чаще мыслят «Героем», пекущимся об «общем благе» во всех его аспектах — и военных, и гражданских, прообразом просвещенного абсолютного монарха. Во вкусе века образ Александра очищается от всех религиозных «суеверий», отныне чудеса святого инока Алексея-Александра навсегда останутся в народной избе да в тесной сельской церквушке.

XIX век стал для новгородского князя не слишком удачным. После фейерверков и фанфар XVIII столетия он удостоился всего лишь второго ряда на памятнике Тысячелетия России, который был установлен в Новгороде в 1862 году, оказавшись, таким образом, в людной компании еще 109 персонажей. XIX век, отмеченный прочным союзом с Пруссией и окончательным миром со Швецией, проявлял интерес лишь к монгольской политике Александра — покорение «дикого» Кавказа и завоевание «отсталой» Азии являлись важнейшими направлениями внешней экспансии России в этом столетии. Александр теперь становится защитником цивилизации и русской самобытности от азиатского, по сути своей варварского, засилья.

Правда, польское восстание 1863 года вызвало в стране волну антикатолических настроений, и Александр сделался одновременно борцом не столько со шведами, немцами или Литвой, сколько с католицизмом и папством, якобы объявившим крестовый поход против православия. Так Александр обрел репутацию антизападника — несколько комичная метаморфоза для патрона Санкт-Петербурга и предтечи Петра Великого.   

Революция 1917 года не сулила князю ничего хорошего. Однако в роли классового врага, бессовестного эксплуататора и православного мракобеса он побыл совсем недолго. В 30-е годы крепнущая сталинская империя снова подняла Александра на щит, да так высоко, как, пожалуй, никогда прежде. Именно тогдашней идеологической бомбардировке Александр, без сомнения, обязан титулом «имя России», который он получил по итогам голосования телезрителей в 2008 году. Символично, что этого звания князь удостоился, скорее всего, потому, что никто не хотел отдавать пальму первенства Иосифу Сталину, очевидному фавориту гонки. Так, Сталин-Пигмалион проиграл своей Галатее-Александру.

Михаил Нестеров «Кончина Александра Невского», 1902-1904 года

Григорий Угрюмов «Торжественный въезд Александра Невского в город Псков после одержанной им победы над немцами», 1793 год

Михаил Ломоносов «Мозаичный портрет Александра Невского»

Орден Александра Невского

Александр Невский на памятнике 1000-летия России в Новгороде

Вождь и дети. Черкасов в роли Александра Невского

Артподготовка, которую вела разная крикливая мелочь, началась в 1937 году, но именно фильм Сергея Эйзенштейна, созданный в 1938 году, увековечил сталинский образ Александра в сознании миллионов людей. Александр считался теперь «вождем русского народа», который вступил в схватку с «немецкими захватчиками» за «само существование Русской земли». Более того, он стал «великим полководцем» — безусловно, важное качество накануне большой войны, — хотя ни один источник не сохранил никаких сведений о тактике, применяемой Александром в сражениях. Но самое главное — новгородский князь боролся не только с внешним врагом, но и с врагом внутренним — «шпионами» и «предателями», одним словом, с «врагами народа», или, как бы сказали сегодня, с «пятой колонной». Ее представляла местная псковско-новгородская аристократия, якобы недовольная усилением «прогрессивного» самодержавия Александра. Как пишет профессор Шенк, «ссылка на исторический образец и суггестия повторяющихся исторических процессов придавали современному общественному устройству ауру вневременности и трансцендентности».

Таким образом на вершине своей посмертной славы, шагнув на киноэкраны и плакаты, Александр Невский сам стал «Новгородом», вся история которого свелась к «спасению Руси» от «немецких захватчиков». В этом отныне состояла функция Новгорода в пространстве русского исторического мифа. Древние вольности были объявлены едва ли не предательством «национальных» интересов и во времена Александра, когда «пятая колонна» якобы готова была сдать страну немцам, и позднее, в XV веке, когда Новгород вынужден был вести сложную дипломатическую игру между Москвой и Литвой.

Так произошло окняжение новгородской истории, а русская история утратила всякую многовариантность. Только вождь, только обожающий его народ. Только твердая рука и несгибаемая воля, потому что вокруг — враги, внутренние и внешние. Альтернатива московской истории, которой, без сомнения, был реальный Новгород, скукожилась до беглого предисловия к красочной легенде об Александре Невском, его полководческом гении и беззаветной любви к «Русской земле».  

В виртуальном пространстве мифа Сталин довершил дело Ивана III и Ивана Грозного, раздавивших исторический Новгород. Разумеется, отнюдь не словами. Иван III начал свой первый поход против Новгорода в 1471 году, отдав приказ сжигать новгородские пригороды и селения. Пленным резали носы, уши и губы. Нанеся сокрушительное поражение новгородскому ополчению на реке Шелони, Иван осадил город. В этот раз Новгороду удалось отделаться от Москвы деньгами и землями. Финал наступил в 1477—1478 годах, когда в результате нового похода Иван заставил новгородцев принять свой ультиматум: «Мы, великий князь, хотим государства своего, как мы есть на Москве так же хотим быть на отчине своей Великом Новгороде. Вечя колоколу в отчине нашей в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство нам свое держать». 15 января 1478 года люди великого князя забрались на колокольню Ярославова двора и сняли вечевой колокол. Он отправился в Москву вместе с тремя сотнями возов добычи. Последнюю новгородскую правительницу — Марфу Борецкую — насильно постригли в монахини. Иван III этим не ограничился. Аресты оппозиционно настроенных бояр сопровождались конфискациями их владений в пользу великого князя, что позволило ему прочно утвердиться на новгородских землях в качестве вотчинника. Аресты, казни, пытки и конфискации будут продолжаться до конца царствования Ивана. Но казалось, что его не устраивают сами новгородцы: вероятно, они совсем не вписывались в представления князя об идеальных подданных — много «умничали», надо полагать. Между 1487 и 1489 годами впервые в русской истории начнется депортация неугодного народа. Из города вывели более семи тысяч людей, целые семьи с чадами и домочадцами покинули насиженные места, землю и имущество и отправились в Москву. Их судьба неизвестна.  

В 1494 году были арестованы немецкие купцы с иноземных дворов Новгорода. Некоторые проведут в московском застенке девять лет. Только через 20 лет немецкий двор откроется на Волхове снова. Правда, в 1518 году он смог вместить не более 40 человек — сущий пустяк по сравнению с двумя сотнями в 1425 году. Но это было еще относительно неплохо. С тех пор новгородская торговля больше не поднимется до прежних высот.  

Василий Худяков «Опричники и бояре»

Михаил Авилов «Опричники в Новгороде», 1915 год

Разгром Новгорода Иваном Грозным

Между тем страх перед «вольным» Новгородом продолжал жить в столице новой Руси. В 1570 году во главе опричного войска в город прибыл Иван Грозный. Расправу над предполагавшимися предателями он начал прямо на приветственном пиру в архиепископских палатах при Святой Софии. Уличенных в «измене» царь затем казнил вместе с семьями: «младенцев к матерям своим вязаху и повеле метати в реку». Погром Новгорода продлится шесть недель. Это был, наверное, самый страшный эпизод опричнины: убивали многих, сначала так называемых «изменников», а потом и простых горожан — повторюсь, «мужской пол и женский, младенцы с сущими млекопитаемыми». Расстреливали из пищалей, рубили, поджигали горючей смесью, привязывали к саням и тащили по бревенчатым мостовым, сбрасывали под лед. Профессор Скрынников, отталкиваясь от «Синодика опальных», оценивает число погибших в 3-4 тысячи человек. Религиозный Иван заносил в «Синодик» убиенных им христиан для последующего церковного поминовения, поскольку считалось, что нераскаянные грехи погибших падут на него самого. Доктор исторических наук Кобрин считает, что эти цифры отражали данные только одного из отрядов погромщиков, и оценивает общее число жертв в 10-15 тысяч человек.

Убийства сопровождались грабежами, в том числе церковного и монастырского имущества. Многих священников и старцев подолгу ставили на «правеж», то есть буквально «выбивали» из них деньги: «и повелеша бити их… из утра и до вечера… до искупа бесщадно». В монастырях Иван затем оставит приставов, которые продолжат выбивать «штрафы» из монахов еще многие месяцы после погрома. Правда, новгородского архиепископа Пимена пощадили. Грозный велел переодеть его скоморохом и «женить» на лошади. Владыке повезло. Бог его знает, что царь Иван мог подразумевать под словом «женить». Пимена всего-то привязали к коню задом наперед и велели играть на гуслях всю дорогу до Москвы. А вот игумену Псково-Печерского монастыря Корнилию — вслед за Новгородом Грозный отправился громить Псков — повезло меньше. Царь лично огрел его своим посохом, и отец игумен скончался на месте. Впрочем, Пимен Новгородский умрет через год с небольшим в ссылке.

То, что москвичи не могли или не хотели взять с собой, подлежало уничтожению: «В житницах хлеб всякой … повеле огнем сожигати и скот их всякой и лошеди и коровы повеле посекати». Так же поступали с лавками ремесленников и торговцев: товар забирали, а сами строения и амбары уничтожали. Но и этого было мало. Царь велел громить еще и жилые дома: «Было иссечено все красивое: ворота, лестницы, окна». Неудивительно, что некоторые из выживших покинут город: «Мнози людие поидоша в нищем образе, скитался по чюжим странам».

Вскоре погромы охватили окрестности. Опричник из немцев Генрих фон Штаден так описывает посещение одной из усадеб: «Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через порог, и познакомился с их девичьей». В финале фон Штаден с удовлетворением отмечает: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с сорока девятью, из них двадцать две были запряжены в сани, полные всякого добра». Настоящая московская success story XVI века.

Продолжение читайте здесь.

Читайте также:

Николай Усков. Существует ли русская нация?

Николай Усков. Почему Россия отстала от  Европы