О нем сейчас вспомнили. Активно.

И не только те, кто в нем вызрел, существовал и варился, а и просто люди вполне посторонние, молодые, толком и не помнящие время «развитого социализма». В 90-е про советский андеграунд как-то не вспоминалось, еще бы — новые перспективы распахнулись, новые надежды и иллюзии: совок? нет, это антисовок...да, какая в принципе разница?! И то и другое как-то противно вспоминать, а ну на хрен, этот тянитолкай, совок-антисовок: мы же движемся вперед, к открытому обществу...

Про андеграунд вспомнили теперь, во время развитого путинизма.

Многое рухнуло-сдвинулось за эти два десятилетия, но что-то и неколебимо осталось на месте, а многое и уползло назад, в совок, да и совсем подальше, в прошлые века, когда вместо андеграунда были токмо ложи масонскiя. Как громадная льдина, Россия одним краем застряла в  постсовковом настоящем, другим — въехала в постиндустриальное будущее, а третьим, самым увесистым и многослойным, поплыла в прошлое, в океан просвещенного и не очень феодализма.

Для меня андеграунд был не просто способом выживания в среде, агрессивной любому проявлению индивидуализма, свободным университетом и возможностью общаться с этическими и эстетическими единомышленниками. В нем еще присутствовал сильный наркотический компонент. Как после грозы — выделяется атомарный кислород, дышать которым страшно приятно. От озона мир становится прекрасным. В московском андеграунде конца 70-х выделялся тот самый озон, создающий незабываемое закипание крови на подпольных поэтических чтениях или в мастерских запрещенных художников. Эта милая эйфория делала все те картины-стихи-ксероксы более значительными, чем они являлись на самом деле. Сейчас это особенно заметно, достаточно взять в руки увесистые альбомы «советский нонконформизм» или «московский концептуализм»: плевел там горрррраздо больше, чем пшеницы. И виновато в этом то самое кислородное отравление подполья.

Велик и могуч подпольный человек!

О, эти бесконечные эйфорические полуночные разговоры в мастерских! О, юноши, впервые осознавшие волшебное слово «тоталитаризм»! О, девушки, готовые лечь под сладкие топоры запретных поэтов!

Крайне приятные воспоминания. Идешь, бывало, ноябрьским промозглым вечером по темной Москве, где освещены только лозунги вроде «Партия — бессмертие нашего дела!», минуешь очередь за бананами, темную кучу алкашей у винного, из форточек первых этажей долетает пение Кобзона, запах жареной с колбасой картошки, обрывки программы «Время» про «дальнейшее развертывание мероприятий», бормотание Леонида Ильича про чувство глубокого удовлетворения, но ты неумолимо сворачиваешь в подворотню, входишь в зассанный подъезд, поднимаешься на лифте на чердак, звонок в железную дверь — тебе открывает великий Кабаков. И — вдох полной грудью. Кровь закипела!

Тоска по андеграунду сейчас возникла у молодежи. Они не дышали тем озоном. Они об этом только слышали. Как правило, это молодые семьи, где не смотрят наше телевидение, презирают российскую власть, сидят в Сети и много читают. Им хочется закипания крови.

И их можно понять.

И речь-то уже идет не об андеграунде, а о подполье. Подполья, подполья!

Помните, у Достоевского: «Воздуху-с, воздуху-с!»

Время настало, условия созданы.

Идет молодой паренек ноябрьским промозглым вечером по ярко освещенной Москве, мимо очереди дорогих и грязных машин на выезд из столицы, мимо плаката с красно-бело-синим медведем, из форточек первых этажей доносится пение Билана, запах попкорна и китайской лапши, бормотание Грызлова о том, что «парламент — не место для дискуссий», хохот «Аншлага», слова президента о начинающейся в понедельник модернизации России, но юноша неумолимо сворачивает в подворотню, спускается в подвал, звонок в железную дверь — ему открывает великий Лимонов.

— Воздуху-с, воздуху-с!