«Ростки насилия есть в каждом из нас». Психотерапевт Елена Миськова об абьюзе

Когда речь идет о людях знаменитых, общество часто раскалывается на две половины. Почему порой нам так сложно признать, что популярный человек может оказаться насильником?

Человек, с которым мы себя так или иначе идентифицируем, — большая ценность, особенно для подростков, для которых актуален вопрос поиска себя. Идентичность строится на вопросах: кто я, как понимаю эту жизнь, чем отличаюсь от своих родителей. Отделяясь от семьи, юный человек часто стремится к образу популярной личности, которая кажется ему примером для подражания и отражает желаемую идентичность. Крушение идеала может быть очень болезненным.

В обществе часто бытует мнение, что условному гению можно чуть больше, ведь это чуть больше дает топливо для творчества. 

Давно понятно, что гений и злодейство совместимы. Злоупотреблять положением нельзя никому, но вместе с популярностью, славой приходит и власть и ее искушения. В случае с современным кейсами власть, соответственно, над умами, даже душами молодых людей. 

Люди, которые используют подростков, часто сами бывают молоды. 25-летние, по сути, близки к подросткам, но опыт и ответственность разнятся. Когда появляется популярность, а вместе с ней и власть, и немолодому, но молодому в особенности, легко поверить, что он икона стиля, мысли и так далее. Вспомним все скандалы с учителями 57-й школы или ЛЭШ, которые заводили романы со своими ученицами. Часто они были значительно старше, но не могли устоять перед искушением, когда тебе безусловно доверяют, считают самым лучшим, смотрят с обожанием.

Получая статус и власть, человек часто перестает думать о разного рода этических ограничениях, забывает о рисках. Знаменитому человеку важно окружать себя людьми, которые могут «приземлить», напомнить, что если ошибаешься, то важно компенсировать ущерб, который ты наносишь. Что стоит как минимум извиниться.

Очень часто подростки, пережившие насилие, начинают говорить лишь годы спустя, но, проходя через этот порочный круг, они снова подвергаются стигматизации. 

Здесь играет роль дисбаланс власти: подросткам очень сложно сказать «нет» своему кумиру, даже в дискомфортных условиях. Психика устроена таким образом, что человек пытается с этим дискомфортом что-то сделать. Если брать примеры из подкаста Насти Красильниковой, то видно, как сложно соединить два образа: перед подростком оказывается человек, который одновременно должен о нем заботиться или утверждает, что о нем заботится, но при этом делает странные намеки, скользко себя ведет — получается, такой волк в овечьей шкуре. Происходит расщепление, начинают работать защиты, которые действительно заботливо и довольно жестко вытесняют, закрывают неприятный опыт. Чем больше времени проходит, тем больше тратится энергии и сил на то, чтобы не допускать этот опыт до сознания, до понимания, не встречаться со сложными чувствами. Но в конце концов любая нервная система истощается и прорывает эту плотину.

Практически во всех этих рассказах мы слышим одно и то же. Люди сначала просто мучаются, потом начинают искать помощь, потом долго лечатся, долго пытаются справиться с этим опытом. Если не хватает важного ингредиента — возможности с кем-то об этом поговорить, сделать это публичным, сказать об этом в глаза насильнику, то эта травма не преодолевается до конца.

Опыт проговаривания — важная профилактика абьюза. Конечно, стигматизация этой темы далеко не изжита. У людей, у которых есть опыт стыда, внутри обязательно есть жесткий внутренний критик, который будет не только самого себя затыкать, но и критиковать других, соответственно, обвиняя пострадавших. 

Тема сексуализированного насилия — одна из тех, которые разделяют общество, выявляя и двойные гендерные стандарты, и другие болевые точки. 

Насилие — это конфликт, а конфликт — это поляризация. Но чем больше мы про это говорим, понимаем, прислушиваемся, замечаем за собой, тем менее черно-белой становится картинка. Тогда эта поляризация снижается. И наоборот, чем меньше мы говорим, чем более жесткие позиции мы занимаем, тем мы эту поляризацию просто усугубляем.

Мне кажется очень ценным, что в сезоне «Творческий метод» Настя Красильникова подсветила двойной гендерный стандарт. Она рассказала о влиянии клипа «Кто убил Марка», в котором Оксимирон* как раз рассказывает о пережитом опыте насилия и травме. Именно это оказалось триггером для героинь сезона: человек сам только что говорил о пережитом унижении от другого мужчины. На этом фоне то, что он делает в отношении героинь, как будто бы вообще не распознается в качестве такого же унижения, погружения в стыд. То, что не может пережить мужчина от другого мужчины, но что якобы «естественно» и должна переживать женщина от мужчины, этот двойной стандарт и является одним из вариантов дисбаланса власти. 

Еще одно популярное мнение, которое многие из нас слышали, что с хорошими, скромными девочками такое не происходит, нужно слушаться родителей и так далее. Но, как показывает практика, это вообще не так. 

В дискуссиях о дисбалансе власти часто слышится, что женщина должна всегда учиться либо на своих ошибках, либо на ошибках своих родителей и так далее. Общество как будто бы не должно вносить вклад в то, чтобы создавать этический кодекс поведения в отношении женщины, чтобы было написано, что можно, что нельзя, что является недопустимым, почему это важно. Нет, не обязана женщина учиться только на своих ошибках!  Женщина должна иметь возможность прочитать, услышать, что в отношении нее недопустимы такие-то шаги и такое-то злоупотребление.

Детский опыт, опыт семьи, убеждения, мифы, которые передаются из поколения в поколение, являются факторами риска. Очень часто родители, мамы становятся не теми, кто защищает ребенка, ограждает от такого опыта, а, наоборот, этот опыт усугубляют, потому что действительно приходится слышать, как родители поощряют общение со старшими мужчинами. И родители, и ближайшее окружение, например подруги, то есть женское окружение, создает вот такой флер восторга, даже зависти к таким отношениям.

Это происходит по вполне понятным причинам: если мною увлекается кто-то, если меня замечает кто-то, кто старше, умнее, знаменитее и так далее, соответственно, я что-то значу. За этим стоит болезненный опыт: я ничего не значу сама по себе, могу быть замечена только со стороны, кто-то должен поставить на мне знак качества, — и этот опыт укоренен в женской судьбе. 

Я часто слышу, что проблема подросткового насилия сильнее касается поколения миллениалов, что нынешнее подростки лучше информированы, а значит, более защищены. Так ли это?

Значит ли, что нынешние подростки более защищены, если они лучше информированы? С одной стороны, да, любая публичность, просвещение, обсуждение таких тем повышает уровень защищенности. Но мы говорим о человеке, о подростке, и у каждого из нас есть, к сожалению, индивидуальный трек переживаний, травматического опыта, опыта отвержения и так далее, с которым мы с детства сталкиваемся. Поэтому абсолютно защищенным не может быть никто. 

Меняется ли сейчас понятие «жертва»? 

В профессиональной терапевтической среде мы сегодня предпочитаем заменять понятие «жертва насилия» на «пострадавшая от насилия», потому что слово «жертва» как будто бы лишает человека воли, субъектности. Опыт унижения есть практически у каждого. Тот, кто пострадал, — это одновременно тот, кто может это преодолеть, может сделать из этого опыта какие-то выводы, найти способы, например, об этом опыте заявить, может найти способы помогать другим справляться с этим. То есть это не жертвы, а люди, у которых есть такой опыт и которые смогли его преодолеть.

Поэтому сегодня мы говорим про разные виды насилия, абьюза, груминг и так далее. Чем более детальным становится это описание, тем лучше. Но здесь очень важен тон и очень важно намерение. Если мы хотим взять реванш и угнетать других, это, конечно, никуда не приведет. Вообще-то, ростки насилия есть в каждом из нас, и, соответственно, следить за собой нужно каждому. Именно поэтому так важно детальное обсуждение, описание и исследование.

Беседовала Анастасия Рыжкова

* Оксимирон (Мирон Федоров) внесен Минюстом РФ в реестр иноагентов.