«Сразу вспоминаю, как супермелкий прыгаю на диване». Найк Борзов об альбоме The Beatles — A Hard Day’s Night

Когда и как вы познакомились с The Beatles?

Еще до того, как научился ходить и даже ползать. Когда я родился, родители купили мне кассетный магнитофон. Отец специально переписывал с пластинок песни на кассеты, чтобы, когда со мной гуляли во дворе, этот магнитофон класть в коляску. Включали мне, например, A Hard Day's Night или Surrealistic Pillow, альбом Jefferson Airplane. Под эту музыку я и спал. Теперь она в моем ДНК находится, так что сложно ее не воспринимать особым образом. Поэтому я и люблю монофонические записи The Beatles так же сильно, как и их более поздние, экспериментальные работы. 

Хотя отец мой говорил, что до альбома Revolver это была группа для девочек. Я с ним, в общем, согласен. Мне Revolver очень нравится. Как и Magical Mystery Tour. А Strawberry Fields Forever вообще одна из любимейших песен с детства.

Если вы так любите более поздние альбомы, почему выбрали A Hard Day's Night? 

Потому что с ним у меня связаны самые яркие воспоминания детства. Для меня A Hard Day's Night — это такая машина времени. Он меня отбрасывает туда, где я был супермелким. Я помню даже некоторые моменты, когда я находился в животе у мамы. Помню эти ощущения, эти цвета вокруг, даже чисто физически могу вспомнить, каково это было. A Hard Day's Night отбрасывает не в то время, конечно….

Не в утробу матери все-таки?

Нет, но очень рядом. Я сразу вспоминаю квартиру, где мы жили с родителями. Не ту, где я родился, а следующую. Это прикольная была квартира, находилась в городе Видное. Как раз вот я супермелкий прыгаю на диване под трек A Hard Day's Night. И я дико счастлив. Благодаря этому треку я, кстати, в будущем очень полюбил панк-рок.

Вообще, A Hard Day's Night для меня — это про время, когда было очень солнечно, тепло и мозг был совершенно не нагружен ничем. Хотя думать я начал очень рано. И писать песни тоже. А пока не умел писать, сочинял мелодии, бормотал тоже что-то.

У меня дед, когда я мылся в ванной, с корабликом и вот этой всей историей, клал диктофон в щель между дверью и полом и записывал, что я напеваю. Сохранилась даже кассета со всеми этими записями. Бабушка говорила, что они этих мелодий не слышали нигде: ни по радио, ни по телевизору. С тех пор я и люблю мелодизм в музыке больше всего остального. Потом я, конечно, полюбил и психоделию, и нойзовую музыку, но это произошло уже сильно позже.

Кстати про «бормотание». Я на днях переслушивал ваши песни и понял, что неправильно запомнил одну строчку, за которую хотел отдельно вас благодарить. Она из «Последней песни» — «он сильно напуган, подавлен». Мне казалось, что там поется «он сильно на Бога подавлен». И это, я подумал, очень круто, — подавленным же нельзя быть на кого-то, а тут еще и на Бога. Глубокая такая, экзистенциальная эмоция, которую даже сформулировать трудно. Перед разговором переслушал сегодня песню — оказалось, что там не так поется.

У меня был похожий смешной момент с «Верхом на звезде». Когда вышел «Супермен», мы снимали квартиру и у меня соседом был мальчик, учился классе в четвертом, может, в пятом. И вот он однажды ко мне подходит и говорит: «Что такое верхомназвЕзде?» Я переспрашиваю: «В смысле, что такое?» — «Что это такое за слово?» И говорю: «Чувак, верхом на звездЕ». Он очень удивился.

Вы не скучаете по этим детским ощущениям от музыки? Когда не понимаешь, что поют, но мелодию чувствуешь намного точнее и тоньше, чем сейчас.

Когда я начал понимать английский язык, меня очень многие музыканты и альбомы разочаровали, это правда. Тот же A Hard Day's Night, собственно говоря. Но я уже взрослым научился его слушать, абстрагируясь от текста. Обращать внимание на сами голоса, мелодии. Я как бы сам себя заставил не прислушиваться к словам.

Вернемся к A Hard Day's Night. У вас, насколько я понимаю, этот альбом не ассоциируется с одноименным фильмом и визжащими фанатками The Beatles?

Да, такой ассоциации у меня нет, потому что на момент знакомства с этими песнями никакой информации о группе не было. Я рос в совершенно другое время. У нас максимум были какие-то фоточки перепечатаны — и то в очень плохом качестве. Лицензионные зарубежные альбомы тогда вообще были редкостью, музыку в основном писали на самодельные пластинки. Их из рентгеновских снимков делали. Хотя отец у меня доставал и настоящий винил, у нас было много разных пластинок. 

Вам все песни с A Hard Day's Night нравятся?

Нет, я половину альбома всегда проматываю. Вообще, я привык слушать целыми альбомами, всегда стараюсь от начала и до конца их ставить. Но, например, трек I’m Happy Just to Dance with You мне вообще не нравится. То же самое могу сказать про Things We Said Today. Или I’ll Cry Instead. Хотя там забавный текст. Сатанинский такой, я бы сказал. А все остальные песни отличные.

Возвращаемся к прыжкам на диване. Когда у вас кончилось счастливое детство и начался период, где вы стабильно завещание писали раз в неделю?

Это уже было в другой квартире, в подростковом возрасте. У меня тогда начались ломки по всему: физические, ментальные. Как раз в это время стал увлекаться странной музыкой. Я и сам очень странный был. Экспериментировал с разными, скажем так, плохими вещами. Это было начало 1990-х. Не могу сказать, что это была какая-то тяжелая история. Но тем не менее довольно стремная.

Алкоголь тогда, например, покупали у таксистов. Можно было нарваться на то, после чего уже не проснешься. Тяжелые наркотики вообще продавались в Союзпечати. Натурально сидела старушка и торговала ими. В городе Видное есть Советская улица, там пятиэтажки стоят. И в каждой из них была точка по продаже. У меня очень многие друзья, одноклассники закончили жизнь рано в связи с этим. 

Это вообще был такой естественный фон — умирал кто-то постоянно. Потом еще началась эта бандитская история, заказные убийства. Вся так называемая «романтика 1990-х», в которую дай Бог никогда не возвращаться. Были, конечно, и положительные моменты — это время абсолютной свободы, наша сексуальная революция. То же самое, что в той же Америке произошло в 1960-х, только не таким жестоким образом. Вообще, конечно, очень много людей сошло с ума в то время.

А как вы не сошли с ума? 

Не знаю. У меня какое-то врожденное чувство самосохранения, наверное, присутствует. Я всегда понимаю, куда мне не надо идти. Поэтому я не люблю алкоголь и разлюбил все, что связано с зависимостями. Стараюсь постоянно брать аскезы какие-то. И благодаря этому как раз чувствую себя отлично.

Давайте еще немного про The Beatles. Не обойдусь без традиционного вопроса: вам кто нравится больше, Леннон или Маккартни?

Оба отличные, но очень разные. Леннон больше концептуалист. Маккартни в первую очередь музыкант и композитор. Хотя Леннон в сольных альбомах тоже начал писать очень классные мелодии. Тот же Imagine, например. У Маккартни после распада The Beatles была классная группа Wings. 1980-е для меня мимо. Сольные его альбомы я вообще почти не слушаю. Сейчас у него интересный звук, он подбирает забавных продюсеров. По звучанию это интересно, но чисто музыкально уже скучновато.

Вы как-то упоминали, что всю свою карьеру вспоминаете этапами. Если брать «Погружение», ваш дебютный альбом, это что за этап?

Вот как раз в то время я писал очень много завещаний. Они несколько отличались друг от друга, часто приходилось их менять. Тогда постоянно происходили какие-то события, люди появлялись и пропадали. Это было как раз в начале 1990-х. Самое забавное, что, как только я записал этот альбом и пару раз с ним выступил, меня забрали в армию. И это, на самом деле, очень круто спасло меня от саморазрушения.

В армии я начал воспринимать вообще и себя, и окружающий мир немножко иначе. Начал больше ценить жизнь, а не смерть. Потому что до этого меня засосала некроромантика, я был ею, как и все вокруг меня, поглощен: и в творчестве, и в жизни. Так что период 1991–1992-го был сложным не только для страны, но и для меня. Я тогда пересмотрел вообще все. Но и кучу песен написал, включая «Лошадку».

Которой вы теперь прокляты. 

Почему же проклят? Наоборот, когда у меня спрашивают: «Как дела?», я всегда отвечаю: «В порядке. Спасибо лошадке». Для меня эта песня не потеряла своих изначальных качеств. И не приобрела демонического ореола. Хотя я над этим много стебусь. На концертах мы вместе с людьми вызываем этого демона обязательно. Я ее уже даже не исполняю — просто кидаю первую фразу, и люди сами поют целиком. 

У The Beatles до самого их распада был продюсер Джордж Мартин. Он формировал звучание группы, писал музыку, его многие считали даже пятым «битлом». А вы много работали с лейблом «Снегири». История про бюрократию и болезненное расставание с компанией меня не сильно интересует, про нее уже все сказано. Но творческий аспект этой истории очень интересен. Вам Олег Нестеров как продюсер и как музыкант близок? С ним хорошо было работать?

Именно с творческой точки зрения это было очень круто. Мне этот период вспоминается очень тепло. Во-первых, я получил просто огромный опыт. Это уникальные обстоятельства, когда ты говоришь: «Я хочу, чтобы гитара звучала вот так». Объясняешь в паре слов, как именно, человек поворачивает несколько ручек на «комбике» — и гитара начинает звучать ровно так, как тебе надо. Это очень кайфово. За это спасибо не только Олегу, но и Мише Габолаеву, бас-гитаристу «Мегаполиса».

Можете вспомнить, как записывали «Супермена»?

Олег с Мишей забирали меня на машине у метро, и мы ехали на «Мосфильм». Либо я сам приезжал на улицу Правды, где у них тоже была небольшая студия. Там мы писали в основном гитары, голоса. На «Мосфильме» записывали барабаны, какие-то клавишные партии. Помню, как нашли там синтезатор старый, итальянский Farfisa, который как раз и звучит в «Трех словах». На нем раньше записывали саундтреки к «Приключениям Шурика» и другим гайдаевским фильмам, а теперь он валялся просто на складе. Сохранилось видео, где Олег танцует, пока мы записываем как раз этот синтезатор.

Вообще, «Три слова» забавно было писать. Помню, как мы сидели ночами с моим звукорежиссером, Пашей Корнеевым, царство ему небесное, тоже от передоза умер. «Три слова» была написана в одну из таких ночей, через несколько дней после концерта, где я порвал на своей полуакустической гитаре первую струну. В то время струны я часто не менял, они были все такие, сальные. С них аж свисало это сало. 

И вот я просто сидел, играл уже написанный риф, но без первой струны. Звучало это прикольно, так мы его и записали. А до этого я просто долбил на барабанах. При этом во время записи постоянно ржал. И если прислушиваться, там этот хохот отчетливо слышно. Я каждые восемь тактов примерно делал так: «Эхе-хе». 

Потом вышел покурить, написал текст — тот, который все слышали. Паша сыграл на басу, пришла его подружка, мы ее заставили одним пальцем на самоиграйке сыграть мелодию. Выбрали самый тупой звук, который был. За ночь эта песня была готова. Правда, она была намного длиннее, в ней припев повторялся четыре раза. 

Ваш следующий альбом «Заноза» я впервые послушал целиком только на днях. Мне показалось, что это ваш лучший материал. Вы с этим согласны?

Я бы не называл его лучшим. Он просто очень здорово выстрелил, хорошо продался, даже лучше, чем «Супермен». Но это был тоже забавный момент. После «Супермена» от меня все ждали «Три слова» и еще чего-то такого. И когда вышла «Заноза», все ее начали срочно покупать. Олег подключил очень серьезный промоушен, продажи были невероятные. Но очень многие из тех, кто купил альбом, я так понимаю, обломались. 

Смешнее всего было, конечно, когда мы поехали в тур с этой пластинкой. Не помню, в каком городе, в Сибири, нас во время этого тура пригласили еще провести корпоратив. Мы приезжаем в этот ресторан, там стоит длинный стол, за ним сидит человек двадцать. Все очень серьезные люди, с цепями, лысые, крупные такие ребята. С ними дамы в красном, все в алмазах, украшениях, с безумными прическами. Запомнилось еще, что над сценой висела огромная голова то ли оленя, то ли лося. 

И вот, мы начали играть нашу концертную программу. Первая же песня, пою «Убей меня так, чтобы я не потел». Смотрю по сторонам и понимаю, что какое-то напряжение в зале повисло. Дамы хмурятся, парни тоже. Мы дальше идем по альбому, иногда вставляем какие-то хиты, но вообще программа была безумная, и группа тоже. И где-то песне на третьей, «Было, есть и будет», наши слушатели начинают дико напрягаться, чуть ли не за пушками лезут в карманы. Директор кричит типа: «Найк, хорош». Мы сразу играем «Лошадку», народ расслабляется. Потом «Три слова» — вообще зашибись. Сыграли еще песен пять, и так и свалили из этого города. 

Вы давно уже не пишете, как я понял, новых завещаний, но я попрошу вас какое-то послание сформулировать напоследок. 

Творите. Я имею в виду, не будьте тварями. Живите, создавайте, любите. Потому что любовь — это единственное, ради чего мы, собственно говоря, здесь находимся. Если нет любви и творчества, то все остальное вообще бессмысленно, превращается в меркантильное дерьмо. Поэтому желаю всем любви, творчества и добра.

Беседовал Егор Спесивцев