Лжедмитров — это не Россия, это то, что внутри нас

Действие спектакля разворачивается в закрытом наукограде Лжедмитрове, построенном по распоряжению руководителя советской ядерной программы Л. П. Берии. Под Лжедмитровом находится первый ядерный коллайдер, и на территории города постоянно наблюдаются аномалии и странные происшествия. Ни въехать, ни выехать из города «невозможно физически и запрещено законодательно». На День города по приглашению мэра (его играет Сергей Белоголовцев) приезжает единственный в истории человек, которому удалось это сделать, в прошлом достаточно известный музыкант, а ныне риелтор — Антон. Его роль сыграл Алексей Кортнев, остальные участники группы «Несчастный случай» дебютировали в постановке как актеры. Группа сочинила для спектакля музыку и новые песни.

Ɔ. Многие отзывы с премьеры звучали примерно так: «Спектакль смешной, но иногда было страшно». Вы ожидали, что зрители будут говорить слово «страшно»?

Да, такого хотелось. Мы cмешиваем жанры, от детского утренника и кабаре до психологического театра, но при этом все имеет под собой достаточно страшную и драматическую основу. Я имею в виду историю в широком смысле слова. Когда происходит что-то безумное — это смешно, а вот когда безумство становится нормой — это уже страшно. Но не смеяться я не могу. Во-первых, мы свято соблюдаем заповедь классиков — искать смешное в серьезном, а серьезное в смешном. Во-вторых, смех — хороший инструмент для очищения народного сознания и десакрализации различных вещей. Так что я рассчитывал на то, что спектакль будет именно таким — и смешным, и страшным.

Ɔ. Можно ли назвать это произведение политическим?

Нет. Ни одного политического лозунга в спектакле нет. Плакатности нет, там есть абсурд как норма жизни, и не наша вина в том, что зрителями этот абсурд узнается как родной. 

Ɔ. Даже в названии есть некий референс, имеющий отношение к внутренней политике.

Не знаю, что в названии «В городе Лжедмитрове» скрывает в себе внутреннюю политику. Но если кто-то все-таки увидит что-то относящееся к политике, то это не более чем яркий фантик. Для меня «В городе Лжедмитрове» — это пьеса о мировоззренческих столкновениях, о том, что злу противостоит не добро, а нормальность. И зло, и добро в крайней форме своих проявлений интерпретируются как отклонение от нормы, и это является одинаково опасным для обыденной жизни.

Зрители слышат какие-то знакомые слова из повседневной жизни, но в спектакле вскрывается абсурдность этих слов и демагогичность риторики. Мы как бы подносим к ним увеличительное стекло, и тогда человек их замечает, начинает вникать в смысл слов, которые он слышит каждый день. 

Ɔ. Что вы увеличиваете — моменты пропаганды или диванную аналитику?

Мы несколько гиперболизируем какие-то догматы авторитарного общества, причем касается это не только представителей власти, но и простых граждан Лжедмитрова, в действиях которых сквозит какая-то чудовищная человеческая ущемленность. Они готовы рвать любого иного, другого и только ждут, чтобы им дали на это добро. Почему некоторым непременно хочется кого-то обругать, оболгать или повесить? Потому что они сражаются за собственную самооценку. Это особенно заметно в пространстве интернета — в диалогах сторон, нетерпимых друг к другу и к альтернативному мнению.

В основе этого явления лежат долгие процессы, которые происходили в нашем обществе — мы поколениями переживали подавление личности, слышали вопрос: «Тебе что, больше всех надо?» Целым поколениям как-либо выделяться из толпы  было просто опасно для жизни. 

Ɔ. С тех пор стало больше информации о том, как протекают различные политические процессы, стало больше площадок для обсуждения этого — так называемый институт диванной критики. И все равно отталкивает?

Интерес к этой теме циклический: вот в 2008–2009 годах, помню, почти никто не говорил о политике. Сейчас мы видим, как идут бесконечной вереницей телевизионные ток-шоу, содержание которых, на мой взгляд, тоже нельзя назвать политическим. Они называются политическими, но по сути своей пропагандистские. В нашем спектакле речи, которые можно назвать политическими, произносит мэр города, которого играет Сергей Белоголовцев, — отчасти они состоят из реальных высказываний реальных людей. Но в созданном нами антураже идиотического кабаре эти речи становятся нелепыми, абсурдными, становится видна вся их демагогия. Получается, то, что по телевизору звучит вполне обыденно, на сцене становится смешным.

Ɔ. Как смена политической повестки, которую задает людям в том числе и ТВ, и процессы вроде дела «Седьмой студии», влияет на работу театральных команд и на состояние театра вообще?

Наверное, такой спектакль, как наш, не мог бы выйти во МХАТе — и не столько по художественным, сколько по общественно-социальным причинам. Но театральная жизнь — она очень разная: у Кирилла Серебренникова даже под домашним арестом получалось выпускать спектакли. Реакция зрителей на сюжеты меняется вместе с контекстом самой жизни. Например, фильм Звягинцева «Елена» не вызвал в обществе такого резонанса, какой вызвал через несколько лет фильм «Левиафан», хотя «Елена», на мой взгляд, намного жестче «Левиафана». Но изменился контекст, понимаете?

Леша Кортнев рассказывал, как с годами менялась реакция на песню «С нами Путин и Христос» из спектакля «День выборов». Сначала она воспринималась исключительно как стеб, потом смеха становилось все меньше,  потом, когда Медведев стал президентом, зрители опять засмеялись, а с новым сроком Путина большинство людей стали принимать слова за чистую монету: мол, как в песне поется, так ведь и есть на самом деле — «С нами Путин и Христос».

В силу разных исторических событий у нас довольно инертная и инфантильная страна — может, кстати, в этом наше спасение, иначе шла бы тут бесконечная гражданская война. Этому юношескому состоянию общества, в котором мы находимся, свойственна управляемость и зависимость от чужого мнения, недоверие к себе. Это естественные проблемы роста. 

Ɔ. А у вас была тревога от смены восприятия обществом разных явлений и персон? Были мысли о самоцензуре?

Наверное, что-то такое происходит, потому что я мало отличаюсь от своей страны. Я такое же ее произведение, как и остальные. Поэтому глупо было бы заявлять, что я другой. Но меня сильно удивляет, когда люди после просмотра «В городе Лжедмитрове» говорят, что это так смело. Я в нем какой-то особой смелости не вижу.

Ɔ. В вас сохранились советские поведенческие паттерны, например, установка на то, что есть разговоры «для дома», а есть — «для улицы»?

Конечно. Думаю, они останутся и в моих детях, и в детях моих детей. В нашем спектакле есть такой мотив: проблема не в том, что из наукограда Лжедмитрова запрещено уезжать, проблема в том, что из него уехать невозможно. Где мы, там и Лжедмитров. И сверхспособность, которая есть у героя Леши Кортнева — закрыть глаза, забыть об этой среде и открыть их уже не в Лжедмитрове, — имеет большую цену. Потому что ему приходится забыть вообще обо всем: о его дружбе,  семье, любви. Ему приходится разорвать отношения со всеми носителями молекул Лжедмитрова, чтобы освободиться от него и оказаться в каком-то другом мире. Другой мир — это метафора заграницы не географической, а, скорее, границы ментальной.

Ɔ. О каких границах речь?

Это гены, плюс воспитание социума, которое формирует у тебя определенные фильтры восприятия мира. Освободиться от них практически невозможно. Чтобы было понятнее, расскажу историю. В 1990 году я довольно странным образом попал в Америку. Была такая секта Муна, которая проводила по институтам собеседования и отбирала людей, которых они потом повезли в США, вроде бы на экскурсию, а на самом деле чтобы читать им лекции и расширить географию влияния этой секты. Мне было 18 лет, и я уже не был готов воспринимать эти лекции всерьез. Но когда нас привезли в Нью-Йорк и поселили в гостинице, то первым делом потребовали сдать паспорта. Я, будучи советским человеком, как-то не увидел в этом ничего странного, спокойно взял свой паспорт и спустился с ним в холл. Но среди нас был один парень, у которого было несколько другое воспитание: он точно знал, что никто и никогда не может попросить его сдать паспорт. Он устроил скандал, сказал, что позвонит в полицию. В этот момент словно песочный замок рухнул — никто больше не просил нас сдать паспорта. Моя готовность отдать свои документы — маленький пример больших ментальных подвижек в моем мозгу. 

Ɔ. Побег из Лжедмитрова — это внутренняя миграция, эскапизм?

Внутренняя миграция — это другое. Это то, на что оказалась неспособна героиня нашего спектакля Кира, роль которой в разных составах исполняют Кристина Бабушкина и Наталья Вдовина. Кирины амбиции и неготовность к жизни маленького человека сделали ее вторым по значимости человеком в городе, сделали ее причастной к различным ужасам и злодеяниям, которые происходят в городе. Она пыталась на своей позиции заниматься спасением мира, а должна была спасать себя. В какой-то момент она понимает, что она не принцесса, которую схватил дракон, а одна из голов этого дракона. 

Ɔ. Тогда можно ли сказать, что Лжедмитров — это образ вышеописанных паттернов?

Лжедмитров — не территория. Лжедмитров — состояние души и разума. Мы все как бы ходим с кастрюлями на головах. И чтобы снять кастрюлю, надо иметь настоящую суперспособность. Но не все к этому готовы. Значительно легче превращать чай в коньяк, как это делает один из героев нашего спектакля. 

Беседовала Юлия Гусарова