«Мы продолжим делать то, чему он учил». Декан факультета социальных наук «Шанинки» Виктор Вахштайн о Теодоре Шанине

Теодора часто называли «ученым, работающим на стыке наук». Социологии, антропологии, истории. Отголоски шанинских работ мы найдем сегодня и в политической науке. Чтобы понять широту профессиональных интересов Шанина, нужно посмотреть на его домашнюю библиотеку, которая не умещается в одной комнате. Тем не менее объект его исследований всегда был предельно конкретен — крестьянство («неудобный класс», как он его называл). И тот способ анализа, который Шанин демонстрировал в своих исследованиях, тоже не «междисциплинарный», а последовательно социологический. Именно Шанин «открыл» нам Александра Чаянова (репрессированный в 1937 году экономист и социолог, о котором Шанин написал книгу в 1980-е годы. — Прим. ред.). Если бы не труд «Три смерти Александра Чаянова», возможно, и не было бы в Москве, рядом с метро «Белорусская», улицы, названной именем расстрелянного в СССР ученого. По иронии судьбы Теодор жил как раз неподалеку от этой улицы.

Теодор Шанин был больше «Шанинки». Его жизнь словно поделена на отрезки. В Израиле его помнят как одного из создателей системы социальной защиты и как бойца спецподразделения «Пальмах», участника нескольких арабо-израильских войн. В Англии — как декана и профессора (Шанин преподавал в Манчестерском, Оксфордском, Бирмингемском и Шеффилдском университетах. — Прим. ред.). В России — как создателя Московской высшей школы социальных и экономических наук. Те, кто много с ним общался 20 лет назад, помнят, что к «Шанинке» он изначально относился как к своему последнему, подытоживающему жизнь проекту. Его предельная цель: создать новое поколение ученых, исследователей и преподавателей. В миссии Московской школы так и было написано: «формирование нового поколения». В единственном числе. К счастью, Теодор еще при жизни убедился: Московская школа сформировала не одно поколение. И продолжает это делать.

Путь, который выбрал Теодор, требовал соединения в одной институции российских и британских образовательных традиций. От первых — фундаментальность и ориентация на историю, от вторых — свобода выбора курсов, личная ответственность студентов и преподавателей, интенсивная работа с текстами в малых группах, культ текста. В 90-е Теодор надеялся, что вскоре и другие российские вузы возьмут на вооружение эту модель. Жизнь распорядилась иначе. Видимо, ценности «Шанинки» и Шанина плохо вписывались в российский политический контекст.

Впервые я увидел его в апреле 2000 года. Я тогда учился на третьем курсе Пензенского государственного педагогического университета им. Белинского и, приехав в Москву, зашел в шанинскую библиотеку к подруге. Теодор же как раз совершал свой ежедневный обход библиотеки. Подходил к студентам, спрашивал их, что они читают и о чем пишут. Меня он, видимо, тоже принял за магистранта. Спросил, каких книг мне не хватает. (Если кто-то говорил, что ему не хватает литературы, библиотека закупала нужные книги в кратчайшие сроки.) Я промямлил что-то вроде: «Мне не хватает тех книг, которые позволят сюда поступить». Поступил. Окончил. А в 2008 году Теодор предложил мне стать деканом родного факультета. В 27 лет. Тоже знак какого-то невероятного доверия к новому поколению.

Прошлой осенью я пришел домой к Теодору со своей дочерью. Ходить к нему в гости было чем-то вроде традиции. 12 лет назад, пока он готовил меня к деканству, мы виделись в «Шанинке» чуть ли не каждый день. Потом уже проще было общаться у него дома. Последние годы видеться стали реже, но традиция сохранилась. Сначала мы два-три часа общались, сидя в комнате, потом — если оставались силы — спускались в ресторан. Чаще просто перемещались на кухню за «палачинками».

В тот день дочь было не с кем оставить, переносить встречу не хотелось, и мы пришли вдвоем. Сейчас-то я понимаю, что для семилетнего ребенка она вела себя идеально: перерисовывала картины со стен, рассказывала Теодору про готические соборы, раскладывала книжки. Но тогда я был слегка на нервах и все время пытался ее строить: «Доченька, поставь, пожалуйста, книжки обратно на полку», «Эрночка, слезь с дедушки Теодора, ему тяжело», «Солнышко, отойди от бутылок, сейчас что-нибудь разобьешь» (Теодор не пил, но ему продолжали дарить дорогой алкоголь, который оседал на тумбочке у окна). Шанина, видимо, мои комментарии начали раздражать. «Будь добр, сходи поставь чайник. Справишься?» — спросил он. «С чем? С чайником? Теодор, думаю, разберусь», — я немного удивился. «А я вот с трудом разбираюсь, — продолжил Шанин. — Моя мама очень хорошо смыслила в технике. Каждый раз, когда я пытался что-то починить и отремонтировать, она меня отпихивала в сторону и говорила: “Дай сюда, я сама”. В итоге мне скоро 90, а единственная техника, с которой я нормально управляюсь, — это пистолет, винтовка и итальянское противотанковое ружье. Да и то только потому, что на войне мамы рядом не было. Знаешь, опека и контроль никого не делают лучше».

Сейчас множество людей рассказывают, как многому научились у Теодора: отваге, мужеству, храбрости. Словно всему этому можно научиться. Лично я у него научился не дергать ребенка по пустякам. Уже немало.

Для каждого Теодор — свой. Например, коллеги из Манчестера вспоминают, каким жестким и бескомпромиссным деканом он был. В России его таким никто не знал. Для меня же Теодор останется человеком, к которому можно прийти домой и поговорить об истории, литературе, Артуре Кестлере (мой любимый писатель, с которым Теодор, как выяснилось, дружил), арабо-израильском конфликте, детях, социологии и этике науки. И конечно, об образовании.

Шанин ушел. Но я уверен: что бы ни произошло дальше, мы продолжим делать то, чему он учил. «Шанинка» остается.

Биографию Теодора Шанина можно почитать здесь. В прошлом году он дал два интервью YouTube-каналу «#ещенепознер» и изданию «Арзамас».