Михаил Турецкий: Мы можем исполнить любую музыку, которая есть в природе
Ɔ. В этом году вы отмечаете 30-летие арт-группы «Хор Турецкого» — так звучит его официальное название. Почему «Хор Турецкого», в общем-то понятно, но почему арт-группа?
В любом словаре музыкальных терминов хор — это собрание поющих людей под руководством дирижера. В нашем случае сама по себе субстанция хора стала видоизменяться: дирижер развернулся к публике, коллектив перестал петь по нотам, артисты взяли в руки микрофоны, стали двигаться и даже, не побоюсь этого слова, танцевать. Люди разыгрывают мизансцены внутри номера. До нас хор никогда так не делал. Далее, у нас, в отличие от традиционных хоров, ансамбль солистов работает на сцене вместе с музыкантами. Поэтому пришлось искать какое-то другое название — отсюда и арт-группа. На момент основания это был единственный в своем роде коллектив, который вышел на эстраду и не только: на площадь города, на стадион, в любое место, где только можно было тогда собрать публику. А на том же стадионе без инструментов его просто никто не услышит.
Ɔ. На рубеже 80–90-х люди собирались на площадях и стадионах совсем с другими целями, это было время жесткой политической борьбы. И тут вдруг хор. Как вам вообще пришла в голову идея создать этот коллектив, ведь хоров на излете Советского Союза было предостаточно? Все, кто жил тогда, помнят хоры Пятницкого или Юрлова, к примеру. Вы изучили рынок и поняли, что именно это будет востребовано?
Никто тогда никакой рынок не изучал, все было иначе. В конце 1989 года ко мне обратилась еврейская благотворительная организация Joint из США и предложила восстановить иудейскую храмовую музыку в России. Еще в конце XIX — начале XX веков в московской хоральной синагоге такая традиция существовала, причем высочайшего уровня, эта музыка сопровождала религиозные службы. В то время был богатейший пласт такой музыки, она развивалась по всему миру. Я начал работать, нашел певцов с высшим музыкальным образованием, и эту традицию мы восстановили, причем на очень высоком уровне: когда спели в Большой хоральной синагоге Иерусалима в 91-м, то даже столкнулись с определенной ревностью. Местный хор, который спонсировался из Америки и считался лучшим в мире, на фоне нашего выступления выглядел как самодеятельность. Это выступление напугало и нашего главного спонсора — Joint. Там-то рассчитывали, что будут собирать под нас благотворительные взносы в помощь евреям Восточной Европы, показывая, какие они несчастные в России, Украине. А на сцену выходили молодые поющие профессионалы, которые сами могут помочь кому угодно. Наши выступления не бились с их политикой, там поняли, что Турецкий — молодой, рьяный и энергичный — может быть для них в чем-то опасным, поэтому лучше взять на его место более слабого и сговорчивого человека, который не станет конкурировать с хором иерусалимской синагоги. И в ходе американских гастролей я остался без спонсора, денег и даже обратного билета. Нашлись, конечно, люди, которые нас поддержали, но, вернувшись в Москву, я стал думать о том, как работать дальше без спонсоров и инвесторов.
Ɔ. Выход, конечно, нашелся?
Разумеется. Я решил ввести в репертуар, помимо еврейской музыки, французский шансон, итальянскую канцону, русские народные песни, джазовые композиции. Пели везде, даже в аэропортах во время перелетов. И начали мало-помалу набирать обороты. Была определенная сложность с названием. «Мужской камерный еврейский хор» или «Еврейский хор Михаила Турецкого» — это в 90-е было абсолютной антирекламой, мы не были избалованы вниманием СМИ.
Ɔ. Вы тогда работали в основном для какой публики — российской или зарубежной?
Тогда основные деньги мы могли заработать только на гастролях: Европа, США, Канада. И немного — в больших городах бывшего СССР: Киев, Одесса, Львов, Минск, Кишинев. Поначалу без спонсора было очень тяжело. Одно время нам помогал Борис Березовский: он услышал нас в Московской хоральной синагоге и чуть меньше года давал нам по 5 тысяч долларов ежемесячно. Но это длилось недолго. В какой-то момент я осознал, что еще полгода — и коллектив просто развалится. Я разбил группу: часть выступала в Америке, часть осталась в России, но здесь были в основном благотворительные концерты. Именно тогда я окончательно понял, что только а капелла и одной лишь классикой публику уже не возьмешь. Именно так и закладывалась арт-группа. В Штатах мы закупили звуковой пульт, синтезатор, начали играть на инструментах. Постоянно ездили в Лас-Вегас и на Бродвей, смотрели, чем дышит мировой шоу-бизнес, и многим напитались там.
Следующий шаг связан с Иосифом Давыдовичем Кобзоном. Сначала он побывал на нашем концерте в Большом зале консерватории при полном аншлаге и очень сильно удивился, подарил огромный букет и сказал, что очень вдохновился этой музыкой. А потом с большим трудом я напросился на встречу в его офисе и буквально умолил взять меня с небольшой группой, человек восемь-девять, на три концерта в столицы Балтии. И договорился, что если ему понравится, то он пригласит нас в свой юбилейный тур 97-го года. И я помню Таллин, первый концерт, мы начали первую песню петь — и вдруг выключились свет и звук. Иосиф Давыдович объявил: «Еврейский хор Михаила Турецкого — ну, как обычно говорят, на евреях заканчиваются чернила». Мы начинали петь без света и звука. И все офигели — такой у нас заряд. Зал встал. А потом подошла женщина, с виду эстонка, подарила и Кобзону, и мне по букету ландышей и на русском языке говорит: «С вас начинается наша религия, а не заканчиваются чернила». И я про себя подумал: «Ничего себе, вот оно — признание». Вильнюс и Рига прошли на ура, Кобзон предложил мне контракт, и мы дали вместе с ним более 100 концертов, на которых я учился у него, как общаться с публикой, как держать микрофон и так далее. Вот так великий певец стал моим учителем, наставником, маэстро. И с этих гастролей началась наша большая российская история.
