Ху из мистер Путин?

Вечером пришел мой адвокат Боб. Меня отвели в комнату для встреч, где он уже поджидал моего появления. В глазах Боба я сразу прочла какое-то удивление.

— Мария, — тихо сказал Боб. — Вчера о тебе говорил твой президент. Такого на моей памяти еще не было, а я в профессии очень давно.

— Да? А что он сказал? — я внимательно посмотрела на Боба и задумалась, вспомнив свою первую в жизни историю о Владимире Владимировиче Путине, которую я никогда никому не рассказывала.

Шаг в сторону — и можно по пояс завязнуть. Ботинки неизбежно заполнятся рыхлым снегом, который быстро растает, и ноги будут хлюпать в холодной воде. Небольшая группа шестиклассников из провинции, возглавляемая маленького роста учительницей русского языка и литературы в аккуратненькой красной шапочке и синем пуховике, продвигалась по только что очищенной вручную большими снежными лопатами-совками дороге в сторону высокой белоснежной церкви, увенчанной темно-синим куполом с золотым, блестевшим на солнце крестом. За храмом виднелось небольшое одноэтажное прямоугольное здание с крышей такого же темно-синего цвета, как на храме.

На снег невозможно было смотреть без слез, не щурившись — белая бесконечность блестела так, будто кто-то собрал и включил люминесцентные лампы всего мира в одно время в одном месте. Снег под ногами хрустел, а мороз подгонял школьников, не давая отставать от раскачивающейся яркой шапочки учительницы во главе отряда. Дорога плавно пошла в гору и, наконец, дети и классная руководительница оказались на небольшой возвышенности у высоких старых деревянных дверей храма. Учительница остановилась, чтобы дети перевели дух, и строгим голосом сказала:

— Дети, я вас очень прошу, ведите себя хорошо, соблюдайте тишину. У нас не много времени, думаю, минут десять-пятнадцать. Зал церкви очень маленький, потому прошу держаться вместе и не нарушать покой посетителей и священников. Все поняли?

— Да, Лия Феликсовна, — хором ответили школьники.

— Отлично, тогда идем за мной, — и она медленно, с усилием потянула на себя массивную дверь церкви, и на морозный воздух вырвалось тепло и сильный пьяняще-сладкий запах ладана.

Церковь Покрова на Нерли — белокаменный храм во Владимирской области России, в полутора километрах от поселка Боголюбово; выдающийся памятник русской архитектуры — впервые упоминается в истории Руси в середине XII века. Его основателем считается великий князь Владимирский Андрей Юрьевич Боголюбский.

Место расположения храма уникально: Покровская церковь выстроена в низине, на заливном лугу, и стоит на рукотворном холме высотой около 3 м и площадью около 23 соток.

Несмотря на холодный день храм был полон прихожан. В нем не было ожидаемой пестроты икон и дымного полумрака. Зал церкви оказался светлым, залитым утренним солнцем, белые своды словно тянулись в бесконечную высь, яркие фрески и росписи храма, к сожалению, не дошли до наших дней. С потолка спускалось золотое паникадило с кругом длинных тонких зажженных свечей, а прямо напротив входа раскинулся иконостас всего с двумя иконами: Божьей Матери слева и Иисуса Христа справа. Перед ними стояли два массивных подсвечника с множеством горящих свечей, те, что догорали до основания, быстро убирались работниками храма, женщинами в длинных темных платьях, а посетители ставили новые в освободившиеся подставки.

У меня в руках тоже было несколько тоненьких церковных свечей — для всей семьи за здравие, за упокой погибшего в Великой Отечественной войне дедушкиного брата и еще одна свеча, о назначении которой я уже знала.

Для России это были непростые годы — в стране бушевали девяностые. Беспокойство накладывало отпечаток и на нас, только начинавших осознавать мир и свое место в нем двенадцати- и тринадцатилетних мальчишек и девчонок. Мы видели окружающую нас неопределенность и слышали обрывки кухонных разговоров родителей про криминал. За несколько лет до этой поездки по святым местам Золотого кольца России, на которую родители потратили внушительную долю семейных накоплений, чтобы я, маленькая девочка из провинции, могла посмотреть просторы родной страны, нашу маленькую двухкомнатную квартиру подчистую обворовали, забрав все вещи и даже еду из холодильника.

Наше поколение родившихся в Советском Союзе детей называли потерянным, потому что старого мира не стало, а новый еще только-только зарождался. И больше всего на свете мы хотели, чтобы в этой новой стране был покой и порядок, чтобы мы не боялись завтрашнего дня, который может таить неприятные сюрпризы. Мой отец, в частности, потерял работу из-за нестабильности бизнеса, а здание его маленькой фирмы сожгли бандиты-рэкетиры. Родные, наверное, даже не догадывались, что мы все видели и уже, к сожалению, все понимали, когда наши бабушки и дедушки, не зная, чего ждать завтра, запасали в металлических кастрюлях в кладовках муку, крупы, соль, макароны.

— Ты хочешь свечку поставить? — обратилась ко мне одна из женщин, помогавших в храме по хозяйству.

— Да, — кивнула я.

— За здравие или за упокой?

— За здравие.

— Тогда это сюда, — указала мне путь к одному из массивных подсвечников женщина в темном платье.

Я робко подошла к подсвечнику, в котором уже мерцали десятки свечей. Аккуратно, чтобы не задеть ни одну из них, протянула руку с тонкой свечой к пламени. Огонек чьей-то свечки коснулся белого фитилька моей, и он быстро и весело разгорелся. Я поставила свечу в углубление, про себя подумав: «Пусть это будет за нашего нового президента. Дай Бог ему здоровья. Пусть он принесет нашей стране мир, а моей семье — покой и благополучие».

Это была зима 2000 года, когда исполняющим обязанности, а позже и избранным Президентом России стал Владимир Владимирович Путин.

«Ей грозит пятнадцать лет лишения свободы. За что?! — сказал Путин на заседании Совета по правам человека 11 декабря 2018 года. — Я, когда услышал, что вокруг нее что-то происходит, я для начала просто опросил руководителей наших спецслужб: кто такая? Никто вообще о ней ничего не знает. Единственное, в Совете Федерации знали, она у кого-то замом работала. Ей за это пятнадцать лет может быть назначено. Это, вообще, что такое?»

— Мария? — вернул меня из воспоминаний Боб. — Почему он за тебя заступился?

На мои глаза навернулись слезы:

— Потому что русские своих не бросают, Боб, — ответила я.

Тем вечером, после отбоя, я лежала на бетонной кровати, спрятавшись с головой в своем домике с алтайским звездным небом, и думала: «Все в жизни возвращается, Господи». Осознание того, что за тебя, простого российского гражданина, заступился президент, многое изменило в моем мировосприятии. В голове почему-то возникла цитата из голливудского фильма «Ограбление казино»: «В Америке каждый сам за себя. Америка — это не страна, а всего лишь бизнес». «Хорошо, что Россия — это все-таки страна, а главный признак государства — ее народ», — подумала я и заснула.

Следующие несколько дней мне не везло на надзирателей, поэтому я осталась наедине с собой в бетонных стенах камеры. Чтобы не сойти с ума от давящего одиночества, я не оставляла себе ни минуты покоя, которые неизбежно вели к тому, что в голову настойчиво лезли мысли о печальном будущем. Утро начиналось с зарядки, которая за полтора месяца из пятнадцатиминутной разминки выросла до полуторачасовой комплексной тренировки, далее после завтрака — чтение по одной главе из каждой книги, принесенной отцом Виктором. Потом — обед и работа над материалами моего дела. Далее полагалось писать дневник, а после — письма Джиму. Его ответы доходили до меня редко, раз в месяц в лучшем случае большой стопкой — он тоже писал мне каждый день, но ФБР тщательно проверяло, копировало, выискивало скрытые шифры в нашей переписке, а это требовало времени. Получив очередную порцию, я ограничивала себя чтением одного из писем ежедневно, чтобы растянуть удовольствие до следующей партии.

На каждое письмо я старательно писала ответ, часто сопровождая его иллюстрациями и неизменно на оборотной стороне конверта рисовала что-нибудь по теме письма. Так, к российскому дню знаний — школьный звонок, к первому дню осени — желтый лист и корзина с яблоками, к его дню рождения на конверте появлялся торт со свечками, к американскому празднику Хэллоуин — тыква с гримасой, и так до бесконечности. Я ни разу не повторялась, а когда «отмечать» было нечего, выводила любимые пейзажи алтайских гор, бабушкин дом в деревне, лебедей, лисиц, зайцев или просто любимых мультяшных персонажей типа Чебурашки или Винни-Пуха. Депрессивные мысли отступали, когда я была занята рисованием любимых картинок. «Это так глупо, — часто ловила себя на мысли я, — но, с другой стороны, — это лучше, чем сойти с ума или уйти в состояние овоща на психотропных препаратах». Вечер, самое тяжелое время, часто скрашивали визиты адвокатов, а после — обязательно запоминание наизусть и чтение с выражением отрывка из «Евгения Онегина» Александра Сергеевича Пушкина, которого где-то нашла для меня Хелен, совсем новенькой, будто только из типографии книги, чудом появившейся в тюремной библиотеке, состоящей исключительно из старых карманных брошюрок с пошлыми американскими любовными романами.

«Довольно; встаньте. Я должна вам объясниться откровенно», — с выражением убеждала я невидимого персонажа, будто сидящего на краешке моей бетонной постели. Охранники с изумлением смотрели на это действо, думая, наверное, что я вот-вот сойду с ума, в то время как все было с точностью наоборот — чтение любимой поэзии возвращало меня к жизни, в свои представления я вкладывала все эмоции, которые не могла выразить в тюремных стенах. Для окружающих — глупость и безумие, а для меня это было искусство театральной игры по Станиславскому, когда актер в процессе игры испытывает подлинные переживания, и это рождает жизнь образа на сцене.

По-прежнему по ночам я получала «свободное время», чтобы принять душ и позвонить родителям, Полу и Джиму. Мне каждый раз было неудобно будить их по ночам, но другого времени на звонки у меня, к сожалению, не было. Мои адвокаты, как вся Россия, пытались изменить условия моего одиночного содержания, признанные мировым сообществом негуманными, но, к сожалению, свобода в Америке была только у одного слова, и слово это было не наше.

Приобрести книгу можно по ссылке