Анна Нетребко. Дива в шортах
Сегодня у Анны Нетребко день рождения. Она вернула в оперу страсть, размах, отвагу, жизнь... «Как играют алмазы, как играет вино, как играть без отказа иногда суждено». Пастернак писал в «Вакханалии» про схожий женский тип. Мария Стюарт в исполнении Аллы Тарасовой — это родная сестра Анны Болейн, спетая Анной Нетребко. Таких женщин нельзя забыть. Их ненавидят и обожают. Перед ними падают ниц и тут же спешат низвергнуть с пьедестала. Да и ей самой там не слишком уютно и удобно. Она любит хорошие рестораны, веселую компанию, шопинг с девочками. Меньше всего ей нравится изображать оперную диву. Точнее, она и есть дива XXI века в рваных шортах или каком-нибудь безумном прикиде цвета «вырви глаз». Это ее вкус, ее выбор. «Мисс Краснодара», которой она остается несмотря на всю свою мировую славу. И что с того?
Нетребко разрушила все оперные стереотипы, перемахнула через все барьеры и предрассудки, взяла все самые неприступно-высокие ноты и самые престижные награды. Красивее ног, чем у ее Виолетты в «Травиате», в истории оперы не было и уже никогда не будет. А ведь она еще и пела.
И пела гениально. Сегодня критики всерьез озабочены ее переходом на «тяжелые партии» меццо-сопрано: об этом почему-то принято говорить с тем же насупленным видом, что о котировках нефти или золота. Может, потому что Нетребко и есть наше золото, наша нефть, наша валюта. Мы ею торгуем, ею гордимся, ею живем.
С Анной я общался трижды. И это было весело. Последний раз — три года назад, как раз после серии спектаклей «Манон» в Большом театре.
Спеть оперу Пуччини — это как переплыть Ла-Манш или подняться на Эверест. Что-то сродни мировому рекорду, после которого полагается на какое-то время расслабиться и просто пожить обычной, нормальной жизнью. Но нет, Анна Нетребко не смеет об этом даже мечтать. У нее все расписано на годы вперед — премьеры, концерты, гастроли, новые записи. Она заложница бесконечных контрактов, обязательств и как минимум двух дорогостоящих ипотек — в Нью-Йорке и Вене. Она все время всем должна: мужу, сыну, театрам, банкам, импресарио, кружащим вокруг нее стаей стервятников. И от этого чувства ее так и не смогли избавить ни счастливый брак, ни супергонорары, которые так любят подсчитывать бульварные СМИ. Эмоциональные перегрузки и бесчисленные стрессы не смогли не сказаться на ее характере. Ей все труднее даются выходы на публику после очередного спектакля. Раньше она обожала ставить свои размашистые автографы на протянутых ей программках и фото. Пока все не подпишет, никогда не уйдет. А теперь признается, что для нее это стало пыткой. Раньше любой повод был хорош, чтобы зажечь по-настоящему, по-краснодарски, чтобы из всех динамиков гремела музыка и дым стоял коромыслом. А теперь не может нарадоваться тишине пустой квартиры или гостиничного номера.
Вот и в день нашей встречи после трех актов «Манон» больше всего ей хотелось остаться в отеле, никуда не выходить, никого не слышать и не видеть. Но нет, по расписанию у нее фотосъемка и давно запланированное интервью. Обещала, значит будет. В этом смысле Анна человек железный.
Сам прихожу за 15 минут до назначенного времени и уже издалека вижу ее золотое платье в пол и смешной хохолок на скорую руку сооруженной прически. Вокруг, как и полагается, суетится свита: секретарь, агент, сестра Наташа. Через какое-то время вальяжной походкой вплывает в «Петровский пассаж» супруг Анны, Юсиф Эйвазов.
— Значит, интервью будет на двоих? — интересуюсь я.
— Нет-нет, — улыбается он. — Я просто посижу в стороне и подожду, когда вы закончите.
Итак, место действия — кафе Bosco в Петровском Пассаже. Муж сидит за одним столиком. Жена — за другим. Свита — за третьим. Между нами бесшумно скользят с подносами официанты. А за спиной без устали щелкает своей камерой фотограф, на которого Анна ни разу за время нашего разговора даже не взглянула.
Она в совершенстве владеет искусством отсекать от себя все лишнее — посторонние взгляды, случайные голоса, нацеленные на нее объективы и даже сообщения, беспрерывно приходящие ей на айфон. Предельная концентрация на деле, в данном случае, на вопросах. Поначалу в ней чувствуется опасливая недоверчивость человека, раз и навсегда решившего для себя никогда ни с кем не быть откровенным. Тем более с журналистами! Да, она будет смотреть в глаза, заботливо подливать тебе чай, зачарованно слушать, подперев рукой щеку, пока ты рассказываешь, какая она великая. В жизни у Анны ласковый голос профессиональной консумантки, способной обаять любого. Я напоминаю ей о нашей первой встрече в Вене сразу после премьеры «Евгения Онегина». Тогда она замечательно спела Татьяну, но спектакль мне показался так себе.
— Да, спектакль был не очень, — кивает Анна, — хотя снег падал… А в Метрополитен «Онегин» был все-таки посерьезнее.
— Вы мне тогда сказали, что ваша жизнь расписана на годы вперед. Удалось ли осуществить все, что вы намечали?
— А я уже не помню, что я там намечала. Но много из этого сбылось. И много хорошего, я так думаю.
— Вы же по гороскопу Дева, значит, любите все планировать заранее.
— Ну да, у меня всегда все должно быть разложено по полочкам. Не терплю бардака ни в своей гардеробной, ни в делах, ни в личной жизни. Мы с Юсифом в этом смысле хорошо подходим друг другу.
— А он кто по знаку?
— Телец. Родился в один день с Гергиевым — 2 мая.
— Получается, что ключевые мужчины в вашей жизни — Тельцы.
— Но не все. Сын Тиша, например, тоже Дева, как и я.
— Как вы думаете, почему крупные оперные театры не очень-то жалуют семейные дуэты? Я что-то не припомню, когда муж с женой так же много, как вы с Юсифом, концертировали или пели на одной сцене.
— Во-первых, семейных пар на оперной сцене всегда было мало. Во-вторых, часто бывает так, что у одного карьера идет вверх, а у другого, наоборот, все плохо. И получается, что один тянет другого вниз. Ну и чужой успех не очень-то радует, когда сам ты не при делах. На самом деле непросто жить с успешным человеком, особенно если у тебя та же самая профессия, а спроса на тебя нет. В театрах это хорошо знают и стараются не осложнять себе жизнь приглашением семейных пар. Пусть каждый отвечает сам за себя.
— Мне рассказывал бывший директор Ла Скала Александр Перейра, что когда он возглавил театр, то первым делом стал договариваться с местными клакерами. Это правда, что раньше они просто терроризировали знаменитых певцов?
— Да, это был просто ужас. В какой-то момент певцы, имеющие хоть какую-то рыночную цену, стали бойкотировать Ла Скала. Там невозможно было появиться. Как бы ты ни пел, тебе в лицо могли бросить: «Нет, ты не Франко Корелли! Ты не Мария Каллас! Все, до свидания». Один известный тенор, не хочу называть его имени, чем-то там им не угодил, и после одной из ключевых арий ему на весь зал кто-то крикнул с ярусов: «Вали домой!» И тогда он молча повернулся и ушел со сцены. Прямо в середине действия! Тогда многие его осудили: мол, это непрофессионально, бросил партнеров, не довел спектакль до конца. Как певица, я его отлично понимаю. Любое исполнение заглавной партии в большой классической опере — колоссальный труд и огромное напряжение. Тем более что пел-то тенор хорошо. Ни разу, как говорится, «не крякнул» ноту. Но, конечно, он не был Корелли или Паваротти. И что с того? Значит, его можно размазать у всех на глазах? Спасибо Александру, который первым попытался разговаривать с клакерами, что-то им объяснять: «Ну, вы же понимаете, время идет, появилось новое поколение певцов, им надо дать шанс…» Он был большой дипломат, умел правильно общаться на любом уровне.
— Я обратил внимание, что раньше вы много двигались по сцене. Иногда вам удавалось петь даже лежа на спине. Сейчас мизансцены стали гораздо более статичными. Минимум жестикуляции, движений. Почему?
— Раньше у меня был другой репертуар. Партии были более легкие, и голос соответственно был выше и легче. Была совершенно другая эмиссия звука. Другой оркестр, другой диапазон. Мои нынешние партии просто иначе не споешь, как только стоя по центру сцены, почти не двигаясь. И уже неважно, как я там играю, важно, как звучит мой голос на всем диапазоне. А звучать нужно ровно, красиво, сильно. Надо уметь выпевать длинные фразы. Это называется «вокальная труба». Только когда ты овладеешь ею, можно рассчитывать на то, чтобы исполнить Аиду или Манон Леско, как они написаны у Верди и Пуччини.
— Вас обожают не только за голос, но и за позитив, который вы излучаете. В одном интервью на вопрос, откуда черпаете силы, вы доходчиво ответили — Россия, семья, Эрмитаж, рестораны. Что бы к этому ряду вы сегодня еще добавили?
— Хорошо сказанула. Но на самом деле для меня самое важное — долг. Меня никогда не покидает мысль, что я должна… Должна. Это дает мне энергию. Но сейчас энергии у меня точно поубавилось. Я стала уставать. Теперь я уже не в состоянии восстанавливаться так быстро, как раньше. Партии мои стали невероятно тяжелыми. Никакого сравнения с тем, что я пела раньше. Одна «Манон» способна убить. Два спектакля подряд вывернули нас наизнанку. Мы с Юсифом после них были как мертвые. Правильно сказал директор Большого театра Владимир Георгиевич Урин, это «животная музыка». Ты и поешь ее как животное, включая, кроме голоса, все, что у тебя имеется в наличии, даже кишки. Я чувствую, что с каждым спектаклем буквально вырываю из себя куски жизни. После этого надо долго-долго приходить в себя.
— Vissi d'arte, vissi d'amore. «Я жила искусством, жила любовью» — самая знаменитая партия Тоски. Чем сегодня живете вы? Что для вас важнее — искусство или любовь?
— Искусство, конечно, очень важно. Но любовь, отношения, семья — на сегодня содержание и смысл моей жизни. Без этого я бы не смогла не только петь, но и просто существовать. Пришла я к этому довольно поздно, но совершенно сознательно. Все-таки сначала мы люди, а потом уже артисты, музыканты, профессионалы. В какой-то момент мне вдруг нестерпимо остро захотелось нормальной, человеческой, обычной жизни, такой, как у всех. Я и семью-то первый раз попыталась создать, когда мне было 36 лет. О ребенке всегда мечтала, но долго ничего не получалось. Потом родился Тьяго, но его отец в совместной жизни оказался очень тяжелым человеком. А я не люблю тяжелых людей. У меня и так жизнь трудная. И дополнительное бремя в виде постоянных ссор, претензий и плохого характера мне выносить стало просто не под силу. Нам пришлось расстаться.
