Фабриканты, магнаты и купцы. Как в России появились первые покровители художников и возникла мода на меценатство

Две тысячи лет назад при дворе римского принцепса Октавиана Августа жил человек, который не занимал официальной должности, но при этом помогал управлять государством. Будучи близким другом императора, он не боялся высказывать свое мнение и сдерживал Августа от чрезмерного проявления жестокости. Но бессмертие он обрел благодаря тому, что всю свою жизнь поддерживал деятелей искусства — помогал им решать проблемы и давал возможность творить. Его звали Гай Цильний Меценат.

Со временем имя древнего римлянина стало нарицательным, и так стали называть любого богатого покровителя, опекающего деятелей искусства. Яркий пример — семейство Медичи, которое на протяжении пяти веков поддерживало художников, архитекторов и скульпторов, чем и обессмертило свою фамилию. Кто сейчас помнит, что Медичи правили Флорентийской Республикой, герцогством Тосканским или что их представительницы были королевами Франции? Зато многие знают, что без их поддержки не смогли бы творить Микеланджело, Боттичелли, Рафаэль и Тициан.

Немецкого живописца и мастера гравюры Альбрехта Дюрера опекал император Священной Римской Империи Максимилиан I. Ученый, изобретатель, скульптор и художник Леонардо да Винчи сменил за свою жизнь целый список меценатов: в разное время ему покровительствовали Чезаре Борджиа, герцог Сфорца, секретарь Флорентийской Республики Никколо Макиавелли и французский наместник Милана Шарль д’Амбуаз.

В конце XVIII века традиция покровительствовать художникам постепенно укореняется и в Российской империи, где первое время меценатами были в первую очередь знатные аристократы, получившие состояние по наследству и решившие принести пользу обществу. Лишь к XIX веку, когда наследники подрастеряли нажитое, на первый план вышли купцы и промышленники, чьи капиталы, наоборот, росли как на дрожжах. Заниматься благотворительностью стало даже модно. Многие обеспечивали богадельни, больницы и приюты. До уровня покровителей искусства добирались скорее единицы.

Железнодорожный магнат и друг Абрамцевского кружка

Савва Мамонтов родился в купеческой семье. Его отец, Иван Федорович, рассчитывал, что сын продолжит его дело, и вложил немало сил в образование наследника. Правда, Савву опера и живопись интересовали гораздо больше, чем учеба и торговля. В гимназической табели будущего мецената были сплошные тройки и даже единица. Для успешной сдачи экзаменов в институт пришлось и вовсе воспользоваться услугами подставного лица: экзамен по латинскому языку за него сдал нанятый за деньги студент. Иван Федорович Мамонтов переживал, что человек, которому он мечтал со временем передать дела, предпочитает «музыкантить, петь и кувыркаться в драматическом обществе». Долгие годы отец пытался ввести Савву в курс семейных дел и наконец нашел к нему подход.

Оказалось, что живая и авантюристическая натура Саввы вполне может увлечься делом, но только если оно не скучное. Первым удачно самостоятельно  выполненным поручением стало сопровождение каравана из 70 верблюдов через пустыню на расстояние 500 км по Персии. Когда же отец подарил Савве первый капитал, чтобы тот мог открыть свое дело, будущий знаменитый меценат очень быстро стал железнодорожным магнатом. Очень амбициозным и падким на авантюры. Сначала он выкупил акции Московско-Ярославской железной дороги и вошел в правление. Через три года стал держателем контрольного пакета акций и сел в кресло председателя, после чего стал принимать решения. Савва проложил ветку железной дороги от Ярославля до Костромы и Кинешмы, несмотря на опасения прочих членов правления в нерентабельности затеи. Со временем ветка до Костромы окупилась. Следующим его проектом стала Донецкая Каменноугольная ветка, связавшая тогда еще немногочисленные шахтерские поселки с портом Мариуполя. Рентабельность новой ветки тоже вызвала массу сомнений, но время вновь показало, что Мамонтов был прав.

Савва любил широкие жесты и, когда железные дороги стали обеспечивать устойчивый доход, живо занялся меценатской деятельностью. Самым внушительным его вкладом в русское искусство стала, конечно, поддержка Абрамцевского художественного кружка. В 1870 году он с женой покупает загородную усадьбу. Через два года знакомится в Риме с основателями кружка, художниками Василием Поленовым, Марком Антокольским и Адрианом Праховым. В 1874 году меценат приглашает художников в свое имение, где обустраивает студию-мастерскую и две гостевые комнаты. С этого момента в усадьбу периодически приезжают члены кружка, чтобы в тиши, уединении и полусемейной обстановке спокойно отдаться работе. В 1980-м кружок существенно расширяется, в него входят Валентин Серов, Илья Репин, Виктор Васнецов, Константин Коровин, Михаил Врубель и многие другие. В усадьбе ставят спектакли и даже любительскую оперу, которая стала толчком к тому, что в 1885 году Савва открыл русскую частную оперу. Именно там в 1896 году публике впервые был представлен талант Федора Шаляпина.

Кроме того, без Саввы Мамонтова Сергей Дягилев не смог бы издавать свой знаменитый журнал «Мир искусства»: именно Мамонтов вместе с княгиней Марией Тенишевой взяли на себя обязательства спонсировать журнал и позволили Дягилеву создать первое большое дело. 

От бумагопрядильных станков к азартному коллекционированию

Самый знаменитый русский меценат Павел Третьяков шел к созданию Третьяковской галереи всю свою жизнь. Искусство заинтересовало его в детстве: еще будучи подростком, он начал покупать на рынке гравюры и литографии. Это детское увлечение переросло в страсть. Отец Павла владел бумагопрядильными фабриками. Он умер, когда Павлу было всего 16 лет, а его младшему брату Сергею — 14. Первое время всеми делами занималась мать братьев, но с совершеннолетием старшего она постепенно начала передавать бизнес детям. Братья быстро освоились, стали открывать новые фабрики, и уже через несколько лет на бумагопрядильных фабриках братьев Третьяковых трудилось несколько тысяч человек. В конце жизни состояние Павла Третьякова оценивалось в несколько миллионов рублей — огромную по тем временам сумму.

О создании собственной галереи искусств Павел задумался после посещения петербургского Эрмитажа в 1852 году, когда ему было 20 лет. В 1856-м купил свою первую картину — полотно Николая Шильдера «Искушение», а уже в 1860-м написал завещание, в котором обещал передать свое будущее собрание живописи городу Москве.

«Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».

Когда Павлу исполнилось 30 лет, его коллекция насчитывала более тысячи картин. А к 40 годам собрание стало настолько обширным, что меценат решил построить для хранения работ отдельное здание.

Третьяков не имел, конечно, никакого специального образования, но у него было превосходное чутье. При этом меценат не только искал «самое лучшее», он по сути формировал общественный запрос. Павел видел в передвижниках близких к себе по духу и убеждениям людей, а они в нем — своего собирателя и благодетеля. Без покупок Третьякова многие художники просто не могли бы дальше писать картины. А для молодых художников появление Третьякова в их мастерских было значимым событием. Нередко они готовы были именно Третьякову продать картину по существенно меньшей стоимости, ведь попадание произведения в коллекцию знаменитого мецената было признанием таланта. Например, так еще в 1877 году писал Третьякову Илья Репин:

«Признаюсь Вам откровенно, что если уж продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею не жалко, ибо, говорю без лести, я считаю за большую честь видеть там свои вещи».

В 1892 году умирает Сергей Третьяков. Он тоже коллекционировал работы, правда без такого азарта, как его старший брат — Сергея увлекала западноевропейская живопись. Павел расположил коллекцию брата в двух залах своей галереи и в том же году передал ее в дар родному городу.

Наследник фабрик и увлеченный театрал

Будущий коллекционер и меценат Савва Морозов происходил из семьи старообрядцев. Его дед основал семейное дело, будучи еще крепостным крестьянином. Вскоре он развернул ткацкое производство и выкупил на волю себя и свою семью. Оставаясь неграмотным до конца жизни, он обладал многомиллионным капиталом, имел множество фабрик, оснащенных самыми современными европейскими станками. При разделе имущества младший сын Тимофей получил товарищество Никольской мануфактуры — несколько фабрик и вспомогательных заводов в поселках Никольском, Городищах и Ваулов, на базе которых вырос подмосковный город Орехово-Зуево. Его сын Савва обучался в Кембридже, знакомился с самыми современными английскими предприятиями и старательно внедрял на Никольской фабрике эти практики. 

Широко известна фраза первого руководителя МХАТа Константина Станиславского «Не верю!», но мало кто знает, что без Саввы Морозова Станиславский не смог бы построить свою знаменитую систему. В 1897 году вместе с Владимиром Немировичем-Данченко, после долгих раздумий, Константин решил осуществить давнюю мечту и создать «свой театр», в котором они оба смогли бы выразить свой взгляд на театральное искусство. Однако у них совершенно не было на это средств — пришлось обратиться к меценатам. В первую очередь они отправились к известной благотворительнице Варваре Алексеевне Морозовой, урожденной Хлудовой, которая вышла замуж за двоюродного брата Саввы. Однако в глазах Варвары будущие создатели театра нашли только «почтительно-внимательный» холод, несмотря на то что запрашиваемая сумма, 5000 рублей, была не так уж и велика. 

Но тут в истории появляется Савва Морозов, который не просто дал первоначальный капитал, но и сам с головой ушел в создание нового театра. Он содержал труппу, купил и перестроил подходящее под организацию театра здание, выписал из Англии дорогостоящий механизм, чтобы создать вращающуюся сцену, жил практически в бытовке на стройке и увлеченно работал маляром и штукатуром. В общей сложности на театр он потратил около 500 000 рублей, что по тем временам было колоссальной суммой — вполне приличный особняк в центре Москвы можно было купить всего за 10 000 рублей. 

На банкете, посвященном открытию театра, Константин Станиславский сказал о вкладе Саввы Морозова так:

«...внесенный Вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется сбывшимся наяву сном... Я радуюсь, что русский театр нашел своего Морозова подобно тому, как художество дождалось своего Третьякова...»

Алкоголь, нефть и русская живопись

Василий Кокорев, как и Савва Морозов, происходил из старообрядческой семьи. Состояния он не унаследовал, а создал капитал своими руками. В молодости работал управляющим на винокуренном заводе и приказчиком на винных откупах — система, когда за определенную сумму человек получал право продавать алкоголь на определенной территории. Обладая деловой хваткой и чутьем, Василий быстро понял, как можно это дело преобразовать в бизнес покрупнее. Он подал записку в правительство с проектом нового устройства винных откупов и получил «на пробу» нерентабельный откуп, на котором числился огромный долг. В короткий срок Кокорев вышел на прибыль. Кстати, его ближайшим помощником в этом деле стал отец Саввы Мамонтова Иван Федорович. После успешного завершения дела правительство передало Кокореву в управление еще 23 откупа.

Позже Василий создал «Закаспийское торговое товарищество», которое взялось за разработку бакинских нефтяных месторождений. Принял на работу Дмитрия Менделеева для проверки заводов, организовал производство бочек, танкеров и нефтепровода. 

Вложив свое огромное состояние в самые разнообразные предприятия, Кокорев стал одним из главных меценатов в Российской империи. Он не успел получить никакого образования, но помогал другим, выплачивая стипендии, устроил в Москве первую линию конки, построил знаменитый доходный дом — Кокоревское подворье — и общественный бульвар, который до 1930-х годов носил его имя. К своему статусу Василий всегда относился с иронией. Как-то он даже купил на аукционе золотой лапоть и использовал его вместо пресс-папье, объясняя заинтересовавшимся, что он в общем и сам такой же простой лапоть, только сделанный из золота.

В 1860 году в специально отстроенном здании в Трехсвятительском переулке на Покровке Кокорев открыл первую в России частную публичную художественную галерею (за 20 лет до открытия Третьяковки). Там выставлялась художественная коллекция, которую Василий собирал к тому моменту в течение десяти лет. В восьми залах публике демонстрировалось около полутысячи картин Карла Брюллова, Ивана Айвазовского, Александра Боголюбова, Алексея Венецианова, Василия Тропинина и множества других художников.

В 1884 году Кокорев организовал в Тверской области дачу-приют для русских художников. В своих воспоминаниях он писал об этой инициативе:

«Трехлетнее существование, при истоке из озера реки Меты, Владимиро-Мариинского приюта для пребывания академистов Императорской академии художеств вполне оправдало попечительную заботливость о здоровье академистов Августейшего Президента Академии, Его Императорского Высочества Государя Великого князя Владимира Александровича, по мысли которого возник и устроился означенный летний приют. Из 30 академистов и 2 воспитанников Московского училища живописи, зодчества и ваяния, в течение трех лет, никто не был болен и все эти лица, вступая в конце мая в приют с увядшим цветом лица, оставляли его к 1 сентября с выражением оживления и здоровья…»

Импрессионизм, провокация и танцы с Матиссом

Еще один фабрикант из старообрядческой семьи, Сергей Щукин имел четырех братьев, каждый из которых коллекционировал картины. Но Сергей собрал самую удивительную коллекцию. В отличие от большинства, Щукин покупал картины зарубежных импрессионистов, а потом и постимпрессионистов, ориентируясь при этом исключительно на собственное чутье. Как писала его дочь Ирина, отец говорил:

«Если, увидев картину, ты испытываешь психологический шок — покупай ее».

От покупок Сергей быстро перешел к заказам. На стенах гостиной дворца князей Трубецких, в котором жил Щукин с семьей, висели «Танцовщицы» Дега и множество полотен Моне, Гогена, Сезанна и Ван Гога.

В 1907 году после несчастного случая, унесшего жизнь его младшего сына, и скоропостижной кончины жены от рака Щукин на год полностью теряет интерес к живописи и буквально уезжает в пустыню. В октябре 1907 года он отплывает в Александрию, где его дожидается караван. Сергей спит в палатке, питается, как настоящий бедуин, финиками и хлебом. В своих «синайских дневниках» он пишет, что живет «…так, как жили 2000–3000 лет до Р. Х. Телеграфы, телефоны, железные дороги, пароходы, роскошные отели, автомобили, театры, галереи — одним словом, все внешние условия нашей жизни, вся наша так называемая культура должна быть оставлена и забыта».

После возвращения из путешествия Щукин увлекается новым и еще очень своеобразным для того времени течением постимпрессионистов, работы которых долго не находили положительного отклика у столичных экспертов. Сам же Щукин после очередной покупки иронично отозвался о своем новом увлечении: 

«Один сумасшед­ший писал, а другой сумасшедший купил». 

Картины постимпрессионистов вызывали стойкое непонимание в обществе. Когда Щукин открыл свой особняк для свободного посещения и просмотра его коллекции, мецената даже обвиняли в развращении молодежи, но Сергея это не останавливало. Он писал Анри Матиссу:

«Будут кричать, смеяться, но, поскольку, по моему убеждению, Ваш путь верен, может быть, время сделается моим союзником и в конце концов я одержу победу».

И заказал у художника огромное панно с изображением обнаженных фигур «Танец», которое сразу же выставил на парадной лестнице в своем особняке. Обычно рискованные работы Щукин некоторое время «выдерживал» в личном кабинете, перед тем как выставлять их в части особняка, доступной к приему многочисленных посетителей, но «Танец» настолько покорил его, что меценат не удержался. Всемирно признанный шедевр был настолько рискованным для своего времени, что во Франции с картины рисовали карикатуры, а сам Матисс после продажи Щукину полотен «Танец» и «Музыка» сказал:

«Требовалась смелость написать панно, но требовалась и отвага купить их».

Сергей Щукин долго не решался выставлять в публичной части особняка первую купленную им картину Пикассо. «Дама с веером», составленная вся из треугольников и геометрических фигур, выглядела абсолютно чужеродно и поэтому была размещена в полутемном коридоре, в стороне от основной коллекции. Как говорил сам Щукин, «при взгляде на картину я чувствую у себя во рту куски битого стекла». Но чем больше Сергей смотрел на картину, тем сильнее подпадал под ее влияние. Однажды он сорвался и начал покупать одну работу Пикассо за другой. Всего в его коллекции оказалось 51 полотно Пабло Пикассо, 18 произведений Андре Дерена и 37 работ Анри Матисса.

После революции

Движение меценатов перечеркнули перевороты XX века и падение империи. Частный капитал был объявлен вне закона, коллекции были национализированы, а государство решило, что теперь оно единолично будет определять ценность искусства. В наше время традиции русского меценатства постепенно восстанавливаются. Предприниматели создают собственные фонды и выделяют щедрые пожертвования. Гранты поддерживают на плаву музеи и театры. Сегодня без частной поддержки немыслима организация ни одного фестиваля или выставки. Благодаря современным меценатам Россия увидела в рамках привозных выставок работы Альбрехта Дюрера, Тициана, Караваджо, Леонардо Да Винчи и многих других живописцев.

Источники:

1. Жукова Л. Н., Жукова О. Г. Русское купечество. Гении Дела и творцы истории. — М.: Вече, 2017
2. Наталия Семенова. Московские коллекционеры. — М.: Молодая гвардия, 2010
3. Бурышкин П. А. Москва купеческая. — М.: Столица, 1990
4. Копшицер М. Савва Мамонтов. — М.: Искусство, 1972
5. Бахревский В. Савва Мамонтов. — М.: Молодая гвардия, 2018
6. Демская А. А., Семенова Н. Ю. У Щукина на Знаменке… — М.: Арена, 1993
7. Поткина И. В. На Олимпе делового успеха: Никольская мануфактура Морозовых, 1797–1917. — М.: Изд-во Главархива Москвы, 2004

Авторы Семен Аксенов, Никита Дешевых