Художник Михаил Молочников: Путь человека — это череда случайностей

Какие личности и явления сформировали вас как художника и как личность?

Первые опыты в области искусства я начал еще в 1980-х годах. Мои первые работы продавались в галерее «Марс» у Инны Соловьевой. Когда ты рисуешь очень странные вещи и при этом не являешься концептуалистом, одно из главных направлений в Москве, важно иметь свою галерею. И все же мне дали путевку в жизнь два человека: Иосиф Бакштейн, который сказал: «Это очень странно и красиво!», и Леонид Бажанов, который считал, что мне нужно рисовать как Ваня Чуйков, потому что у меня «тоже получается очень красиво, как и у Чуйкова». Я тогда еще понял, что красота отрицается в московских концептуальных кругах, но, так как по знаку я скорпион, я всегда делаю то, что считаю нужным, несмотря ни на что.

Моя первая выставка в Москве прошла в галерее «А3». Куратором выставки была Галина Ельшевская. Покойный арт-критик Саша Панов написал тогда в «Коммерсантъ», что вот идет выставка Михаила Молочникова, но «искусствоведы не любят его за излишнюю красоту». Это мне также дало путевку в жизнь и понимание своего пути, вопреки всему.

Вообще, путь человека — это череда случайностей. Я считаю, что очень важным аспектом жизни является судьба, и если ты идешь своей дорогой, то ты все время встречаешь тех, кто тебе помогает двигаться по жизни в правильном направлении. Так, однажды я случайно познакомился с художником Леонидом Тишковым — у меня мастерская рядом с ним находится в Чертаново. И как-то ко мне туда зашли Иосиф Киблицкий и Евгения Петрова (искусствоведы и кураторы, сотрудники Государственного Русского музея. — Прим. ред.). «Как интересно, что такой художник есть!» — воскликнули они и сразу же взяли у меня работы на выставку абстрактного искусства, а позже и в коллекцию Русского музея. Позже эти же работы отправились на выставку коллажа, и так я стал коллажистом из коллекции Русского музея.

В конце 1990-х я решил переехать жить в Берлин и стал развивать свою карьеру там. И почти сразу начал входить в западные музейные собрания: мои работы вошли в коллекцию Музея Людвига (Кельн), в Купферстичкабинет, где самое большое собрание немецкой графики, Штаб-библиотеку, Библиотеку в Люксембурге. Я принял участие в путешествующей выставке венского музея МАК, посвященной книге художника (livre d’artiste). Однажды на книжной ярмарке я познакомился с двумя коллекционерами книги художника и популяризаторами этой темы, с их помощью моя папка «Проун 9» и книги по Хармсу, сделанные вручную, вошли в собрание Музея ван Аббе (Музей модернизма и современного искусства в Эйндховене, Нидерланды. — Прим. ред.), где большое собрание Эль Лисицкого.

В общей сложности я участвовал, наверное, более чем в 20 музейных выставках. В одном МАКе — в четырех проектах. Я был единственным представителем России на выставке «Авторская книга: от Энди Уорхола до наших дней», проходившей в очень красивой библиотеке в стиле барокко под Веной.

В мире все связано, и иногда в моем мире появляются люди, которых не знаешь, но они для тебя очень важны. Например, для меня таким важным человеком был замечательный искусствовед и знаток современного искусства Виталий Пацюков. Виталий все время расширял мой диапазон музыкальный, все время делился чем-то новым, раздвигая мои рамки понимания искусства. В целом, каждый день несет мне новые встречи и совершенно неожиданные и интересные проекты. А меня как художника все вдохновляет.

В вашем творчестве все живые существа сплетаются в единый «ковер»: растения, морские звезды, люди, насекомые. Может быть, в этом и есть буддийская философия, уравновешивающая все живое на Земле между собой?

И в этом есть сверхпозитивное видение — без предвзятости, когда ты будто не знаешь, что таракана и паука можно бояться.

Да, про буддийское отношение — это правильно. Мне нравится все, которое не кусается. Но в смысле философии рисунка на меня сильное влияние оказал Павел Филонов, модерн и русский конструктивизм. Конструктивизм не Малевича, а Эль Лисицкого скорее. Потому что я архитектор по образованию, а архитектура — это достаточно точная дисциплина. И в искусстве я пытаюсь сочетать свои профессиональные навыки с медитационными практиками.

Я буддист и отношу себя к традиции дзогчен, основной принцип которой «да и нет» одновременно. Понимая, не отрицай, и отрицая, понимай. Это такая пустотная позиция, в которой я живу. Если ты занимаешься практиками, ты должен так относиться ко всему.

Как вы это прорабатываете, когда возникает четкое отторжение чего-либо?

Я здороваюсь даже с людьми, которые мне должны много денег, подставили меня и так далее. Я не вижу смысла обижаться, считаю это пустой тратой энергии. Я занимаюсь благим делом, спасибо моей благой карме и Буддам, которые мне помогают в этом. Я живу и радуюсь.

В ваших работах просматривается интерес к картам Таро и к алфавиту. За этим стоит графическое исследования мира знаков? Вы будто пытаетесь уловить невидимые миры, делаете их чуть более зримыми для остальных.

Я поклонник Челищева и Филонова. Они были мистиками. Один — осознанно, другой — подсознательно. И тот мир, в котором мы находимся, в буддизме считается иллюзорным. Все есть иллюзия. Мы здесь сидим, а вокруг нас может быть еще тысяча миров, включая миры, которые внутри нас. А когда я общаюсь с представителями естественных наук, они говорят, что видят в моих работах то, что видят своими глазами под микроскопом.

Филонов способен был передать свое знание и видение ученикам в момент занятия. И им казалось, что они принимают его знание, хотя, конечно, уходя, большинство утрачивали его. У меня учеников нет, но коллекционеры моих работ отмечают другое явление. Мои работы как будто бы успокаивают. Я думаю, в моей графике есть элемент терапевтический, потому что искусство может успокаивать.

Когда стал формироваться ваш стиль рисования?

Мама хотела, чтобы я заканчивал МГИМО, как все родственники. Например, мой дедушка был одно время директором Музея Востока. Он знал 15 языков в совершенстве. Когда Мао Цзедун приезжал к Сталину, дедушка сидел между ними и переводил. Интересный был человек, загадочный. А я страдал дислексией и писал с ошибками. Мама понимала, что в МГИМО я не поступлю. 

Мне подарили конструктор Lego — и стало ясно, что я с ним прекрасно справляюсь. «Тебе надо в архитектурный!» — решила мама. Я прошел все: рисунок, черчение, а насчет русского языка мама договорилась. Я поступил, но все учителя по рисунку мне говорили: «Ты не архитектор, а художник, тебе надо другим делом заниматься». Хотя у меня пятерки были и по рисунку, и по черчению.

После окончания учебы я стал работать в мастерской Владимира Моисеевича Гинзбурга, сына знаменитого архитектора Гинзбурга, в Моспроекте. Работал я у Андрея Ивановича Таранова, знаменитого архитектора и вице-президента Союза архитекторов России. Но так как в советское время все двигалось достаточно медленно, то у меня было много свободного времени, и я начал рисовать. Там же, в Моспроекте, я познакомился с фотографом Игорем Мухиным. К нему все время приходили панки. И благодаря Игорю я влился в альтернативную тусовку, стал ходить на концерты «Звуки Му». Мне это все безумно понравилось: художники, квартирные концерты, квартирные выставки. 

Через три года меня выгнали из Моспроекта за то, что я ходил на работу в шортах. Так я и стал художником. Денег у меня было достаточно, потому что я летом ездил на Север, со студентами. Можно было спокойно рисовать, ни о чем не думая. А когда пришел к власти Андропов, пришлось вступить в Союз художников. В студию графики, правда, меня не взяли. Какое-то время я был официально «живописцем», хотя не занимаюсь живописью.

Но я все время рисовал. От маленьких работ перешел к более сложным. Потому что художник как живой организм все время идет к усложнению. Раньше я вещи делал за два дня, а теперь могу делать больше недели. Работаю я каждый день — всегда так делал.

Есть четыре стихии: вода, земля, огонь и воздух. Но мне кажется, вы тяготеете к стихии воздуха. Вы сознательно стремитесь к ней в своих работах?

Да, это сознательное стремление. Вот, например, в моих объектах с дырочками должен быть основной элемент — воздух. Вообще, воздух может быть одним из важнейших условий для работы, обязательным элементом. Если взять скульптуры Генри Мура, они идеально смотрятся на природе, а для дома не подходят. Скульптор их продумывает с точки зрения природы. Это очень важный аспект.

Интересно, но вы пытаетесь будто бы нарисовать воздух, наполнить пустоту какими-то мирами.

Когда читаешь мантры, ты насыщаешь священными текстами пространство места, где находишься. Через мантры ты изменяешь свой мозг — и уже не кинешь бумажку на улице: она будет резать глаз. Ты подключаешься к другим мирам, и тебе хочется, чтобы у всех было все хорошо.

Каждый человек является проводником определенной энергии. Если у него позитивная энергия, то позитивной, а если негативной, то в нем негативные миры. И мы должны стремиться к позитиву, потому что, даже с точки зрения рациональности, все негативные вещи ведут к болезням. Важно не культивировать плохого. И, возвращаясь к дзогчену, надо быть на среднем пути — и да, и нет. Это очень важно.

Часто люди пытаются постичь, как художник приходит к своему произведению. В чем секрет художественного кода?

Ну это же мистика, мистика! Это как пробудиться. Как ты можешь сказать, что ты пробудился, как передать это? Мы часто встречаем на своем пути людей, которые нам что-то дают. Что-то дают — бесценный опыт, а что-то отбирают — какие-то иллюзии.

Часто слышу, что надо поддерживать художников, чтобы они не уходили из профессии. Но я убежден, что быть художником — это не профессия, это нечто другое. И самое главное — заниматься своим делом, а чтобы не быть в депрессии, надо разрабатывать свою душу. Люди уходят из профессии, потому что это не является их делом. Это духовное постижение через искусство.

Беседовала Марина Федоровская