Антон Севидов
Антон Севидов Фото здесь и далее: пресс-служба

Можешь выбрать «главный в жизни» музыкальный альбом? Один.

Стиви Уандер — Songs in the Key of Life 1976 года.

Во-первых, интересна сама фигура Стиви Уандера: по влиянию на поп-музыку XX века она, возможно, самая главная. Во-вторых, конкретно на этом альбоме он на пике — и музыкально воплощается в полной мере. Там очень много песен — это двойная пластинка плюс «миньон», то есть по сути три пластинки в одной. Долгое время за этим альбомом был закреплён рекорд: он получил больше всего «Грэмми». Потом его, правда, кто-то обошёл, чуть ли не Thriller Майкла Джексона (точно не помню, не хочу сейчас врать). Но это было ещё в те годы, когда «Грэмми» что-то значило.

И это действительно потрясающая музыка. Там можно в зачатке найти самые разные жанры: песня Black Man, например, местами напоминает техно. Там есть и диско, и соул, есть песни, которые потом использовали в сэмплах разные реперы: в треке Gangsta’s Paradise используется сэмпл из Pastime Paradise — песня как раз с этой пластинки. То есть этот альбом можно слушать и слушать, изучать его с точки зрения звукозаписи, каких-то гармонических последовательностей. Я до сих пор иногда натыкаюсь на «рилзы», где молодые музыканты разбирают, допустим, песню Sir Duke.

Это и для вокалистов, которые поют плюс-минус в фарватере соул-музыки и R&B, абсолютная классика, эти песни все (ну, в основном) знают. В общем, база.

Когда ты впервые послушал этот альбом?

Мне было 8 лет. Мой папа был большим меломаном, у него была огромная коллекция винила, и я прямо помню, что он перед тем, как включить эту пластинку, сделал такой introduction, сказал мне: «Антон, сейчас я тебе поставлю пластинку — это гениальный музыкант, он слепой и сам на всем играет». Первой была композиция, которую Стиви Уандер посвятил своей дочери Аише, она впоследствии стала вокалисткой. Если не ошибаюсь, до сих пор с ним выступает на концертах в качестве бэк-вокалистки. Песня называется «Isn’t She Lovely»: её очень любили советские джазовые музыканты, частенько её играли в кафе, в ресторанах.

С тех пор я этот альбом несколько раз «переоткрывал», становясь старше: где-то в 16–17 лет, когда я глубоко занялся продакшном и студийной работой, я уже не только сидел у себя дома и что-то делал на компьютере, но и стал знакомиться со всеми этими синтезаторами, «родесами», записью на плёнку и так далее. Погружался в эти процессы и уже по-новому слушал эти песни. Раньше я не до конца понимал, как многие вещи на этом альбоме были сделаны — было очень интересно разбираться.

Я перед нашим разговором листал плейлисты, которые ты составлял для «Афиши» в разные годы, и нашел там песню Моррисси — Angel Angel Down We Go Together. Это один из моих любимых его треков — несколько неожиданно было его обнаружить в твоей подборке. Когда ты с Моррисси «познакомился»?

Честно говоря, достаточно поздно. Все началось с песни There Is A Light That Never Goes Out. Услышал ее — и просто охренел. Я к тому моменту уже достаточно глубоко был погружен в гитарную инди-музыку, много всего переслушал, но до The Smiths как-то не доходили руки. Меня поразило, что они оказались настолько ни на кого не похожими: это был сплав мелодичности, очень нетривиальной вокальной манеры и, что меня больше всего поразило, удивительного текста — с первого же прослушивания зацепили слова, а со мной это редко бывает. Реакция была, как в меме: «А что, так можно было что ли?».

Я сейчас, конечно, немного проспойлерю, но на моем новом альбоме будет несколько композиций, которые очень навеяны музыкой The Smiths. Я думаю, ты это точно там услышишь. У меня получилось прямо признание в любви к группе и к Моррисси в частности. И, конечно, я считаю, что Джонни Марр — это выдающийся музыкант нашего времени, который очень много дал инди-музыке и за пределами The Smiths.

Кстати говоря, про The Smiths: у меня есть друг, он сильно старше меня (пока в мире еще есть люди, которые старше меня) и уже очень давно живет в Париже. Но еще до того, как уехать, он общался в компании, где как раз был Густав Гурьянов, барабанщик группы «Кино», художник. И этот мой друг был один из тех, кто дал ему послушать какой-то альбом The Smiths. А потом у «Кино» появился альбом «Это не любовь», который звучит просто как калька с The Smiths, с оговорками по части тогдашних технических возможностей. И это прикольная связь: казалось бы, где The Smiths и Манчестер 1980-х, а где группа «Кино», как это вообще так вышло? Но вышло же.

А вживую ты Моррисси не слушал?

Мне посчастливилось быть на двух его концертах — один был в Москве, второй — в Лондоне, в «Альберт-холле». Это было потрясающе, конечно.

Я читал, что на концерте в Москве было просторно.

У меня не было такого ощущения.

Это был, кажется, ГЛАВCLUB, и он был почти забит. То есть давки не было, конечно, можно было сзади достаточно комфортно стоять, но у меня не сложилось впечатления, что там было мало людей. Этот концерт мне очень понравился. Вот из тех концертов, на которых я не был, одним из самых жутких называют концерт Дэвида Боуи в Москве, в 1996 году. С ним у меня, кстати, тоже связана маленькая история.

Еще подростком, когда учился в Гнесинке, я понемногу начинал работать. И был у меня такой обязательный опыт, как у каждого музыканта, когда я работал в ресторане гостиницы Palace Hotel (сейчас это Sheraton). Я там играл каждый день, и наша гримёрка находилась в курительной комнате с зелёными обоями, на них ещё были такие очень примечательные золотые узоры. Перед началом работы мы там переодевались, в перерывах сидели (играли тогда, вроде бы, по три или четыре сета).

В какой-то из дней мы туда приходим, как обычно, и нам менеджер говорит: «Ребята, там сейчас, к сожалению, съёмка какая-то идёт. Вы где-нибудь тут свои вещи бросьте, а через полтора–два часа комната освободится». Так и получилось, через два часа мы занесли туда вещи. Я спрашиваю у менеджера: «А что за съёмка-то?». Он говорит: «Да какой-то музыкант, интервью брали. Из Англии приехал». Думаю: «Ну, ладно».

На следующей неделе я включаю НТВ — там идет программа «Кафе Обломов» Артемия Троицкого (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.). Обычно они там на подушках лежали в какой-то студии, а тут я вижу, что ведущий сидит на фоне этих зелёных, очень узнаваемых обоев, и говорит: «У нас в гостях сегодня Дэвид Боуи». И я понимаю, что пока мы играли какие-то джазовые композиции 1930-х годов, Боуи давал интервью перед своим самым ужасным концертом. Он сам так говорил: «Худший концерт за всю мою жизнь».

Так что я, возможно, сидел на стуле, на котором сидел Дэвид Боуи.

В каком-то смысле вы даже коснулись друг друга, но это лучше не визуализировать. Давай поговорим о твоем новом альбоме.

Я уже немного сказал о той части, которая будет такой «нью-вейвовой», где можно услышать влияние Моррисси. Вообще, самое главное в этом альбоме — он максимально разнообразный. Раньше я всегда хотел сделать что-то цельное, стилистически выверенное, чтобы все песни были в рамках одного «звука», а здесь понял, что на привычном своём звучании зацикливаться не хочу — отсюда и необычные номера. Мне не хочется спойлерить, но на этом альбоме я старался исследовать, иронично подсвечивать некоторые актуальные социальные явления.

Это какие, например?

Будет одна песня про «любовь к себе» — модное нынче явление, которое для меня выглядит необычно. Ты не видел такое? Когда люди пишут о себе во втором лице: «Давай, давай, ты справишься! Ты — лучший!». Меня это очень заинтересовало, и появилась песня об этом. Она ироничная, но у меня есть подозрение, что некоторые люди будут воспринимать её всерьёз. Забавно получится, если она в итоге станет буквально иллюстрацией этого явления — почему-то уверен, что это возможно.

Я слушал недавно один подкаст с Жариновым—старшим, и он там замечал, что самые выдающиеся произведения всегда больше автора. Люди часто вычитывают из книг то, чего писатель не закладывал, — и мне эта мысль очень понравилась, потому что с музыкой часто происходит то же самое. Лучшие песни «больше» того, что ты пишешь.

Ну, и надо, наверное, сказать, что я получаю огромное удовольствие от того, что сейчас пишу на русском языке. Каждый текст требует очень много времени и энергии, но мне помогает такая моя особенность: когда я нахожусь в процессе сочинения, я стараюсь параллельно много смотреть кино, уделять больше времени чтению.

Ты правда «Преступление и наказание» сейчас прочитал впервые?

Слушай, да, можно сказать, что я его прочитал только сейчас. В школе, как многие это делают, я читал какое-то «саммари», краткое содержание, просто чтобы быть в контексте. И я очень рад, что именно сейчас её прочитал как следует. Я вообще не понимаю, как можно такие книги читать в 14, в 15 лет. Ты, конечно, сможешь воспринимать сюжет, но на этом всё. Я сейчас стараюсь закрывать свои пробелы в знании классической русской литературы. «Преступление и наказание» я прочитал достаточно быстро, мне кажется, за неделю. И это было впечатляюще, правда.

В альбом Достоевский не «зашёл» после этого?

Вот здесь сложно сказать.

Прямой связи, конечно, нет, но, когда ты погружаешься в какое-то произведение, многие вещи по-другому начинаешь видеть. У меня ещё так получилось, что я вдогонку прочитал «Последний день приговорённого к смерти» Гюго (Жаринов в лекции рассказывал, что у Достоевского это был любимый его текст), а потом ещё почему-то зацепился за «Белые ночи». Я знал эту книгу, но никогда не задумывался, что она о любви. То есть, понятно, что она скорее про мечтательность, про фантазии, иллюзию и так далее, но формально это романтическая книжка, что очень необычно для Достоевского. А следом за этим я вышел на «Крейцерову сонату» Толстого — и там меня поразило, что поворотный момент текста связан с музыкой.

Это такое роковое обстоятельство, после которого у героя в голове случается сдвиг, и он решается на убийство своей жены. Это необычно, потому что мы музыку привыкли воспринимать в положительном ключе, она же «лечит наши души». А тут музыка оказывается поводом для ревности. Она, как секс, объединяет жену героя и молодого музыканта, который эту музыку играет. Он ревнует к самому этому процессу — и слетает с катушек. Это очень тонкое наблюдение: музыка действительно похожа на секс, и концерт — это тоже в каком-то смысле обмен сексуальной энергией.

Я послушал твой последний сингл «Делать нечего» — и он у меня противоречивое впечатление оставил. Мне кажется, ты после экспериментов с английским здорово умеешь писать «сухие», «тэговые» тексты, но иногда происходит… странное. Например, ты поешь: «ночь благоухает». Или когда там что-то «играет на струнах души» — это же прямо старперство, нет?

Здесь смотря какой линейкой мы меряем. Я думаю, что для части молодежной аудитории прошлогодние тексты того же Моргенштерна (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.) сегодня тоже уже какие-то старперские, потому что там используется современный слэнг, а он очень быстро обновляется. Цели делать «горячие пирожки» у меня и нет. Я думаю, что крутые тексты — всегда немного вне времени. С «модностью» надо быть осторожным.

А я и не про «модность» — это именно стилистически странно.

У меня не было задачи писать «сухо». Мне хотелось передать ощущение ночи. Просто для меня ночь — это особенное время и особенное состояние. Для меня вообще очень важны запахи: как еще передать это ночное ощущение, когда из холода переключаешься в тепло, когда идешь и деревья… ну, вот что они делают?

Благоухают?

По-моему, да (смеется). Для меня это слово очень четко передает это ощущение. Если уж говорить о старперстве, оно даже более старперское, чем ты мог подумать: я его взял из стихотворения товарища Пастернака, только у него «благоухало» небо. Жалко, что ты не послушал песню «На дно» — вот она бы тебе точно понравилась больше.

А я ее слышал. Она тоже с этого альбома?

Да, она тоже будет на альбоме. И вот она как раз такая «тэговая», как ты сказал. Там есть парадоксальные фразы, тоже очень ироничные. А про «Делать нечего» — не знаю, я с тобой не согласен. Я просто не стремлюсь к тому, что ты описываешь.

У альбома уже есть название?

Пока еще нет. Видимо, нужно что-то старперское (смеется).

«Благоухание»?

Лучше «Благоухая». Или даже Blagouhaya.

Перед тем, как с тобой общаться, перечитал все ваши разговоры с Александром Горбачевым* (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.) — он тебя там очень часто называет «эскапистом» за слишком оторванные от жизни сюжеты в текстах, как бы неуместную «глянцевость». Забавно, что сейчас, когда почти все вынужденно стали эскапистами, это уже не так бросается в глаза — и даже выглядит уместно. 

Кстати, да, забавно. Все ведь стали еще большими эскапистами, чем я. Я об этом не думал. В этом действительно есть какая-то ирония. Забавно, что так получилось.

По поводу интервью, о которых ты говоришь, мне кажется, это очень распространенная проблема, когда люди попадают в капкан, который сами себе ставят. Многие музыкальные журналисты думают так: «Вот, есть моя музыка, которую я люблю, мой бэкграунд — и он непременно должен совпадать с твоим». Если наши бэкграунды не совпадают, значит, все твое — «фейковое» и ненастоящее. Не все понимают, что есть люди, которые выросли на другой музыке.

По-моему, я ему даже в одном интервью задал простой вопрос: «Что ты слушал, когда тебе было 10-12 лет? Другими словами, что слушали твои родители?». Он мне сказал, что Высоцкого. Я ответил: «Ну, и прекрасно. А я слушал вот это. Это не значит, что кто-то лучше, а кто-то хуже. Просто есть “другое”». И он, по-моему, был совершенно обезоружен этим вопросом и этим моим ответом. Так со многими музыкальными журналистами бывает, хотя есть и исключения — тот же Денис Бояринов.

А давай так: почему ты не «фейк»? Грубо говоря, чем из сделанного ты гордишься, что в твоей музыке есть безусловно «твое», что тебе важно?

Из уже сделанного? Я надеюсь, что я еще в процессе, и сколько буду жив, буду выходить на сцену и писать музыку. До 100 лет я вряд ли доживу — хотя, кто знает.

Есть какая-нибудь песня на русском, которая тебе кажется эталонной? 

Из недавнего — меня ужасно растрогала песня «Кухни» группы «Бонд с кнопкой». Я ее буквально вчера слушал, и это очень здорово. Я прямо в восторге. Мне очень нравится, как это выглядит, как это звучит. Этого не хватало: чтобы искренний парень так вот «с надрывом» пел, со всеми этими бэками. Ну, и сама песня — это большая-большая удача. Здорово, что мы сейчас про что-то новое говорим. 

Последний вопрос — есть ли у тебя какое-нибудь одно, главное воспоминание, событие из жизни, которое, как тебе кажется, было поворотным? Это может быть самая незначительная вещь, просто эмоция или ощущение — как сам решишь.

В детстве из меня хотели сделать спортсмена — у меня же спортивная семья по папиной линии, дедушка был футбольным тренером, дядя — футболист, папа тоже занимался спортом, и меня отдали заниматься большим теннисом. В какой-то год я начал параллельно заниматься музыкой: ну, на тот момент просто пел в хоре. Совмещать было сложно, и как-то все пришло к тому, что мама с папой мне сказали: «Антон, нам надо с тобой серьезно поговорить». Мне тогда было лет восемь.

Они говорят: «Сейчас надо определиться, спорт или музыка». И я, ни секунды не думая сказал: «Конечно же, я выбираю музыку!». Наверное, вот это было важно.

И сейчас ты такой говоришь: «А зря! Надо было в теннис играть».

(смеется) Думаю, нет. Я люблю спорт, но мне кажется, что я бы сильно заскучал там. 

Беседовал Егор Спесивцев