Владимир Гориккер: Очевидки режиссериккера. Байковая пауза

Продолжение. Начало читайте здесь:

Время от времени, как вы заметили, в «Очевидках» появляется рубрика «Байковая пауза» — для отдыха и немного для разрядки. Вот и сейчас, как мне кажется, наступил такой момент. Скорее всего, потому что весна! Пора ожиданий и надежд. Ну что ж, посмеемся, вспоминая несуразности давно минувших дней. А может быть, и не минувших?

Реформы необходимы, даже если не нужны!

Недавно один мой знакомый, прочитав очередную «Очевидку», упрекнул меня:

— Что это ты, брат, так невнимателен к своему тексту? И не только ты, но и твой редактор. В одном своем очерке рассказываешь, как фильм принимало начальство Госкино. А в следующем, о начале работы над тем же фильмом, пишешь (это об «Иоланте». — Прим. авт.), что вопросы решались в Министерстве культуры. Вот и непонятно, кто же командовал кинематографом — Госкино или Министерство культуры?

Я поясняю:

— Ничего я не напутал. Дело в том, что, пока снимали этот фильм, кинематограф перешел из одного ведомства в другое. Кстати, специально созданное. И дальше уже было Госкино.

— Навсегда?

— На некоторое время. А потом снова кинематограф перешел под эгиду Министерства культуры. Но через некоторое время опять стало Госкино.

— Какая-то чертовщина! И зачем все это?

— А как же. Все в движении. В развитии. Значит, нужны реформы. Иначе застой!

— Подсказывала жизнь?

— В основном люди. Вот послушай маленькую притчу про это самое, только не в таком «вселенском» масштабе.

Соленая притча о сладком торте

На очень известной кондитерской фабрике выпускали торт. Он многим полюбился и раскупался мгновенно. У него было даже какое-то симпатичное название в честь города, где его придумали. Сейчас не помню, ну, вроде «Торт Клинский». Как потом, через много лет, пиво. А может быть, не «Клинский», а «Петрозаводский». Я уже подзабыл. Ну, не в этом дело. Торт был действительно отменный. Приходит однажды к директору предприятия один из сотрудников, известный на фабрике рационализатор.

— У меня есть предложение. Вы читали сегодня газеты?

— Естественно.

— Значит, уже знаете о решении Съезда партии следующие пять лет назвать «Пятилетка качества»?

— Правильное решение!

— А какой наш ответ? А вот какой. В наш знаменитый торт мы вносим маленькие изменения. Чуть больше сахара. Чуть больше ванилина. Чуть больше шоколада. Чуть больше ягод, крема, пудры. На единицу торта в каждый ингредиент прибавляем всего на 5-7 процентов. Увеличение финансовых затрат незначительное. Но зато! Вкусовой уровень торта подскакивает в разы. А значит, налицо существенное повышение качества продукции нашего предприятия. Вот наш реальный ответ на историческое решение Съезда партии! Посмотрите.

И подает досконально сделанные расчеты. Директор в восторге. А начальство в министерстве не только поддерживает начинание, но инициирует награждение руководства фабрики (и себя, конечно) премиями и разного рода поощрениями. Даже нагрудным знаком «Победитель соревнования». Внешне — ну точь-в-точь как медаль или даже орден.

Проходит несколько лет. Сцена у директора повторяется. Тот самый знаменитый рационализатор:

— Здрасьте!

А директор, уже стреляный воробей:

— Читал-читал! Леонид Ильич Брежнев выдвинул тезис на грядущую пятилетку «Экономика должна быть экономной!» Есть идеи?

— Да, глобальные. Предлагаю сделать маленькие поправки в рецептуре нашего знаменитого торта. Все, что мы тогда прибавили в ингредиенты для повышения качества, сегодня уже не актуально. Теперь стоит вопрос не о качестве — этого мы добились, а об экономии! И мы этой экономии добьемся! Каким образом? А вот каким. В наш знаменитый торт мы вносим маленькие изменения. Чуть меньше сахара. Чуть меньше ванилина. Чуть меньше шоколада. Чуть меньше ягод, крема, пудры. На единицу торта от каждого ингредиента отнимаем всего 5-7 процентов. Вкус меняется незначительно, а для потребителя вообще незаметно. Но зато! Существенно меняются финансовые затраты. А в контексте мудрого призыва генерального секретаря, товарища Леонида Ильича Брежнева — наш достойный ответ!

С этими словами рационализатор кладет на стол руководителя предприятия выкладки предлагаемого проекта. Директор немедленно отправляется в министерство. Естественно, там поддерживают. И даже на этот раз инициируют награждение руководителя и ряда сотрудников фабрики (и, естественно, многих работников министерства) не просто значками, похожими на медали, а самими медалями и даже орденами. Вот такая притча…

Мой собеседник, преодолев скепсис, удовлетворенно произнес:

— Теперь я понял, что тогда представляли эти реформы. Как хорошо, что мы дожили до другого времени!

Я согласился. Но как-то кисловато. Мое утвердительное «Да!» прозвучало скорее как вопрос:

— Да-а-а?..

Притягательный и неповторимый Большой театр

Даже выдающиеся кинорежиссеры подчас скептически относились к своим коллегам, которые отдавали должное музыке в кинопроизведениях. В недавнем сериале о советском кино прошлого столетия («Орлова и Александров») великий Эйзенштейн постоянно упрекает Александрова за выбранный для работы музыкальный жанр. Сценаристами сериала это не придумано. Так оно и было, это неоспоримый факт. И я, перейдя из театра в кинематограф, столкнулся с тем же отношением к музыкальному жанру. Даже у Михаила Ромма. Все это, как мне кажется, довольно странно, учитывая уровень, талант и образованность этого гениального мастера.

Я заканчивал Высшие режиссерские курсы «Мосфильма». Как-то Михаил Ильич Ромм, мой учитель и наставник (вторым был Григорий Васильевич Александров), говорит:

— Я не понимаю, Володя. Почему вы выбрали оперный театр и работали режиссером в этом странном жанре? (Речь шла о моей работе до поступления на курсы). На сцене полная абракадабра. Мизансцены, как правило, не оправданы и подчас глупейшие. А еще часто певцы вообще бездействуют, стоят у рампы, голосят, даже не понимая, о чем поют.

Я защищаюсь:

— Михаил Ильич! Вы это говорите по собственным впечатлениям? Вы были когда-нибудь в опере?

— Естественно.

— Может быть, неудачно попали. Был плохой спектакль, с плохой режиссурой. А в Большом-то театре были когда-нибудь?

— Еще бы! Конечно!

— А что смотрели или, как принято говорить, «слушали»?

— Вот видите, даже не говорят «смотрели»! «Слушали». В театре. Ха-ха! Отвечаю: в Большом, естественно, был. Правда, один раз.

— А что смотрели, то есть слушали?

— Сейчас расскажу. Была очередная годовщина Октябрьской революции. По этому случаю в Большом театре состоялся юбилейный вечер. В первом отделении — торжественное собрание. А вот во втором дали мою картину «Ленин в октябре». Естественно, пригласили и меня. Я пошел. И вы еще спрашиваете, был ли в Большом!..

Полное собрание сочинений

В одной из своих «Баек» я уже писал о некоторых несуразностях в оценках знаменитостей. Разговор тогда шел о моем учителе Григории Васильевиче Александрове и о верной его союзнице, друге, фактически соавторе его фильмов, Любови Петровне Орловой.

Тогда я не знал, что об этих великих художниках снимается сериал. Сейчас, после показа его по телевидению, пожалел, что поспешил с рассказом. После фильма он был бы более «к столу». Но раз уж так случилось, осмелюсь на ту же тему добавить хотя бы еще одну «байку». Сразу оговорюсь. Я не буду заниматься разбором работы актера Анатолия Белого. Если однозначно, с ролью Григория Александрова он не только справился, но сделал это с большим мастерством и тактом. Но я знал Григория Васильевича в другой период его жизни, на 25–28 лет старше героя Белого. И это был уже не горячий, вспыльчивый, требовательный человек, а уравновешенный, спокойный, всегда казавшийся необыкновенно терпеливым и компромиссным. Он никогда не возвышал голос. Говорил теплым, бархатистым баритоном, смотрел на собеседника так, словно тот был его давним знакомым, даже если видел его впервые. Это, конечно, необыкновенно располагало. Однако некоторые его коллеги, проработавшие рядом с ним много-много лет, часто иронизировали в его адрес и даже отпускали колкости. И упрекали в эпигонстве, то есть в использовании, по их мнению, многих находок и приемов американского кино. В числе критиков были даже М. Ромм, И. Пырьев, С. Юткевич. А уж когда Александрова не стало, родились «байки», одна фантастичнее другой. Ведь пересказывали их уже люди другого поколения. А они подчас оценивали жизнь и поступки великих мастеров весьма скептически. Одну, правда, «байку» я услышал от самого Григория Васильевича. Кроме финала. Вот она, эта история.

70-летие Сталина отмечалось очень широко. Торжественное собрание в Большом театре и банкет в Кремлевском дворце стали апофеозом этого праздника. Художественную часть программы было поручено подготовить режиссеру Александрову. Вождю концерт очень понравился. Он поблагодарил Григория Васильевича и спросил на прощание, нет ли у того каких-нибудь пожеланий. Александров ответил, что никаких просьб, поскольку всем доволен и пребывает в благоденствии. Тогда Иосиф Виссарионович стал уточнять:

— Как у вас с квартирой? Желания улучшить нет?

— Спасибо, товарищ Сталин! У нас с Любовью Петровной прекрасная квартира.

— А дача?

— Дача очень хорошая. Спасибо!

— А машина? Может быть, нужна машина?

— Есть и хорошая машина.

— Ну, что ж, — завершил допрос Сталин. — Скромность украшает героев! До свидания! Спасибо еще раз за хороший концерт!

И вдруг, уже у самых дверей, Александров бормочет:

— Конечно, есть одна просьба. Но мне как-то неловко о ней...

— Какая? — встрепенулся вождь.

— Нет-нет. Это я так... Простите!

— Э-э! Так не пойдет! Раз начали, говорите!

— Хорошо, скажу, Иосиф Виссарионович! Вышел из печати 13-томник полного собрания ваших работ, товарищ Сталин. Рядом с нашим домом большой книжный магазин... Но, конечно же, получить эту реликвию из рук вождя...

Сталин прервал:

— Я понял и желание одобряю. Не надо покупать в книжном магазине! Я с удовольствием подарю.

На следующий день нарочный, прибывший на квартиру Александрова, вручил ему подарок. На титульном листе первого тома рукой вождя было выведено: «Лучшему режиссеру советского кино, Григорию Васильевичу Александрову! Иосиф Сталин».

Об этом знали многие. И слышали от самого Григория Васильевича. А репризную концовку уже сотворило время.

Ряд лет при жизни Сталина Александров вытаскивал из портфеля томик с историческим автографом и показывал должностному лицу, отказавшему мастеру в какой-то просьбе. После этого вопросы решались мгновенно. В том числе и квартирные, и многие другие, не менее весомые.

Чтобы так петь, двадцать лет учиться надо!

Эта фраза из замечательного фильма Григория Александрова «Волга-Волга» как нельзя лучше характеризовала людей, не способных адекватно оценивать происходящее. А «бываловщина», по имени персонажа фильма, блестяще сыгранного Игорем Ильинским, обрела нарицательный смысл, характеризующий людей тупых и ограниченных. В эпизоде фильма, как многие помнят, Бывалов, «большой начальник» маленького городка, произносит этот перл вопреки здравому смыслу, поскольку только что услышал пение героини фильма. Исполнение арии было замечательное. А оценка...

К сожалению, с этим явлением приходится сталкиваться и сегодня. «Бываловы» удивительно живучи. Достаточно просмотреть некоторые отзывы псевдокритиков на ту или иную работу служителей Мельпомены. Не избежал подобной «бываловской» критики и телесериал «Орлова и Александров». Правда, к счастью, такого рода отзывов оказалось немного. Но, как известно, ложка дегтя... И вот что примечательно. Те, кто удовлетворен фильмом, свои отзывы облекают в добрую, тактичную тональность. А уж плохие — полны желчи и оскорблений. Естественно, больше всего и тех, и других пришлось на долю исполнительницы роли Любови Орловой. Это понятно. Ведь остальные герои сериала оставались «за кадром». А великая Орлова перед всей страной, как на ладони.

Пересказывать ни те, ни другие отзывы не буду. Удивило только, что плохие сосредоточили весь поток своих воззрений на «похожести» актрисы Олеси Судзиловской на Любовь Орлову. И улыбка не совсем такая. «У Орловой уголки губ при улыбке поднимались, а у Судзиловской, наоборот, опускаются». И плечи немного шире, чем у Любови Петровны.

И невдомек этим борзописцам, что актриса Судзиловская рассказывает о жизни и судьбе великой актрисы, а не о своем двойнике. И еще фильм о том, как эти два уникальных человека смогли переплавить свою романтическую любовь, сходную с любовью героев Возрождения Ромео и Джульетты, с безудержной преданностью любимому делу в искусстве. И сделали это с огромным вдохновением и отдачей. Что же касается внешней «похожести» на своих героев... Оказалось, что очень похожи. И повезло и нам, зрителям, и режиссеру, и замечательным актерам.

И захотелось мне найти Олесю Судзиловскую, замечательную драматическую актрису, обладательницу стольких талантов: и поет, и танцует не хуже профессионалов. Как режиссер музыкальных фильмов, хорошо знаю, какая редкость сочетание в одном лице стольких качеств. Понимая, что какие-то слова поддержки, утешения недостаточны, я вспомнил об одном критическом пассаже, с которым познакомился по ходу собственной деятельности.

А скамейка где? Ее вообще в фильме нет!

Фильм, который я снял, был по опере Римского-Корсакова «Царская невеста». Он вышел на экраны, начал набирать зрительские обороты. И вот однажды раздается звонок из Госкино (в этот период было Госкино). Приглашают зайти.

Там уже ждут. Оказывается, на самом верху. «Наверху» — значит у самого главного начальства. Кстати, их кабинеты и приемные были как раз внизу, на втором этаже. Иду. Встречают. Улыбаются. Понимаю, что вызвали не для разноса. Объясняют: в ЦК партии пришло письмо зрителя из Свердловска (ныне Екатеринбург). А порядок существовал такой: если напишут в ЦК, то оттуда письмо переправляется по назначению и с особой пометкой: «изучить, разобраться, ответить». И этот процесс строго контролируется. Письмо, о котором идет речь, было посвящено фильму «Царская невеста». Потому меня и пригласили. А так как оно очень подробное (восемь страниц машинописного текста, в основном критических замечаний), обратились ко мне, автору фильма. С просьбой подготовить тезисы ответа. А уж редактура подработает и ответит. Я согласился. Вот два-три фрагмента этого письма.

«...Тут я просмотрел в кино “Царскую невесту”. Много в фильме неправильного. Я эту оперу давно видел у нас в оперном театре. Например, Марфа рассказывает своей подруге (кажется, ее зовут Дуняша) о своем женихе (кажется, его зовут Иван Сергеевич). Марфа и Дуняша спокойненько сидят на скамеечке. Помню даже, где эта скамеечка стояла. Справа. А в фильме — никакой скамеечки. И даже они не сидят, а бегают по лужайке. Бегают, бегают, а в это время Марфа рассказывает о женихе. А потом, наверное, она у этого, с позволения сказать, режиссера кино так устала, что вообще легла на траву и долго смотрела на небо. Прошу обратить внимание: смотрела не на подругу, а на небо. Что она должна там увидеть? Или вот другой пример. Это я про любовницу Грязного Григория (отчество почему-то не сообщают). А ведь он взрослый мужик, не мальчик. Так вот эта любовница, ее зовут Любаша, у нас в свердловском театре — женщина лет сорока. Дородная, что называется, в теле. Сразу видно, что баба не промах. Опытная и отравить может. И отравила же Марфу. А в кино этого, с позволения сказать, режиссера, Любаша совсем молодая, лет на 19-20. Худущая, но покрасивше той Марфы. Непонятно, зачем же Григорий решил сделать такую замену в своей жизни…»

В общем, все письмо в том же духе. Цитировать далее нет смысла, пожалуй, кроме концовки.

«...Теперь я напишу вам очень важную вещь. Кино это не цветное. Такое кино у них называется черное и белое. Объясняю, почему они снимают такое кино. Потому что этот режиссер и еще такие же его дружки, другие режиссеры — шизофреники. Объясняю, почему. Все вокруг нас цветное. Трава. Цветы. Ларьки. Небо. Дома. Трамваи. А шизофреники эти цвета не видят. У них все только черное и белое...»

Вот на это письмо по заданию руководства я должен был ответить.

Дорогой читатель! Не буду утомлять вас. Но, если позволите, только о последнем... В своем ответе, я написал, что мы снимали черно-белый вариант фильма вынужденно. Кинематограф только переходит на съемки в цвете. Еще нет цехов для проявки и печати цветных фильмов, цветной пленки и т. д. (в эти годы еще процентов шестьдесят фильмов были не цветные). Но оговорился при этом, что в черно-белом варианте картин есть своя эстетика и колористическое решение. А вообще-то, в искусстве многие произведения — скульптура, графика и многое другое — веками утвердили за собой право не только существовать, но остаться на века именно в черно-белом варианте. И назвал, к примеру, скульптуры Микеланджело.

Получив ответ, наш критик тут же откликнулся. Он просил связать его с этим скульптором, чтобы посоветовать ему, как покрасить его произведения. Тем более, как маляр, он назовет марки хороших красок. Кстати, у него есть и опыт: «Недавно перед входом одной школы я покрасил скульптуру товарища Владимира Ильича Ленина. Теперь даже дети видят, каким на самом деле был вождь мирового пролетариата».

Даже не вчитываясь в подпись, нетрудно догадаться, что автор письма — все тот же самый Бывалов. Оказывается, жив еще курилка!

Письма у меня сохранились. Если мне повезет повидаться с Олесей Ильиничной Судзиловской, я передам ей эти перлы. Пусть заглядывает в них, когда загрустит.

Впрочем, гораздо лучше, не тратя время на ерунду, прислушаться к советам великого поэта, сказанным устами одного из его героев:

«Как мысли черные к тебе придут,//Откупори шампанского бутылку//Иль перечти “Женитьбу Фигаро”».

(Продолжение следует)